— Если вы довольны, мистер Кембэл, то и я тоже…

— А двое составляют пару, как говорят наши друзья французы!

— Значит, это — как для упряжных лошадей?

— Именно. А что касается бумажки, которую я тебе подписал, храни ее бережно. Когда услышишь, что обо мне все говорят как о победителе матча, то отправляйся в Клифтон и садись в поезд, который привезет тебя в Чикаго, а там иди прямо в кассу!… Будь спокоен, я не посрамлю свою подпись.

— О, я понимаю, мистер Кембэл… я даже очень хорошо понимаю!… Поэтому я предпочел бы…

— Что же именно?

— Сотню добрых долларов…

— Сотню вместо ста тысяч?

— Да, — ответил Изидорио. — Не люблю рассчитывать на случай, и сто добрых долларов, которые вы мне дадите, — это будет более надежно.

Делать нечего, Гарри Т. Кембэл, — возможно, в душе сожалея о своей излишней щедрости, — вынул из кармана сто долларов и передал их деревенскому мудрецу. Репортер уехал, сопровождаемый шумными пожеланиями счастливого пути и вскоре исчез из виду.

Лисси Вэг была пятой отъезжающей. С каким волнением переживала она эту бесконечно тянувшуюся неделю, или, точнее, с каким волнением переживала ее Джовита Фолей! Лисси Вэг никак не могла успокоить подругу. Джовита не ела, не спала — похоже было, что она не жила. Мистер Маршалл Филд дал девушкам отпуск на другой день после прочтения завещания. С тех пор они были избавлены от необходимости являться каждый день на Медисон- стрит, что несколько беспокоило более благоразумную из них. Она сомневалась, сможет ли их патрон так долго обходиться без них.

— Мы сделали ошибку, — повторяла Лисси Вэг.

— Ладно, — отвечала Джовита Фолей, — но эту ошибку мы будем продолжать.

Говоря так, эта нервная, впечатлительная особа не переставала ходить взад и вперед по маленькой комнате, занимаемой ими на Шеридан-стрит. Она то открывала единственный чемодан, в котором лежали белье и платье, приготовленные для путешествия, желая убедиться, что ничто не забыто, то принималась считать и пересчитывать имевшиеся у них деньги.

— Если не успокоишься и будешь нервничать, — однажды заявила ей Лисси, — то захвораешь, и я останусь за тобой ухаживать, предупреждаю тебя об этом.

— Ты с ума сошла!… Только нервы меня и поддерживают. Они дают мне бодрость и выносливость, и я буду нервничать в течение всего путешествия!…

— Хорошо, Джовита, но тогда, если не ты скоро сляжешь, то я…

— Ты? Ну попробуй только заболеть! — воскликнула милая, но чересчур экспансивная особа, бросаясь на шею Лисси Вэг.

— В таком случае не волнуйся, — возразила Лисси Вэг, отвечая на поцелуй своей подруги, — и все будет хорошо.

Джовита Фолей не без усилий взяла себя в руки, страшно испугавшись мысли, что ее подруга вдруг сляжет в самый день отъезда, но каждую ночь в тревожном сне она громко говорила о «мосте», о «гостинице», о «лабиринте», о «колодце», о «тюрьме», о всех мрачных клетках, заставлявших платить штрафы простые, двойные и тройные. Приближался день, когда молодым путешественницам надлежало отправиться в путь. Горячими угольями, которые Джовита Фолей постоянно чувствовала у себя под ногами в течение всей этой недели, можно было бы нагреть паровоз большой скорости, и он доставил бы их в самые дальние пункты Америки.

Тем временем в утренних листках, так же как и в вечерних, печатались целые столбцы сообщений, более или менее правдивых или фантастических (читатели предпочитают получать фальшивые известия, чем не иметь никаких). К тому же достоверность информации зависит от самих участников партии.

Сведения, публиковавшиеся о Максе Реале, были весьма неосновательны, оттого что он никого не посвящал в свои планы и не расписывался в городах, через которые пролегал его путь. Глубокая неизвестность окутывала также и Германа Титбюри. О Томе Краббе газеты получали довольно подробные вести. Мильнера и его компаньона интервьюировали во всех главных городах их маршрута. Что до Гарри Кембэла, то сведения о нем падали, как апрельский дождь. Журналист сыпал телеграммами, заметками, письмами, радуя свою газету.

