семь лет голода, и забудется урожай весь, и голод истощит страну. Колосья пустые поглотят колосья полные!..»
Голос ребе звучит ровно, глаза его закрыты. Пейся перебирает айданы в руке — тяжёлые айданы, со свинцом. Сёма смотрит на свисток и думает: коровы тощие, коровы толстые, фараон... Может быть, такой сон был у дедушки, и поэтому в доме пусто и даже в пятницу перестали печь? Вообще жизнь становится труднее, и Сёма уже не понимает, что — почему... Эта рыжая борода рассказывает про фараона, и Сёма должен слушать от начала до конца. А если у Сёмы есть дела поважнее?
— Ребе, почему полицейского называют фараон? А?
Иоселе открывает глаза и ударяет ладонью по столу. Испуганная кошка соскакивает на пол. Дети притаились. Пейся сочинил вопрос... Интересно, долго он думал? Ребе подбегает к мальчику и, брезгливо оттопырив мизинец, хватает его за ухо.
— Я спрашиваю, где тебя учили? — кричит ребе.— Я спрашиваю тебя, паршивец, где ты слышал такие слова, чтоб ты не дожил их повторить!
Ребе толкает Пейсю в угол, привычным движением срывает штаны:
— На колепи, ты!
Он суёт в дрожащие Пейсины руки веник:
— Держи, мерзавец!
Пейся стоит на голых коленях с веником в руках, плечи его вздрагивают — он плачет:
— Я ничего не думал!
— Я тебе покажу, я тебе покажу «ничего не думал»! — орёт ребе, бегая по комнате.— Ну, что вы сидите? Я спрашиваю!
Все знают, чего ждёт ребе. Уже много лет существует это наказание — пусть лопнет тот, кто придумал его! Полуголый ребёнок стоит в углу на коленях с веником в руке. По очереди подходят вое воспитанники и плюют ему в лицо, или в спину, или на ноги.
— Ну, что вы сидите? — нетерпеливо повторяет ребе.— Я спрашиваю!
Встаёт сын Магазаника, подходит к Пейсе и лениво плюёт на него один раз, потом, накопив слюны,— второй.
— Молодец! — говорит ребе и успокаивается.— Следующий!
Сёма поднимается со своего места. Лицо его спокойно и решительно. Ребе ласков© смотрит на Сёму: «Ай да Старый Нос!» Старый Нос медленно подходит к ребе и, склонившись к его уху, громко говорит:
— Вы понимаете, я плевать не буду. Не буду! — повторяет он.— Я не могу плевать, вы понимаете? Не хочу! Пусть он это
сделает за пас.— И Сома указывает пальцем на Магазаника.— Ему это правится.
Ошеломлённый робе молчит. Он обводит глазами класс и нервно облизывает губы:
— Шарлатан! Такой шарлатан! Несчастный голодранец! Тебе, наверно, захотелось повидаться с твоим милым папой?
— Хорошо, я плюиу,— тихо говорит Сёма и плюёт на сюртук ребс.
Лицо Иоселе зеленеет. Задыхаясь, оп кричит:
— Все идут домой! Он остаётся здесь!
Мальчики молчат. Сын Магазаника трусливо оглядывается по сторонам.
— Вы слышите? Все идут домой! Он остаётся здесь!
Трое быстро и весело выбегают из комнаты. Остальные сидят молча на своих местах.
— Идите же! — кричит ребс.
Все сидят. Учитель хватает кпут и быстро выходит навстречу испуганной жене. Сёма стоит носреди комнаты, к нему подбегают ребята. Пейся сидит на полу, слёзы текут по его худым немытым щекам.
— Сёма, что ты наделал? Что теперь будет? Боже мой, что теперь будет?!
Комната нустоот. За окном идёт дождь, но вязкой грязи молча шагают дет».
СВОБОДА
На другой день, рано утром, к дедушке прибежал посыльный из хедера.
— Идите скорее,— сказал он, тяжело дыша,— ребе Иоселе вас со вчера ждёт!
— Ну, если он ждёт со вчера, так подождёт ещё час,— спокойно ответил дедушка и сел нить чай.
— Нет, господин Гольдшг, вы идите скорее,— не унимался посыльный...
— Что там, горит, что ли? — вмешалась бабушка.— Сёма, а ну-ка, скажи, что ты там наделал?
— Ничего я не наделал! — хмуро огрызпулся Сёма.— Пусть он не лезет!
— Кто это «он», хотела бы я зпать?
— Ну, что ты хочешь от ребёнка? — быстро сказал дедушка.— Оставь его. Я сам всё узнаю.
