И увидел Джона Баррингтона Каулза, застывшего подле какой-то картины. По-моему, она принадлежала кисти Ноэля Патана, во всяком случае, предмет ее определенно был возвышен и благороден. Мой друг стоял к нам в профиль, и красота его — очевидная во всякую минуту — в тот миг казалась особенной. Он, похоже, совершенно забылся, всецело поглощенный картиной. Глаза его сияли, под смуглотой щек проступил густой румянец. Девушка все не сводила с него пристального заинтересованного взгляда, он же вдруг, мгновенно вернувшись из забытья, оглянулся, и взгляды их скрестились. Она тут же отвела глаза, а он, напротив, глядел на нее неотрывно, позабыв о картине. Душа его вернулась на грешную землю.
Девушка встретилась нам в залах еще несколько раз, и мой друг неизменно провожал ее взглядом. Однако заговорил о ней лишь на улице, когда мы, рука об руку, шли по улице Принсес.
— Ты заметил красавицу — помнишь, в темном платье с белой меховой оторочкой? — спросил он.
— Заметил, — ответил я.
— А не знаешь, кто она? — оживился Каулз.
— Нет, но могу разузнать. Насколько я понимаю, она помолвлена с Арчи Ривзом, а у нас с ним много общих друзей.
— Помолвлена! — воскликнул Каулз.
— Но, дружище, неужели ты способен так легко влюбиться? — рассмеялся я. — Ты с нею даже незнаком, а печалишься из-за ее помолвки!
— Ну, печалюсь, конечно, чересчур, — промолвил Каулз, выдавив улыбку. Но, знаешь, Армитейж, никогда в жизни женщина не увлекала меня столь сильно. И дело не только в красоте, хотя черты ее совершенны, главное — в глазах ее светятся характер и ум. И если она в самом деле помолвлена, надеюсь, что избранник достоин ее.
— Однако она здорово разбередила тебе душу! — заметил я. — Джек, да это любовь, любовь с первого взгляда! Ладно, обещаю разузнать о ней подробно, как только повстречаю общих знакомых.
Баррингтон Каулз поблагодарил меня, и разговор перешел на другое. Несколько дней мы к этой теме не возвращались, хотя мой компаньон был, пожалуй, задумчивее и рассеяннее обычного. Происшедшее почти изгладилось у меня из памяти, когда я повстречал своего двоюродного братца, младшего Броуди. Он подошел ко мне у дверей университета и спросил, точно заговорщик:
— Ты ведь знаешь Ривза?
— Да. А что с ним?
— Его помолвка расторгнута.
— Расторгнута? — воскликнул я. — Погоди, вроде на днях все было в силе?
— А вот теперь дело расстроилось. Мне его брат рассказал. Со стороны Ривза просто подло пойти сейчас на попятный, если, конечно, это его затея. А невеста у него удивительно милая.
— Я ее видел, — сказал я. — Только не знаю, как ее зовут.
— Зовут ее мисс Норткот, живет со старухой теткой в Аберкроби. О родных ничего не известно. Никто даже не знает, из каких она мест. Так или иначе, она самая что ни на есть разнесчастная девочка на свете.
— Отчего же?
— Видишь ли, это ее вторая помолвка, — принялся объяснять Броуди, умудрявшийся знать все обо всех. — Женихом ее был Прескотт, Уильям Прескотт, тот что умер. Ужасная история. Уж и свадьбу назначили, короче — верное дело, как вдруг — такой удар!
— Какой удар? — спросил я, что-то смутно припоминая.
— Ну как же! Смерть Прескотта. Он приехал вечером в Аберкромби, засиделся допоздна. Когда он ушел оттуда — неясно, но около часу ночи один приятель встретил его неподалеку от Королевского парка. Прескотт шел, не разбирая дороги, на приветствие не отозвался. Больше его живым не видели. Три дня спустя его тело выловили из Маргаритина озера, прямо возле церкви Св. Антония. До сих пор в голове не укладывается. В бумагах, как водится, записали кратковременное помрачение ума.
— Престранный случай, — заметил я.
— Еще бы. Девочка много выстрадала, — сказал Броуди. — А теперь еще новый удар, не везет бедняжке. Такая милая и так хороша собой…
— Ты, выходит, с ней знаком? — перебил я.
— Разумеется. Встречал не единажды. Хочешь, и тебя представлю? Мы с нею накоротке.
