– Нет, я тебе точно говорю: Рот Фронт у них действует, – услышал Вольхин разговор за спиной. – Ну, сам посуди: позавчера десять снарядов упали и только два разорвались. Значит, кто-то их там испортил!

– Дожидайся. Просто упали в болото, поэтому и не разорвались.

– Ну что ты мне говоришь? И в болоте рвутся так же, я же знаю!

– Рот Фронт… Все они за Рот Фронт, когда за глотку его возьмешь. Помнишь, когда сюда от Трубчевска шли, колодец нам попался – битком набитый ребятишками мертвыми. Тогда еще немца взяли, шахтером оказался, руки свои показывал – «арбайтер». Вот тебе и пролетарий…

«А ведь обоим хочется верить, что есть в Германии Рот Фронт», – думал Вольхин. Первые дни они все наивно ждали, что в Германии вот-вот вспыхнет восстание рабочих…

За все время с начала войны Вольхин видел всего одного немца-антифашиста, который сам сдался, когда они выходили из окружения от Суража. Шел он с колонной несколько дней, как-то даже сходил в разведку. Относились к нему все хорошо, но из немцев он был явно исключением, и никто уже не верил, что в Германии осталось много антифашистов. Очень часто Вольхин и его товарищи видели таких немцев, которых и людьми-то назвать язык не поворачивался. Впрочем, этого немца-антифашиста тоже расстреляли под горячую руку, за день до выхода из окружения.

Он выплюнул травинку, достал пачку папирос, а с ней и свою записную книжку. Вольхин нарочно старался делать записи реже, суеверно думая, что как только кончится последняя страничка, так его и убьют. «А ведь из взводных, из старых, в батальоне я остался, пожалуй, один… Данилов убит, Серебренников тоже, Фирсов и Баринов ранены, Макарова и Цабута в Милославичах убило… Остальных он знал только в лицо и, перебирая их в памяти, вспоминал, кого, где и как убило. – Пожалуй, так и моя очередь скоро дойдет, – равнодушно подумал Вольхин. Смерти он не боялся давно. Столько раз приходилось видеть, как погибают люди, что иной раз думал: то, что он еще жив, – случайность. Иногда Вольхин искал в своей душе предчувствия смерти. Он слышал от бойцов, что тот, кто должен быть убит, это предчувствует, но у него ничего такого пока не было, и снов никаких не снилось с самого дома. – На фронте три месяца, а как будто три дня. Сто раз могли убить, а все как-то везет и везет. Странная все-таки штука – жизнь человеческая… Судьба… От чего она зависит? Старшину нашего во сне убило, так и не понял, что его уже не будет никогда. А Лашов, пулеметчик, умирал целый день, в сознании…»

– Товарищ лейтенант, к командиру батальона, – вывел Вольхина из раздумий подошедший связной.

– Командир полка тебя чего-то вызывает, – сказал ему капитан Осадчий. – Заберут, наверное, из батальона.

– Никуда я не собираюсь, – удивился Вольхин.

– А ведь у вас высшее образование, товарищ лейтенант? – спросил Шапошников, когда Вольхин вошел в блиндаж командира полка и представился.

– Пединститут, товарищ капитан. Работал учителем в школе, математик.

– И чертить, конечно, умеете?

– Когда теоремы доказывал – чертил.

– Хотите работать в штабе?

– В штабе? – удивился Вольхин. – Не знаю. Не думал. Я же ничего не понимаю в штабной работе.

– Ничего, научим, – улыбнулся Шапошников.

«А как же рота? – подумал Вольхин, – Что скажут ребята? Неудобно…»

– Можно подумать, товарищ капитан?

– Подумайте, – кивнул Шапошников.

К лейтенанту Вольхину он приглядывался давно. Как-то увидел у Осадчего схему обороны батальона – выполнена чисто, аккуратно и профессионально. Осадчий так чертить не умел.

– Кто это делал вам схему? – спросил его тогда Шапошников.

– Командир седьмой роты лейтенант Вольхин.

«Седьмая рота… Вольхин… – И Шапошников вспомнил, что этот лейтенант с ними с первых дней. Отличился под Трубчевском, в Милославичах, в Церковищах. Воюет грамотно, хотя и не кадровый. Скромный, аккуратный. Эти качества Шапошников ценил в людях особенно. – Можно сделать из него неплохого штабного работника, если есть задатки. Зачем держать такого человека на роте? – думал Шапошников. – Хотя сейчас в управлении полка все по штату, запас не помешает».

