«Создавалось твердое впечатление, что фирмы вроде "Иббс и Тиллет" сознательно воздерживаются от рекламы своих артистов, считая это неджентльменским делом, противоречащим британской концепции честной игры. Они уверены, что концертные общества Британских островов будут и впредь обращаться к ним за помощью», — писал один американский скрипач[202]. По утрам в субботу Эмми всегда приходила в контору. Она знала, что именно в это время музыкальные клубы узнают, кто из артистов в последнюю минуту отменил свое выступление, и была готова предоставить замену. Эмми критиковали за то, что она действовала не как агент, а как сортировщик, раздавая известным артистам хорошие концерты и заставляя других ждать до изнеможения. «Когда умрет Пушнов, я буду в полном порядке, — сказал один терпеливый пианист, — а до тех пор мне нужно сохранять добрые отношения с Эмми и надеяться на случай»[203].
В 1942 году Джон Тиллет включил в списки Кэтлин Ферриер, тогда начинающую певицу хора из Блекберна; под руководством Эмми она стала мировой знаменитостью и самой яркой звездой агентства. В доме Эмми на Элм-Три-роуд, недалеко от Эбби-роуд с ее студиями, Ферриер отдыхала от стремительной череды успехов, которая была слишком быстро прервана скоротечным раком.
Мирное время приносило Эмми большие дивиденды — в Лондоне играли пять ее оркестров, а «бархатное» контральто Ферриер покоряло всех. Превращение Ковент-Гарден в финансируемый государством и функционирующий круглый год оперный театр заставило ее отправиться на континент и подписать контракты с зарубежными певцами; лучшим из них был Дитрих Фишер-Дискау. Теперь Эмми можно было увидеть за рулем мощного «ягуара» — она посещала по три концерта за вечер, чтобы убедиться, что ее артистов хорошо принимают. «По-моему, вы были великолепны», — ворковала она, не услышав и ноты, спетой или сыгранной ими.
В 1944 году Холту выпал шанс возглавить Ковент-Гарден, но он им не воспользовался. От него исходил густой аромат дешевых духов и портвейна. Он пригласил нескольких американцев, в частности влиятельного Исаака Стерна, но когда в 1948 году к нему пришел сбежавший из Праги после коммунистического путча[204]* Рафаэль Кубелик, он посоветовал чешскому дирижеру — сыну одного из величайших скрипачей агентства — обратиться за международным представительством к голландскому агенту Иоганне Беек. «Не думаю, что я с этим справлюсь», — вздохнул Холт. С помощью других менеджеров Кубелик стал главным дирижером Чикагского симфонического оркестра, Ковент-Гарден, Симфонического оркестра Баварского радио и театра Метрополитен.
Йен Хантер, директор Эдинбургского фестиваля, посетивший Холта, чтобы договориться о концерте Менухина, вспоминает, что «всем его работникам было за пятьдесят, и большинству артистов — тоже. Лучше всего мне запомнилось его невероятное добродушие. У него был неистощимый запас анекдотов, по большей части еврейских и музыкальных — и очень смешных. Нет ничего, что больше нравилось бы артистам. Но он растерял все свои амбиции, и деньги от него уходили»[205].
Боясь повторения краха Пауэлла и негативных последствий для музыкального бизнеса в целом, Эмми Тиллет вместе с издателями Бузи и Хоуксом купила акции «Гаролд Холт лимитед». Тем временем страдающего склерозом Гаролда Холта таскала по судам некая дамочка, обвинявшая его в нарушении обещания жениться на ней — самом английском из всех прегрешений любви. «Певица обвиняет импресарио!» — вопили вечерние газеты. Холт проиграл дело и женился на другой певице, но вскоре после этого, в 1953 году, умер в возрасте шестидесяти семи лет. Однажды поздним вечером мисс Мэтти и мисс Хильда вышли из его дома с двумя тяжелыми свертками в руках. Вернувшись на лимузине в «Клэридж», они попросили администратора отправить их багаж в мусоросжигатель отеля. Холт оставил после себя мемуары, полные непристойных историй обо всех знакомых музыкантах, и его сестры не могли допустить, чтобы это запятнало репутацию семьи. После этого аутодафе они вернулись в Южную Африку.