— Ой,— вздохнула бабушка,— что-то там не так. Я по его глазам вижу, что там что-то не так.
— Будет вам гадать! — закричал Сёма.
— Сёма, что ты делаешь? — Дедушка строго нахмурил брови и оттолкнул недопитый стакан.— Что ты делаешь? Разве можно кричать на бабушку? Она только и думает, чтоб из тебя вышел человек, она недосыпает и недоедает, чтобы тебя учить, а ты кричишь... Твой папа никогда не кричал на бабушку, даже когда он был прав!
Дедушка замолчал, быстро надел пиджак и, пригладив щёткой редкие волосы, вышел с посыльным на улицу.
— Ну, вот видишь,— укоризненно сказала бабушка,— даже дедушка на тебя рассердился. А если б ты слушал старших...
— Слушать старших и плевать на товарищей, да? Сегодня я заплюю Пейсю, а завтра мне нахаркают в лицо! Этому вы меня учите? Да? Так, может быть, велел мой папа? Да? Может быть, он просил, чтоб на меня плевали? Да?
Сёма взволновался, обида теснила его грудь, хотелось плакать...
Бабушка удивлённо взглянула на него:
— Ша! Я уже ничего не сказала. Ша! Пусть будет тихо...— и, бросив на плечо серое полотенце, начала молча вытирать стаканы.
* * *
— Что скажет ребе Иоселе? — вежливо спросил дедушка.
Учитель молча взглянул на него, потом, взяв в руки какой-то листок, потряс им в воздухе и закричал:
— Когда люди не хотят, что я могу с ними сделать?
— Чего не хотят?
Ребе подвинул стул и присел поближе к дедушке:
— Будем говорить откровенно. Я же знаю вас не первый год. Мне кажется, что, когда у человека есть всего-навсего один впук, можно найти время посмотреть за ним. Мне кажется, что когда этот один внук начинает лезть на голову, так берут снимают ему штаны и накладывают внуку столько, сколько ои стоит. Мне кажется,— неутомимо продолжает ребе,— что, когда бьют, извините, по заднице, лезет в голову. Мне кажется...
Дедушка встал и сухо сказал, не глядя на ребе:
— Я пришёл не затем, чтоб узнать, что вам кажется. Для этого у меня нет лишнего времени. Что вы хотите?
Учитель опять взял в руки листок и обидчиво произнёс:
— Конечно, что бы ни случилось, я во всём кругом виноват.
За вашего Сёмку, оказывается, тоже я виноват. Это же не ребёнок, а...— он остановился, подыскивая нужное слово,— а стачечник какой-то. Он мне всех детей перепортил, он их чёрт знает чему учит!
— Чему? — спросил дедушка.
— Что я вам буду говорить! Если б это касалось только меня, так я бы ещё помучился с ним. Но вот пишут...— Он снизил голос до шёпота: — Господин Гозман пишет — «дурное влияние»! Вы ж понимаете: к вам всё время имели снисхождение, если сажали рядом с сыном Гозмана или Магазаника вашего Сёмку. Мы же хорошо помним, где его папа, и если теперь вы заберёте Сёмку, так уверяю — будет лучше для вас! Шлема тоже забрал своего Пейсто. Я бы с удовольствием, но нельзя же, чтоб из-за двух портилось ещё тридцать. Мне кажется...
— Вам не кажется, что вы старый дурак? — закричал дедушка.— Он ещё смеет меня учить! Он ещё смеет ругать мальчика! Тьфу! Чёрный сон на твою голову! — И, хлопнув дверью, дедушка выскочил на улицу.
* * *
Каждую минуту выбегал Сёма за ворота, смотрел во все стороны с тревогой и нетерпением, ожидая возвращения дедушки. Но старик пришёл лишь к обеду. Сбросив пиджак, он медленно скрутил папироску и прошёл на кухню к бабушке. Они говорили шёпотом, но Сёма знал, что говорят о нём. Он приготовился выслушать строгие слова дедушки и даже готов был просить прощения. Если хорошо подумать, то внуку совсем не обязательно поднимать голос на бабушку. Но дедушка вышел из кухни улыбаясь; бабушка, вытирая руки о фартук, быстро шла за ним:
— И что же ты не мог всё это сказать тихо? Спичка!
— Нет,— отвечает дедушка,— я уже ему вывалил всё, что у меня было на сердце...
Дедушка снимает брюки, аккуратно складывает их и, откинув одеяло, ложится в постель.
— Сёма,— говорит он,— возьми там на столе табак и иди сюда.
Скрутив папироску, Сёма подаёт её дедушке:
— На, кури.
