Бобровский догадывался, что Оля давно изменяла ему. Впервые заподозрил, когда однажды жена устроила ему душераздирающую сцену ревности на ровном месте. Так бешено ревнуют только те, у кого совесть нечиста. А поводом был пустяк: как-то в универсаме случайно встретились со знакомой дамой из горздрава. Поздоровались, поулыбались – и все! Дама была очень симпатичная и довольно дельная, она нравилась Бобровскому. Но мало ли кто кому нравится!

…Если уж на то пошло, то по-настоящему ему нравилась Вера Стрельцова, его непосредственная подчиненная. Вот она – точно нравилась! И всегда, то есть с первой встречи, привлекала его как мужчину – между прочим, и своим мягким очарованием порядочной женщины, в том числе. Но, в первую очередь, конечно, чем-то другим. Красотой… Статью… Манерами: она всегда такая серьезная – на первый взгляд, а на самом деле на губах дремлет всегда готовая расцвести улыбка, а в глазах – юмор, а уж в ее умной головке всему хватает места: и профессиональным знаниям, и житейской мудрости. И еще – она добрая. А древние, которые никогда не трепались зря, утверждали: если женщина добра, она уже состоялась как женщина. Во всех смыслах… Или это не древние придумали, а сам Бобровский?… Неважно, это истина, и Вера ей – живое подтверждение.

Он шел, машинально здороваясь с проходившими мимо коллегами, привычно обозревая обычный для больницы интерьер: вереницу палат, украшенных розовыми табличками, холл с креслами и телевизором под потолком, на стенках – яркие плакаты с разнообразными полезными советами, многие украшены фото толстеньких, большей частью импортных карапузов и улыбающихся модельных матерей…

В приемном покое было, как обычно, людно и пестро. Но неожиданный «ай-стоппер» все же тормознул опущенный долу взгляд Владимира Николаевича: на скамейке так же понуро, как шел он сам, сидел Дед Мороз. Не удержавшись, Бобровский подошел к «старику»:

– Дедуля, а ты не рановато?

– Что? – переспросил от неожиданности «дед» и поднял на врача молодое веснушчатое лицо. – А… Я это…

– Снегурочку привез? – пришел на помощь Владимир Николаевич.

– Нет, – застенчиво улыбнулся ранний вестник Нового года, – Зайку. Коллегу, то есть. Вот, – и для пущей убедительности поднял за уши пустой меховой комбинезончик с хвостом.

– Здрасьте, доктор, – мелодичный голос заставил Бобровского обернуться. Даже сквозь густой фантазийный грим можно было разглядеть красавицу: большие светлые глаза, аккуратный носик, красивый ротик. Черное блестящее пятно на кончике носа и нарисованные над верхней губой, уходящие на щеки усики общего впечатления не портили.

– Здравствуй… Белочка, – осторожно ответил Владимир Николаевич на приветствие. Ошибся! Потому что красавица даже несколько обиделась:

– Я – Лисичка. Доктор, мы волнуемся, как там у нашей подруги дела. Может, ей что-то понадобится, мы ведь прямо с утренника сюда.

– А вот сейчас и узнаем, – заверил доктор и вошел в смотровой кабинет.

Лисичка присела рядом с Дедом Морозом:

– Слушай, а у нас же еще сегодня в 16.00 во Дворце железнодорожников утренник. Ладно, я на всякий случай Людке Колесовой позвоню, подменит Зойку.

Дед Мороз издал какое-то хрюканье:

– В Людке метр восемьдесят без каблуков. Заяц-мутант, блин…

Лисичка покосилась на коллегу:

– Ну и ладно, смешнее будет. Лишь бы тут, – она кивнула в сторону закрытой двери, – все в порядке было.

А за дверью врач приемного покоя заполняла карточку сидящей на кушетке мамочки. Бобровский, скрестив руки на груди, внимательно слушал и так же внимательно разглядывал молодую женщину. Хотя разглядеть было мудрено: большущий казенный халат скрывал небольшое тельце, а уж лица было и вовсе не разглядеть. Кроме глаз, конечно. Глаза – наивные, голубые, с наклеенными длинными ресницами, вполне подошли бы Мальвине, например. Однако два больших белых зуба, мастерски нанесенные рукой художника-гримера сразу под носом, не оставляли никаких сомнений: это – Заяц. Бобровский стоял и думал: как бы так изловчиться, да и сфотографировать этот персонаж на телефон, но чтобы мамочка не обиделась?…

– Сколько полных лет?

