Он снова сделал паузу. Перед глазами Найджела возник яркий до тошноты образ молодого человека, скорченного, как загнанное животное, у стены хора: кости пальцев и запястий сломаны, последний удар пробивает череп и вгоняет острый осколок в мозг. Несмотря на теплый вечер, Найджел внезапно почувствовал озноб и с радостью ощутил за спиной успокоительно и мягко пружинящее кресло.
– Но самой интересной была третья надпись, – продолжил Уилкс. – Она состояла из одной фразы «Quaeram dum inveniam», означающей, как я понимаю, «Буду искать, пока не найду». Четвертая фраза, нацарапанная гораздо позже и, очевидно, в большой спешке, гласила: «Cave ne exeat».
– «Не дать ему выйти наружу», – сказал Найджел.
– Именно. Кому или почему, не уточняется, заметьте, хотя позднее у нас появились догадки насчет первого из двух вопросов. Многие подолгу ломали голову над будоражащими фантазию фразами, но никто не мог прийти к какому-либо конкретному умозаключению. Вполне очевидно лишь то, что верхний слой стены уже однажды снимали, и четвертая надпись сделана как раз тогда, перед тем как вновь замуровать стену. Один профессор из Модлин-колледжа, специалист в этой области, датировал последнюю надпись восемнадцатым веком (по форме шрифта и использованным материалам, я сейчас уже не помню точнее). Библиотекарь стал тратить весь свой и без того скудный досуг на отнюдь не маленькую кипу документов и бухгалтерских книг, относящихся к этому периоду.
День или два ничего особенного не происходило, за исключением того, что рабочие выказывали необъяснимое отвращение к работам в церковной прихожей, а у одного из певчих мальчиков однажды утром ни с того ни с сего случилась истерика во время «Venite»[54], так что его даже пришлось вывести. Впоследствии на вопрос, что случилось, он не мог сказать ничего вразумительного. Кроме того, известковая пыль, поднявшаяся от сноса стен, казалось, и не собиралась садиться, хотя в капелле не было почти никакого сквозняка. Пыль висела в воздухе, сбиваясь в туманные островки и облачка, становясь день ото дня все плотнее и назойливее, так что службы, и без того проводившиеся в экстремальных условиях, пришлось и вовсе прекратить. Это произошло к сильнейшему недовольству священника, у которого уже сложилось свое мнение о происходящих событиях, и он провозгласил со своего одра болезни, что службы важны как минимум в качестве профилактической меры. Но его слова вежливо проигнорировали.
Теперь в нашем рассказе пойдет речь о мистере Арчере, декане, очень достойном человеке, который придерживался в своей интеллектуальной жизни передовых взглядов. Это включало беспрекословную верность рационализму и вытекающее отсюда восхищение такими людьми, как Спенсер, Дарвин, «Б. В.» и Уильям Моррис[55]. Думаю, его любимым чтением были книги Гиббона о христианстве и произведения Вольтера, из тех, что посерьезнее. Вполне логично, он проявлял мало интереса к реставрации капеллы, лишь замечая вполголоса, что не счел бы большой утратой, если бы ее вообще снесли. Однажды вечером (мне известно об этом лишь из вторых рук, от профессора, с которым они близко дружили), засидевшись допоздна за чтением, он вытряхнул свою трубку, готовясь ко сну, выключил в комнате свет и выглянул в окно, выходящее в сад. Ночь была безветренной, на небе светилась бледная, анемичная луна (в честь которой он, не сомневаюсь, процитировал подобающие случаю строчки из Шелли), но вдруг Арчер заметил, что с садом творится что-то не то. Когда он позже давал показания, то мог сказать лишь следующее: у него было ощущение яростного поиска. Кусты казались пришибленными сильными порывами ветра, и Арчер, удивленный и напуганный, стал следить за беспорядочным движением от одного куста к другому, как будто кто-то метался между ними, и это движение было слишком уж намеренным и целенаправленным, чтобы вызывать приятные чувства. Ясное дело, Арчер был в этот момент объят страхом, но остался на месте, к его большой чести, вместо того чтобы найти себе компанию получше, чем в саду, что бы там ни было. Через несколько минут его стойкость была вознаграждена. Он увидел, как темная фигура поднялась из кустов, находящихся у дальнего края большого газона, словно бы оглянулась и во все лопатки припустила к колледжу. Когда фигура приблизилась, Арчер обнаружил, что это Паркс, студент, бывший в то время помощником органиста в капелле колледжа, и лицо его искажено от ужаса. Он тем не менее благополучно достиг здания, и когда Арчер взглянул еще раз на сад, все, казалось, вернулось к обычному состоянию и неподвижности. Однако краем глаза он все же заметил что-то белое у южной стены капеллы, смотрящей на сад, но когда пригляделся, с некоторой неохотой высунувшись из окна, это что-то, если оно вообще было, уже исчезло.