Вольхин вышел из блиндажа и столкнулся с писарем штаба сержантом Ляшко, которого он немного знал.

– Слушай, Петро, ты сам что конкретно в штабе делаешь? – спросил его Вольхин. – А то командир предлагает в штаб перейти.

– Соглашайтесь, товарищ лейтенант, если есть возможность. Командир у нас хороший, не смотри, что всего лишь капитан, – ответил Ляшко. – Выдержанный, никогда не орет, не матерится. Всегда разберется, обдумает. Он и меня давно натаскивает на штабную работу. Я ведь с первого курса МИСИ призван. Иногда карту сделаю, веду обстановку, дежурю по штабу. Учусь сводки составлять, приказы. Работа интересная, тем более для вас, математика. Да и военный опыт у вас теперь есть, так что справитесь. А что, разве из штаба кого-нибудь переводят, не слыхал вроде…

– А я откуда знаю? Вызвал Шапошников, предложил в штаб.

– Ну и соглашайтесь. Вам головой надо воевать[2].

Лейтенант Вольхин, капитан Шапошников, полковник Гришин, другие бойцы, командиры дивизии, да и в штабах армии и фронта, никто не догадывался, как круто через несколько дней изменится обстановка, что одним скоро придется погибнуть, а другим судьба выпадет пройти всю войну.

…Вторая танковая группа генерала Гудериана, закончив операции в котле восточнее Киева, готовилась к решающему наступлению на Москву.

Вечером 6 октября командующий 3-й армией генерал-лейтенант Крейзер вызвал на совещание командиров дивизий.

– Товарищи, – начал он, как всегда спокойно и деловито, – обстановка за последние дни резко изменилась. Гитлеровцы начали, по всей видимости, генеральное наступление. Танковая группа Гудериана из района Шостки вышла в район Орла. Есть сведения, что город уже у немцев. Другая их группировка подходит к Брянску.

Командиры дивизий недоуменно зашевелились, кто-то даже спросил:

– Как же немцы могут быть уже в Орле?

– Ставка дала директиву на отход нашей и тринадцатой армий, – продолжал Крейзер. – Общее направление отхода: линия Щигры – Фатеж.

– Триста километров назад! – ахнул кто-то из командиров.

– Показываю для каждой дивизии маршруты, – командующий подошел к карте. – Иван Тихонович, – Крейзер посмотрел на полковника Гришина, – твоя дивизия ставится в ударную группу. Сутки на сборы, и чтобы к утру девятого был за Десной в районе Салтановка – Святое.

Полковник Гришин посмотрел на карту: около восьмидесяти километров от Судости. А надо еще поднять дивизию, собраться, и на все – двое суток.

Приехав после совещания к себе в дивизию, он приказал начальнику штаба полковнику Яманову подготовить приказ на марш к Десне.

– Срочно, Алексей Александрович, на все сборы только сутки, в ночь на восьмое выступаем. Немцы в Орле, а возможно, и в Брянске. Не сегодня завтра захлопнут нас здесь.

– Как прошла разведка боем? – позвонил Гришин Шапошникову.

– Чуть не взяли Юрково, – ответил Шапошников. – Немцы главные силы с нашего участка сняли. К преследованию нас, по-видимому, не готовы.

– Ясно. Быстро собирай все свое хозяйство, готовность к маршу – девятнадцать часов завтра. Пойдешь в авангарде. Приказ Яманов готовит, через два часа получишь.

Полк Шапошникова был самым сильным в дивизии, более полутора тысяч человек, поэтому Гришин именно его решил поставить в авангард, зная, что Шапошников и соберется быстрее всех, и сделает все как надо.

Всю ночь и весь день 7 октября в дивизии полковника Гришина была лихорадочная суета: грузили на машины и повозки ящики с боеприпасами и продуктами, накопившимся за три недели имуществом, проверяли – все ли взяли, собирали повозки и автомашины в колонны, пряча их до начала марша в лесах.

– Что-то сомневаюсь я, что на отдых нас отводят, – сказал Вольхину сержант Фролов, – собираемся как на пожар.