Как я уже сказал, у стены, справа от входа (справа, глядя от нас, а для входящего слева), стоял большой футляр для мумии. И вот, к нашему невыразимому изумлению, он начал медленно-медленно открываться. Крышка постепенно, едва заметно отодвигалась, и появившаяся с краю черная щель становилась все шире и шире. Делалось это с величайшей осторожностью, почти незаметно для глаз. Мы, затаив дыхание, наблюдали, как в проеме появилась белая рука, отодвигающая раскрашенную крышку, потом- другая и наконец показалось лицо — лицо, знакомое нам обоим! Это был профессор Андреас. Крадучись выскользнул он из футляра для мумии, как лиса из своей норы; беспрерывно озираясь, он сделал один шаг, замер, сделал другой, само воплощение хитрости и осторожности. Вот опять какой-то звук, донесшийся с улицы заставил его застыть в неподвижности, и он долго стоял, весь превратясь в слух, готовый метнуться обратно в укрытие. Затем снова двинулся вперед — на цыпочках, очень, очень осторожно и медленно. Добравшись до витрины в центре зала, он достал из кармана связку ключей, отпер витрину, вынул иудейский наперсник и, положив его на стекло перед собой, принялся ковырять его каким-то маленьким блестящим инструментом. Поскольку стоял он прямо под нами, его склоненная голова закрывала от нас наперсник, но по движению его руки мы могли догадаться, что он завершает начатое: странным образом повреждает оправу камней нижнего ряда.

По неровному, тяжелому дыханию моего спутника и подергиванию его руки, по-прежнему сжимавшей мое запястье, я понял, каким яростным негодованием пылает его сердце при виде акта вандализма, совершаемого человеком, от которого он меньше всего этого ожидал. Тот, кто каких-то две недели назад благоговейно склонялся над этой уникальной реликвией и внушал нам, какая это древняя и неприкосновенная святыня, теперь самым возмутительным образом сам же и осквернял ее. Это было невозможно, немыслимо — и тем не менее там, внизу, в ярком свете электричества, стояла знакомая темная фигура с сосредоточенно опущенной седой головой и дергающимся локтем! Какая же бездна нечеловеческого лицемерия, злобы и ненависти к своему преемнику должна скрываться за этими зловещими ночными трудами! Думать об этом было мучительно, а уж видеть своими глазами — просто ужасно. Даже я, не наделенный остротой чувств ценителя и знатока древностей, не мог без боли смотреть на это преднамеренное повреждение столь древней реликвии. Поэтому я испытал большое облегчение, когда мой друг потянул меня за рукав, давая знак следовать за ним. Мы потихоньку выбрались из чулана и проскользнули в его квартиру. Пока он не оказался у себя, Мортимер не проронил ни слова, но по его возбужденному лицу я понял, в каком он ужасе.

— Гнусный вандал! — воскликнул он. — Кто бы мог поверить?

— Поразительно!

— Это злодей или сумасшедший — одно из двух. И очень скоро мы увидим, кто именно. Идемте, Джексон, и узнаем подоплеку этой темной истории.

Из его квартиры вела в музей дверь, расположенная в конце коридора. Он бесшумно отпер эту дверь ключом, предварительно сняв ботинки (я последовал его примеру). Крадясь из зала в зал, мы добрались наконец до просторного главного зала, над центральной витриной которого по-прежнему склонялась фигура профессора, занятого своим черным делом. Ступая так же осторожно, как недавно ступал он сам, мы приблизились к нему, но как тихо мы ни подкрадывались, застать его совсем врасплох нам не удалось. Когда до него оставалось еще ярдов десять, он резко обернулся и, хрипло вскрикнув от ужаса, бросился прочь.

— Симпсон! Симпсон! — возвопил Мортимер, и вдалеке, в конце анфилады залов с горящими электрическими лампочками над дверьми, вдруг появилась крепкая фигура старого солдата. Профессор Андреас тоже увидел его и с жестом отчаяния остановился. В тот же миг мы с Мортимером схватили его под руки.

— Да, да, джентльмены, — проговорил он, часто и тяжело дыша. — Я пойду с вами. К вам, мистер Уорд Мортимер, если позволите. Мне, наверное следует объясниться.