Так настало седьмое мая. Еще день — и нотариус Торнброк в присутствии Джорджа Хиггинботама объявит о результате метания игральных костей в пользу Лисси Вэг.

В ночь с седьмого на восьмое у девушки появилась сильнейшая боль в горле и острый приступ лихорадки. Ей пришлось разбудить подругу, спавшую в соседней комнате. Джовита Фолей тотчас вскочила с постели, дала ей питья и тепло укутала, повторяя не очень уверенным голосом:

— Пустяки, дорогая моя… пройдет.

— Надеюсь, — ответила Лисси Вэг. — Заболеть теперь было бы чересчур некстати.

На следующий день, едва рассвело, весь дом уже знал, что пятая участница партии заболела и необходимо вызвать доктора. Его прождали до девяти часов. Вскоре вся улица обсуждала происшествие, за улицей — весь ближайший квартал, а за ним и город. Известие о болезни Лисси распространилось с быстротой, свойственной всем мрачным известиям. А что в том удивительного? Разве мисс Вэг не была героиней дня? Разве не на ней сосредоточивалось теперь все внимание общественности? И вот Лисси Вэг больна, — может быть, серьезно, — накануне отъезда.

Наконец объявили о приходе врача, доктора медицины Пью. Сев у кровати Лисси Вэг, он внимательно посмотрел на нее, велел показать язык, пощупал пульс, выслушал и выстукал. Ничего со стороны сердца, ничего со стороны печени, ничего со стороны желудка. Наконец, после добросовестного осмотра, доктор вывел заключение:

— Ничего страшного, если только не произойдет каких-нибудь серьезных осложнений.

— А есть ли основание бояться осложнений? — спросила Джовита Фолей, взволнованная словами доктора.

— И да и нет, — ответил доктор Пью. — Нет, если болезнь удастся пресечь в самом начале… Да, если она будет развиваться.

— Но могли бы вы теперь определить болезнь?

— Да, и самым категорическим образом.

— Говорите же, доктор!

— Мой диагноз: обыкновенный бронхит. Есть небольшие хрипы, но плевра не затронута. Но…

— Но?…

— Но бронхит может перейти в воспаление, а воспаление — в отек легких… Это именно то, что я называю серьезными осложнениями.

Прописав капли аконита на спирту, сиропы, теплое питье и отдых, доктор исчез (не сомневаясь, что дома его уже ждут репортеры).

Джовита Фолей едва не потеряла голову. В течение последних часов Лисси Вэг, казалось, еще больше ослабла, легкая дрожь говорила о новом приступе лихорадки, пульс бился чаще. Милая девушка не отходила от подруги, обтирала ее разгоряченный лоб, давала микстуру и роптала на несправедливость судьбы. «Нет, — говорила она себе, — нет! Ни Том Крабб, ни Титбюри, ни Кембэл, ни Макс Реаль не заболели бы бронхитом накануне своего отъезда!… Не случится такого несчастья и с коммодором Урриканом! Нужно же, чтобы все это обрушилось на бедную Лисси, обладающую таким цветущим здоровьем!… А что, если нас отошлют куда-нибудь далеко… если опоздание на пять или шесть дней помешает нам явиться в срок к месту назначения…»

Около трех часов дня приступ лихорадки стал слабеть, но кашель как будто усилился. Открыв глаза, Лисси Вэг увидела Джовиту, склонившуюся над ней.

— Ну, как ты себя чувствуешь? — спросила та. — Лучше, не правда ли?… И скажи, что тебе дать?

— Выпить чего-нибудь, — ответила Лисси голосом, очень изменившимся от боли в горле.

— Вот, голубчик… прекрасное питье: горячее молоко с содовой водой! А потом, доктор тебе велел… всего только несколько порошков…

— Я чувствую большую слабость, — сказала больная, — и в то же время некоторое облегчение… Это значит, приступ лихорадки проходит.

— Значит, ты начинаешь выздоравливать!- воскликнула Джовита Фолей.

— Начинаю выздоравливать?… Уже?… — прошептала Лисси, пытаясь улыбнуться.