— Завтра утром получишь пакет. Лошади отвезут тебя до станции. Идёт эшелон в капшнском направлении. Ты рад, Сёма? Мы на тебя ставим, как на взрослого парня! Ты понимаешь это, Старый Нос?

Трофим обнял Сёму и глубоко вздохнул: «Всё-таки хорошая штука — иметь такого сынка!» Друзья вышли на улицу. Сёма был озабочен и молчалив, теперь опять радость уступила место тревоге.

— О чём ты думаешь? — Пейся осторожно прикоснулся к приятелю.— Делай, что я говорю!

— Нет,— покачал головой Сёма,— нет, я не буду обманывать.

— Ну тогда, хочешь, я могу зайти. Онн меня сразу послушают.

— Нет. Я сам.— Сёма протянул Пейсе руку.— Рано утром у речки!

Сёма открыл дверь, прошёл через коридорчик в столовую и молча присел возле бабушки. Дед с удивлением посмотрел на него:

— Что ты такой тихий?

— Так.

— Может быть, он тёплый? — встревожилась бабушка.— А ну, Сёма, дай лоб!

— Я не тёплый,— успокоил её Сёма и небрежно добавил: — Я забыл сказать. Я уезжаю с пакетом.

— Что, что? — не разобрала бабушка.— Что ты там ещё выдумал?

— Я уезжаю,— робко повторил Сёма, с падеждой глядя на молчащего деда.— И как раз там папа... Я отдам табак.

— Какой табак? Кикой папа?—ещё больше рассердилась бабушка.— Ты скучаешь за скандаЛЬм?.. Как мы будем смотреть в глаза Якову, если он узпает, что мы тебя пустили? А вдруг тебя отреясут?

— Что значит отрежут?

— «Что значит, что значит»! Уехал Локерман в Одессу, и его отрезали. Он там, семья тут.

— Меня не отрежут,— уверенно ответил Сёма.— И о чём вы беспокоитесь? Всё дело — три дня! Вот я там, и вот я тут.

— Пойдём! — сказал наконец дедушка и, встав, позвал бабушку за собой.

Они пошли в сналг.шо. Сёма остался одни. Он нервничал и шагал из утла в угол. Вот так родные могут стать поперёк дороги. И кому он нужен? Что там, нападут па пего, что ли? Только и ждут! Сяду утром и приеду вечером! Простое дело. Но пойди объясни им. Бабушки истоду спятся пушки! А дедушка молчит. То он может говорить с утра до вечера, а сейчас ему жалко сказать два слона. Мужчила называется! Сёма принялся с горечью ругать деда и бабушку: «Сколько можно со мной цацкаться? Что мне — три года? Пусть ещё скажут спасибо, что я говорю. Другой бы просто взял и уехал! Но дедушка — кто бы мог ожидать? — сидит и молчит! Как будто он сам не был молодым или забыл, что это такое».

Мысли Сёмы обрываются приходом деда и бабушки. Дедушка поправляет чёрный галстук, поднимает полы пиджака и, чуть-чуть подтянув брюки, садится к столу. У него торжественный, строгий вид. Он смотрит па бабушку, потом на Сёму и, пригладив усы, подзывает впука it себе:

— Сядь здесь!

Сёма послушно садится.

— Посмотри на меня!

Сёма поднимает голоиу и смотрит на деда.

— Ты мой внук и сын своего отца. И я знаю тебя за честного мальчика.

Сёма молчит, и дедушка, гордо восседая на стуле, продолжает:

— Я у тебя не стану много спрашивать. Я не спрашиваю, какой пакет и почему именно ты? Мне это не нужно. Я тебе только задаю один вопрос, и ты мне отвечай. Если мы тебе не позволим, что ты сделаешь, Сёма?

— Я поеду.

— Всё! — Дедушка машет рукой, встаёт, и сразу куда-то ис-

чезает его торжественный вид. Он подходит к бабушке и, склонившись, шепчет ей на ухо: — А что я тебе говорил? Когда он только поставил йогу на порог, я уже видел, что у него делается. Я уж видел...

— Мне от этого не легче, что ты видел!..— кричит бабушка.— Тебя хоть посадят в поезд? — спрашивает она у Сём гл.

Сёма радостно кивает головой.

— Надо, чтоб тебя положили на верхнюю полку,— вздыхая, говорит бабушка.— И чтоб ты не толкался среди людей. А то бог знает чего наберёшь!

— Я не буду толкаться,— охотно соглашается Сёма.

Но бабушка не слышит его.

— И, если будет открыто окно, не высовывай голову. И, когда будет остановка, не выскакивай первым. И папе скажи,— тихо добавляет бабушка,— что я этого не хотела.

