– И знаешь что: рожу! Вот я сейчас прямо решила: вот рожу! И черт с ней, с фигурой! О карьере речи нет, это ж понятно…

Женя на глазах у Зои и Прокофьевны загорелась так, как актриса загорается новой ролью, даже встала с места. Зоя засмеялась:

– Женька, из тебя классная мамка получится! А это – она обняла свой животик – лучше, чем фигура.

– И чем карьера… – философски добавила Женя.

Но последнее слово все же должно было остаться за Прокофьевной: такая у старушки была привычка. И она сказала его:

– Вот!

И с довольным видом удалилась…

Вера Михайловна с мамочкой Костюченко шли мимо сестринского поста. Медсестра Таня давала задание девушке-интерну Валерии:

– В пятой палате «капалку» поставь Ворониной. Только не перепутай с Сорокиной, там еще Сорокина есть.

Лера засмеялась:

– Надо же, как слетелись в одну палату… Не перепутаю, не бойся.

Вера Михайловна посмотрела на мамочку Костюченко, но она даже внимания не обратила на молоденьких болтушек. Она не слышала их разговоров, вообще не слышала ничего. Только в ушах стучала кровь. А может быть, это было эхо остановившегося внутри нее маленького сердечка…

Вера зашла в лифт с мамочкой Костюченко. Та смотрела в пол. В руках сжимала пакеты с вещами, многие из которых уже решила выбросить – чтобы ничего не напоминало ей об этих днях, когда надежда обернулась отчаянием. Женщины ехали на другой этаж, в обсервацию… Лифт остановился, двери лязгнули механически и безжалостно…

Костюченко, погруженная в свои мысли, и представить не могла, что Вера Михайловна, такая улыбчивая и спокойная, буквально считала минуты, чтобы скорее остаться одной, чтобы заплакать, наконец, чтобы позвонить мужу. Только с ним она могла себе позволить быть слабой. И то – не всегда.

Владимир Николаевич Бобровский смотрел на своих интернов, по очереди передававших друг другу листки анализов, историю болезни мамочки Костюченко. Все было изложено в документах, но Бобровский повторил:

– Антенатальная гибель плода. В период эпидемии перенесла грипп.

Девушка-интерн почувствовала в его интонации что-то личное. Или показалось? Она спросила:

– Во время болезни она знала, что беременна?

Врач кивнул:

– Знала.

Вечерняя трапеза в столовой была похожа на полдник в детском саду: рядом с каждой мамочкой стояла кружечка с питьем, на тарелках – свежеиспеченные булочки. За исключением тех страдалиц, которым была предписана строгая диета… Зое и ее подругам по палате повезло: им, как сказала Женька, «можно все».

Они допивали компот, когда у Зои вдруг очень немелодично заорал мобильник: «Капитан! Капитан! Подтянитесь! Ведь улыбка…» За соседним столом мамочка оглянулась на этот звук:

– Это что у тебя? «Вопли Видоплясова»?

Зоя только улыбнулась в ответ и очень покраснела: палец никак не попадал на кнопку приема…

– Да, да… Я. Ну конечно, узнаю, – почему-то тоненьким, почти детским голосом ответила она, наконец, в трубку, – нет, не забыла… Где я? Я в больнице. Да нет, в общем-то… здорова…

Все ее подруги-мамочки сидели, замерев, боясь лишний раз стукнуть ложкой…

– Когда выпишут?… Через две недели. Хорошо, позвони… – Зоя слушала голос в трубке внимательно и недоверчиво. И, в конце концов, улыбнулась мягко и светло. – Приедешь? Приезжай…

Она отключила телефон, положила его рядом с собой на стол и некоторое время продолжала на него зачарованно смотреть.

Заводная Катя легонько толкнула ее локотком, подняла стакан с остатками компота, жестом пригласила подруг «чокнуться» и вполголоса запела, и все мамочки, кроме никак не приходящей в себя после звонка Зои, подхватили:

– Капитан, капитан, улыбнитесь! Ведь улыбка – это флаг корабля!..

Бобровский зашел в ординаторскую, где за столом сидела тихая и задумчивая Вера Михайловна.

– Ну что, дежурим? Спокойно все?

Вера ответила, сделав над собой усилие:

– Пока – да. Ночь впереди.