— Пожалуй… — ответил я. — Понимаешь, с нею очень хотел бы познакомиться мой друг… Впрочем, она вряд ли скоро появится в свете. Но уж тогда не премину воспользоваться твоим предложением.
На том мы и распрощались, и я совсем было выкинул из головы эту историю.
Следующий эпизод касается мисс Норткот непосредственно, и я опишу его во всех подробностях, хотя подробности эти весьма неприятного свойства. Впрочем, быть может, именно они подскажут разгадку всех последующих трагедий. Однажды, морозным вечером, спустя несколько месяцев после разговора с Броуди, я шел от пациента по самой запущенной и омерзительной части города. Было очень поздно, я пробирался мимо пивной сквозь толпу грязных бездельников. Вдруг от толпы отделился какой-то забулдыга и, приблизившись нетвердым шагом, с пьяной ухмылкой протянул мне руку. Свет газового рожка упал на его лицо, и в этом жалком, опустившемся существе я с изумлением узнал своего знакомца, Арчибальда Ривза, который прежде славился безупречными манерами и одевался с иголочки. Я был так ошеломлен, что поначалу не поверил собственным главам; однако черты его, хоть и расплывшиеся от пьянства, все же сохранили остатки былой привлекательности. И я твердо решил вызволить его — пусть на одну только ночь — из столь ужасного окружения.
— Привет, Ривз! — сказал я. — Пойдем-ка со мной, нам по пути.
Он невнятно извинился, что нетрезв, и уцепился за мою руку. Я довел его до дома, еще по дороге поняв, что нынешнее состояние Ривза — отнюдь не случайность, что его нервы и рассудок крайне расстроены неумеренным потреблением спиртного. Он шарахался от каждой колышащейся тени и хватался за меня сухой горячей рукой. Речь его была бессвязна и более походила на горячечный бред, чем на пьяные откровения.
Доставив Ривза домой, я снял с него верхнюю одежду и уложил в постель. Судя по пульсу, у него был сильнейший жар. Он, казалось, впал в забытье, и я уже хотел украдкой выскользнуть из комнаты и предупредить хозяйку, что жилец заболел, как вдруг Ривз вздрогнул и ухватил меня за рукав.
— Не уходи!- воскликнул он. — Мне с тобой легче. Ей тогда меня не достать.
— Ей? — переспросил я. — Кому?
— Ей! Да неужели не ясно? — раздраженно проговорил он. — Ты просто ее не знаешь! Она — дьявол! Она прекрасна, но она сущий дьявол!
— У тебя жар, ты не в себе, — проговорил я. — Попробуй заснуть хоть ненадолго. Поспишь и полегчает.
— Поспишь! — простонал он. Да не могу я спать! Только лягу — сядет в ногах и глазищи свои с меня не сводит. Часами так сидит. Всю душу, все силы вытянет. Оттого и пью. Господи, спаси меня и помилуй, я пьян, пьян…
— Ты очень болен. — Я протер ему виски уксусом. — Ты бредишь. Сам не знаешь, что говоришь.
— Прекрасно знаю, — оборвал он и взглянул на меня в упор. — Я знаю, что говорю. Сам навлек на себя все это. Сам выбрал такую жизнь. Но я не мог клянусь Богом — не мог сделать иного выбора. Не мог относиться к ней по-прежнему. Это выше человеческих сил.
Я сидел возле кровати, держа его пылающую руку в своей, и пытался осмыслить его слова. Помолчав, он снова вскинул глаза и вдруг жалобно спросил:
— Но зачем она не предупредила меня раньше? Зачем дождалась, чтобы я полюбил ее так глубоко?
Разметавшись на подушках, он повторял свой вопрос снова и снова и наконец заснул, беспокойно и тяжело. Я на цыпочках выбрался из комнаты и, убедившись, что хозяйка о нем позаботится, пошел домой. Однако слова его остались в памяти надолго, а позже обрели для меня новый глубокий смысл.
У моего друга Барринггона Каулза в ту пору были летние каникулы, и я несколько месяцев не имел от него вестей. Когда же начался семестр, я получил телеграмму с просьбой снять прежние наши комнаты на улице Нотумберленд, он сообщал также номер поезда, с которым приедет. Я встретил его на вокзале. Каулз заметно посвежел и выглядел прекрасно.
В первый вечер, когда мы, сидя у камина, обменивались новостями, он вдруг сказал:
— Кстати! Поздравь меня!
— С чем же?