Сёма становится позади дедушки и ласково гладит его по лысине. Бабушка смотрит на обоих и товорит с досадой:

— Теперь можете целоваться! Конечно, что вам? Что вам?

Я должна ходить одна со своим горем!..

* * *

Рано утром на берегу Чернушки встретился Сёма с Шерой. На плечи он взвалил котомку, в длинных, широких рукавах шинели терялись руки, старый, немного большой картуз лез на глаза. Под рубашкой, прижавшись к груди, лежал уже потеплевший пакет комиссара.

— Сядем здесь,— тихо сказала Шера, и они опустились на землю.— Так ты едешь?

— Еду.

— Ты рад?

— Очень! — воскликнул Сёма и обнял её за плечо.— Ты же понимаешь, Шера. Я один еду! Один!

— Я ничего не понимаю,— повторила Шера и заплакала. Всхлипывая, кусая нижнюю губу, отбрасывая падающие на лоб волосы, она смотрела на Сёму долгим, внимательным и печальным взглядом.— Раньше я просыпалась и знала, что я увижу Сёму. Ты не смейся! — испуганно сказала она.— А теперь что? Я так привыкла, Сёма...— Шера опять заплакала. Плечи её вздрагивали.

Сёма растерянно смотрел па неё и не знал, что делать, что сказать. Он гладил робкими, непривычными руками её голову и плечи и потом, нагнувшись, поцеловал её чёрные, вкусно пахнущие волосы.

— Ты добрая, Шера,— смущённо сказал оп.— Волосы у тебя мягкие. Вот посмотри сама.

Он расплёл снизу тяжёлую косу и перебросил сё через голову Шеры. Волосы рассыпались и закрыли лицо-

— Я тебя не вижу теперь! — засмеялся он.

Но Шера каким-то особенным движением, какое бывает у женщин, моющих голову, разделила надвое сбежавшие вниз волосы, и Сёма увидел покрасневшие от слёз глаза, большие и тихие, как озёра.

— Ты уже не плачешь? — спросил он.

— Нет, Сёма.

Она быстро причесалась, ловко вскидывая руки. Чёрные шпилечки лежали у неё па коленях, па юбке, она брала две сразу, одну зажимала в зубах, другой закапывала волосы.

— Вот я и готова. Видишь, какая причёска?

— Нет, лучше с косой,— нерешительно сказал Сёма.

Шера засмеялась и, вдруг вспомнив что-то, оглянулась вокруг себя. Рядом с noii лежал маленький узелок.

— Это, Сёма, тебе! — Она развязала платочек и протянула Сёме две тряпочки.

— Что ото? — удивился он.

— Это флаиелька. Заверни ноги. Сними ботинки и заверни ноги. Будет тепло. Сделай это сейчас. Я отвернусь.

Сёма покорно снял ботинки и обтянул ноги фланелевыми тряпочками.

— Тепло? — улыбаясь, спросила Шера.

— Тепло, только тесно.

— Ничего! — успокоила его Шера.— Теперь возьми это и надень на шею.— Она положила ому в руки мешочек на шнурке.— На шею, на шею!

— А что в нём? — недоумевая, спросил Сёма.

— Это нафталин, Сёма. Доктор сказал: против тифа.

Опять губы её задрожали и слёзы подошли к глазам. Сёма протянул Шере обо руки, и они поднялись.

— Пора,-— тихо сказал Сёма.— И пе надо этого. Не на год!

С горки вниз, к берегу, бежал Пейся. Он остановился возле

них, запыхавшийся и побледневший.

— Бежал,— тяжело дыша, сказал он,— боялся опоздать...— Он молча посмотрел на Шеру и улыбнулся: — А ты уже здесь... Слушайте, Сёма,— заговорил он вдруг торжественно,— если вам понадобится нтафер со стороны жениха, так я готов!

Шера засмеялась и, пригладив волосы, завязала косынку.

— Да,— уже отдохттуи, с азартом продолжал Пейся,— я готов подвести вас к венцу. У меня была такая история...

— У тебя всё истории! — улыбнулся Сёма.

— Я был бы рад, чтоб эти истории не разлюбили меня,— вздохнув, ответил Пейся,— чтоб не успевала появиться одна, как уже другая толкала её в спину.

— Закрой шею, Сёма,— тихо сказала Шера.

— Да, мне пора,— повторил Сёма и поправил котомку на спине.

— Одну минутку! — Пейся взял Сёму под руку и отвёл его в сторону.— Я тебе принёс яселезу.— Он протянул удивлённому Сёме тяжёлый кусок ржавого железа.— Пусть будет в кармане! Если что — ударяешь между глаз. Мне отец говорил, как убивают быков. Раз — и готово!