Негодование моего товарища было так велико, что он, как я заметил, не стал отвечать, боясь сорваться. Мы двинулись вперед; Мортимер и я с обеих сторон конвоировали профессора, а удивленный сторож замыкал шествие. Когда мы проходили мимо разоренной витрины, Мортимер остановился и осмотрел наперсник. У одного из драгоценных камней нижнего ряда оправа уже была отогнута, как у камней двух верхних рядов. Мой друг с яростью уставился на своего пленника.

— Как вы могли! — воскликнул он. — Как вы могли!

— Это ужасно, ужасно! — вымолвил профессор. — Я понимаю ваши чувства. Отведите меня к себе.

— Нельзя оставить это валяться на поверхности! — проговорил Мортимер. Он взял наперсник со стекла витрины и осторожно понес его в руке, а я пошел сбоку от профессора — так полицейский сопровождает преступника. Мы проследовали в квартиру Мортимера, оставив ошеломленного старого солдата на свой лад осмысливать происшедшее. Профессор опустился в кресло Мортимера, и лицо его стало таким мертвенно-бледным, что в ту минуту все наше негодование уступило место тревоге. Бокал крепкого бренди помог вернуть его к жизни.

— Ну вот, теперь мне лучше! — выговорил он. — Испытания последних нескольких дней совсем подорвали меня. Уверен, дольше бы я не выдержал. Это кошмар, чудовищный кошмар — чтобы меня задержали как ночного грабителя в музее, который так долго был собственным моим детищем! И вместе с тем я не могу винить вас. Вы не могли поступить иначе. Я все время надеялся, что успею довести дело до конца, прежде чем меня выследят. Сегодняшняя ночь была бы последней.

— Как вы попали внутрь?

— Через дверь вашей квартиры, простите за бесцеремонность. Но цель оправдывала это. Цель оправдывала и все остальное. Когда вы узнаете всю правду, вы не будете сердиться — во всяком случае, не будете сердиться на меня. У меня был ключ от вашего черного хода и ключ от двери, ведущей от вас в музей. Я забыл отдать их при отъезде. Так что сами видите, мне не составляло труда проникать в музей. Я приходил пораньше, пока на улице не схлынула толпа пешеходов. Забирался в футляр для мумии и прятался туда всякий раз, когда Симпсон совершал обход. Мне было издалека слышно, как он приближается. Уходил я тем же путем, каким являлся.

— Вы рисковали.

— Мне ничего не оставалось.

— Но почему? Что все-таки вами двигало? Чтобы вы- вы!- занимались подобными вещами! — Мортимер укоризненно показал на лежавший перед ним на столе наперсник.

— Я не мог придумать ничего другого. Сколько я ни ломал голову, у меня не было иного выбора. В противном случае пришлось бы пройти через ужасный публичный скандал и омрачить горем нашу частную жизнь. Я действовал, исходя из лучших побуждений, сколь невероятными ни покажутся вам мои слова; единственное, о чем я вас прошу, — внимательно выслушайте меня, чтобы я мог доказать это.

— Я выслушаю все, что вы можете сказать, прежде чем предпринимать какие- либо дальнейшие шаги, — сурово проговорил Мортимер.

— Я не намерен ничего скрывать и поведую вам все свои тайны. Всецело полагаюсь на ваше великодушие, как бы не решили вы распорядиться фактами, которые я вам сообщу.

— Основные факты мы уже знаем.

— И притом ничего не понимаете. Позвольте мне начать с событий, происшедших несколько недель тому назад, и я все вам объясню. Поверьте, мой рассказ — чистая и неприкрашенная правда.

Вы знакомы с человеком, который называет себя капитаном Уилсоном. Я говорю «называет себя», поскольку теперь у меня есть основания считать, что это не настоящее его имя. Я отнял бы у вас слишком много времени, если бы стал описывать все уловки и ухищрения, при помощи которых он вкрался ко мне в доверие, снискал мое дружеское расположение и вскружил голову моей дочери. Он явился с рекомендательными письмами от моих иностранных коллег, что обязывало меня отнестись к нему с вниманием. А затем, благодаря своим собственным достоинствам — весьма значительным, — он сумел стать желанным гостем у меня дома. Когда я узнал, что он покорил сердце моей дочери, меня, может быть, покоробила быстрота, с которой это произошло, но сам факт ничуть не удивил: со своей обаятельной манерой держать себя и вести беседу он обратил бы на себя внимание в любом обществе.