Кроме мемуаров, от покойного Холта осталось несколько тысяч фунтов, никакой достойной упоминания собственности и дело на грани краха. «Никто не считал его блестящим агентом, — говорил Йен Хантер. — Для этого он был недостаточно голодным». Совладельцы акций оценили молодой задор Хантера и позвали его в свою компанию. Хантер был одержим идеей проведения фестивалей, ему удалось убедить власти в Бате, Брайтоне, Лондоне, Гонконге и во многих других местах, что им необходимо ежегодное музыкальное сборище. Разумеется, приоритет на всех фестивалях принадлежал его артистам. Он представил публике израильские искорки, отлетевшие от пламени Исаака Стерна, — Даниэля Баренбойма[206]*, Ицхака Перлмана, Пинхаса Цукермана[207]* — и начинающих дирижеров Бернарда Хайтинка[208]* и Клаудио Аббадо[209]*. В конце пятидесятых годов дела фирмы Холта пошли на лад, и Эмми чувствовала себя счастливой. «Мы никогда не были соперниками, — говорит Хантер. — Она воспринимала меня как импресарио — "ты не агент, Йен", говорила она. Потом она предложила мне купить ее акции на очень выгодных условиях. Я не скажу вам, за сколько — но буквально задаром. Она очень боялась, что фирма Гаролда Холта канет в небытие».
Традиция, дружелюбие и честность — такими были ключевые слова музыкального бизнеса в Великобритании во времена Эмми Тиллет. Послевоенный бум позволил подняться новым агентствам, но они следовали правилам поведения, установленным «Иббс и Тиллет». Беженец с континента Шандор Горлински вел дела Марии Каллас и Лорина Маазеля. Эксклюзивным импортером советской продукции стал Виктор Хоххаузер. Джоан Ингпен создала собственную фирму, сделавшую имя Джоан Сазерленд и Георгу Шолти. Ее партнер Ховард Хартог продвигал интеллектуальное искусство Альфреда Бренделя и Пьера Булеза. Эти агенты соперничали из-за артистов, но сохраняли при этом взаимное уважение. Британская ассоциация концертных агентов (БАКА) разработала правила ведения дел, запрещавшие переманивание артистов друг у друга — ни один агент, вздумавший пойти на столь грязное дело, не получил бы прощения.
В последние годы жизни Эмми пришлось модернизировать свою деятельность. «Если бы она не изменила философию и не ограничила круг своих артистов, она неизбежно столкнулась бы с большими проблемами, — говорил Уилфрид Стифф. — Никто не понимал, насколько Эмми была близка к банкротству». Когда настало время электронных телекоммуникаций, а карьеры приобрели международный характер, Эмми взяла под свое крыло ведущую английскую певицу Дженет Бейкер, пианиста-лауреата Джона Огдона и великолепную виолончелистку Жаклин Дюпре[210]*. При этом она по-прежнему считала себя агентом прежде всего британского уровня и верила, что ее способности помогут ей справиться с любыми региональными соперниками.
«"Иббс и Тиллет" должно было стать величайшим агентством в мире, — уверен Джаспер Пэрротт, один из ее "молодых львов". — Время для перестройки не было упущено»[211]. Пэрротт, полиглот, получивший образование в Кембридже, и его коллега Терри Харрисон утверждали, что будущее принадлежит мелким агентствам вроде агентства «Ингпен», создающим мировые карьеры для горстки артистов. Однако Эмми оставалась убежденным оптовым продавцом. В октябре 1969 года Харрисон и Пэрротт ушли из «Иббс и Тиллет», забрав с собой пианистов и дирижеров Владимира Ашкенази и Андре Превена. Эмми рассердилась, но не сдалась. Она боролась еще десять лет, после чего, в почтенном восьмидесятидвухлетнем возрасте, передала фирму в молодые руки, предписав своим преемникам сохранить почитаемое имя. «Знаете, Эмми была очень порядочной», — говорит ее соперница Джоан Ингпен. Когда в фирму пришли ликвидаторы, агенты по всему Лондону шептали: «Слава богу, Эмми не дожила до этого».