Владимир Николаевич прекрасно понимал, почему подавлена Вера: никак не могла успокоиться после истории с мамочкой Костюченко. Бездетная Вера «вынашивала» вместе с мамочками всех детей. И теряла – тоже…

И так же хорошо Бобровский знал, что не стоит возвращаться к этой теме. Помочь бедной мамочке уже ничем нельзя, а настроение у врача должно быть… Каким же должно быть сейчас настроение у Верочки? Рабочим. Да, так и решим: рабочим…

– Слава богу, не праздник и не выходной, – говорил он спокойно и буднично, возвращая Веру к повседневности, – это у них любимое время. Час пик в роддоме, честное слово…

Вера кивнула, посмотрев Владимиру Николаевичу в глаза. Она поняла: он просто хочет ее утешить. Как-то внушить: жизнь продолжается, Вера…

«Какой он хороший», – подумала Вера. Но развить эту мысль ей помешал зазвонивший телефон у нее на столе. Она взяла трубку, и лицо сделалось озабоченным и даже тревожным:

– Да… Да… Что, уже?

Вера посмотрела на часы и привстала. Лицо Бобровского тоже стало напряженным. Вера серьезно проговорила в трубку:

– Все. Иду. Бегу.

Бросила трубку на рычаг и объяснила:

– Пойду. В приемный зовут. Кофе у них готов.

Тот облегченно вздохнул:

– Ох… Слава тебе, господи… Все, Верочка. Поеду. А тебе – счастливо отдежурить.

… Проходя через свое отошедшее ко сну отделение, Вера Михайловна только на минуточку остановилась возле тихо работающего телевизора, который в одиночестве смотрела медсестра Таня.

С экрана очень симпатичный и, кажется, популярный актер («По-моему, его фамилия Сергаков», – мельком подумала Вера) рассказывал о своей последней роли. О том, как снимался в Минске, о том, как, закончив снимать, режиссер неожиданно поменял название фильма – с «Любовь была» на «Любовь будет»… Вера улыбнулась: ей показалось, что это очень правильное решение. И пошла дальше…

Стрельцовы въехали во двор Большого Роддома в свое обычное время, то есть довольно рано – не было еще и восьми утра. Поэтому молодые ребята, человек семь, ровно стоящие вдоль больничного забора, как призывники перед военкоматом, удивили не только Сергея, но и Веру. Предположить, что все эти молодцы одновременно стали папашами и по зову сердца все вместе явились под светлые очи своих юных жен (буквально до зари!), было трудно даже видавшей и не такие виды Вере.

Но и это бы ничего, если бы из шеренги не выделился один паренек и, прижав телефон к уху, не крикнул:

– Наташка, смотри! – а потом скомандовал зычно: – Делай – раз!

И «призывники» вдруг упали, как подкошенные! Но уже лежа на земле, каждый сделал еще какое-то одно, завершающее движение.

– А, это флешмоб, – догадалась Вера и засмеялась от радости за этих мальчишек, бесстрашно попадавших на жидкий газон, и за мамочку, которой весь этот цирк посвящался.

– Не понял, что получилось-то у них? – вытянул шею Сергей.

– А ей сверху видно, – пояснила Вера, – она наверняка уже родила, значит, сейчас – на третьем…

Мальчишка-папа не успокоился на одном трюке и выстрелил в небо ракетницей, рассыпавшейся в воздухе серебристым конфетти. Его друзья вскочили, все дружно помахали какой-то счастливице на третьем этаже Большого Роддома и, весело переговариваясь, направились к выходу…

Верочка, чмокнув мужа в щеку, пахнущую «Хьюго Босс», побежала на работу, а Сергей дождался, пока парни поравняются с его машиной, и спросил у «главного» – молодого папаши:

– А чего вы там изобразили, ребята?

Мальчишка весь расплылся от гордой улыбки:

– «Я – ПАПА!»

Сергей грустно подумал: «А я – нет». Но тоже улыбнулся креативному папочке:

– Поздравляю! Молодец…

Оглянулся на Веру. Та стояла на крыльце, придерживая дверь, уже готовая войти. Увидела, что он посмотрел на нее, и радостно помахала ему рукой. Сергей поднял руку в ответ…