Что следовало предпринять дальше? Было половина второго ночи, и Паркс явно воспользовался не обычным входом на территорию колледжа, а, так сказать, экстраординарным – через высокую стену с зубцами в глубине сада. Выговор студенту, пойманному в момент нарушения дисциплины, как оно и было на самом деле, стал для Арчера удобным предлогом, чтобы выяснить, что же его так напугало. Я еще не упомянул, что декан тогда занимал эту самую комнату, а комнату прямо под ней, в которой живет сейчас Феллоуз, – помощник органиста.
Фен хмыкнул. Найджел бросил быстрый взгляд в окно, у которого должен был стоять Арчер пятьдесят, а то и более лет назад, и почувствовал, что как никогда далек от спокойствия. Теперь комната погрузилась в полную темноту, но никто не предлагал зажечь свет. Найджел был бы очень рад, если бы кто-нибудь это сделал.
– Итак, Арчер пошел проведать Паркса, и, если обойтись без ненужных подробностей, нашел его бледным и трясущимся от страха, хотя уже и немного пришедшим в себя. Он признался, что допоздна засиделся с приятелями за пивом и перелез через стену колледжа. Но на вопросы, что его так взволновало, Паркс отвечал гораздо менее внятно и с большой неохотой. Было ясно, что он без особых затруднений взобрался на стену (Арчер отметил про себя, что по этому поводу пора что-то предпринять), но, прыгнув вниз, чуть не оказался в лапах того, что его там поджидало. О том, что именно его там поджидало, он только и мог сказать: взгляду его предстали кости – по большей части переломанные – и оскал черепа. Оно, шаркая, приволакивало ногу. По этой-то причине, постановил Паркс, оно и не смогло его догнать. Но Арчер, видевший рысканье, на этот счет имел свое мнение.
В конце концов Арчер пошел к себе в комнату. Немного опасаясь оставлять Паркса на ночь одного и сам страшась одиночества, он все же не сомневался, что встречи вроде выпавшей ему сегодня бывают крайне редко, и до поры до времени опасаться нечего. Он прочитал главу из Брэдлоу[56], прежде чем погасить свет, но это не принесло ему обычного удовлетворения, и сон долго не шел. На следующее утро Паркс все еще был цел и невредим и даже немного возгордился своим приключением, тем более что декан счел неразумным в данных обстоятельствах его наказывать. Однако поздно вечером того же дня из его комнаты донеслись ужасные крики. Помощь, конечно, последовала незамедлительно, с Арчером во главе, но было слишком поздно. Они нашли его распростертым на полу с проломленной головой, но орудия убийства не было.
– Силы небесные! – воскликнул сэр Ричард. – Убийство!
– Если хотите, можно сказать и так. Кажется, из криков Паркса можно было разобрать только одно слово: «arce», что по-латыни значит «отгони», если память мне не изменяет. Вообще-то, все его слышавшие сошлись на этом слове, хотя никто не мог понять, почему он заговорил на латыни, столкнувшись с тем, с чем столкнулся, когда его специальностью даже не была классика. Можно было лишь предположить, что Паркс находился под впечатлением от надписей, найденных в капелле (он действительно проявлял к ним большой интерес), и после опыта прошлой ночи придумал некую магическую фразу, что-то вроде заклинания, на случай, если подобная встреча повторится. Думаю, тогда считалось, что это слово играет в магическом ритуале экзорцизма огромную роль, и Паркс мог вообразить, будто оно ему как-то поможет, но, Бог свидетель, ничего из этого не вышло.