Заяц ответил вполне женским, чуть с хрипотцой голосом:

– Тридцать пять… С половиной…

Врач привычно поправила:

– Тридцать пять… Какая беременность?

Вопрос почему-то озадачил мамочку:

– Какая беременность?

Врач констатировала:

– Первая, значит… – и ошиблась, потому что мамочка уточнила:

– Нет, не первая. Ну да, первая, в общем, получается…

Бобровский решил вмешаться:

– Первый раз – аборт?

Мамочка обратила к нему свою потешную мордашку:

– Выкидыш.

Врач молча записала что-то в карточке, а потом ненароком глянула на пациентку:

– Да ну вас, в самом деле, – и засмеялась.

А Бобровский не засмеялся, хотя давно уже не видел на этом месте никого смешнее. Он просто увидел, как у мамочки задрожали губы.

– На каком сроке? – спросил он, и Заяц повернула к нему свое лицо и свои, полные слез, прекрасные глаза. Увидела доктора, похожего на голливудского актера, и мигом прониклась к нему доверием:

– На малом.

Бобровский кивнул:

– И после… Не беременели?

Заяц опустила глаза и нахмурилась:

– Развод был после… Да, в смысле, больше беременностей не было.

– Ну, все ясно, – подытожил Владимир Николаевич и, подойдя поближе, заглянул в записи врача.

– Карницкая Зоя… – прочитал Бобровский. – А как вас друзья зовут?

Неформальный вопрос заставил Зою улыбнуться:

– Зайка…

Бобровский вернул ей улыбку:

– Я почему-то именно так и подумал…

В палате, куда определили Зойку, уже лежали четыре мамочки. Двое спали, одна стояла и задумчиво смотрела в окно, за которым тихо кружился снежок. Еще одна сидела в постели с книгой и грызла яблоко, каждый раз едва заметно морщась: оно было явно кислое. Когда дверь открылась, женщина отвлеклась от чтения и с интересом посмотрела на вошедшую.

На пороге стояла крохотная, не более метра пятидесяти двух, мамочка. На ней был надет смешной, потому что на несколько размеров больше и длиннее, чем нужно, халат, завязанный под грудью. В руках она держала обычные для ложащейся на сохранение женщины пожитки, с одной поправкой – все только что из магазина. Подруга Женька, благодаря оперативности которой Зоя оказалась в больнице, живой ногой сбегала и купила зубную щетку, мыльницу, полотенце, белые носочки… На первый взгляд новенькая показалась тем, кто не спал, девочкой. На второй – что она, конечно, не девчонка, но все равно – совсем молоденькая. И только в шагах двух-трех становилось видно: ей уже немного за тридцать.

– Здравствуйте, – приятным, немного как будто простуженным голосом сказала Зоя.

Стоявшая у окна мамочка улыбнулась вошедшей:

– Привет.

Зоя подошла к незанятой кроватке, которая стояла у входа, присела, открыла тумбочку:

– Меня Зоя зовут, – представилась она. И стала доставать из пакетика купленные Женькой мелочи, попутно отрывая и отклеивая этикетки.

Улыбчивая мамочка у окна тоже представилась:

– Я – Света, спящие красавицы – Оля и Лена.

Мамочка с яблоком и книгой, тоже улыбнувшись, сказала:

– Катя, – а потом присмотрелась к новенькой Зое, – Зоя, а ты не артистка, случайно?

Зоя кивнула, немного грустно улыбнувшись в ответ, и пошутила:

– Артистка. Только не случайно…

Катя радостно кивнула и продолжила интервью:

– Ты же в детском театре работаешь, да? Я со старшей дочкой часто в ТЮЗ хожу.

На кровати потянулась проснувшаяся Оля:

– Ой, как я заснула сладко… Здравствуйте… Кто это у нас артистка? Вы?

Зоя подняла руку и помахала ладошкой:

– Я.

Оля, протирая заспанные глаза, потянулась за зеркальцем:

– Ой, как интересно! Что, и в кино снимаетесь?

Зоя застенчиво пожала плечами:

– Ну, да… В эпизодах… Немного. В сериалах. Ну… «Сестренки напрокат»… «Приключения в Самоварове»… «Змеиная кровь»… Смотрели?