Литмир - Электронная Библиотека
A
A

– Да, – ответил Граф Олаф. – Они такие противные, что я до них дотронуться не могу.

С этими словами он опустил все еще хнычущую Солнышко на пол, и Вайолет с Клаусом вздохнули с облегчением, радуясь, что он не уронил ее с такой высоты.

– И я тебя ничуть не виню за это, – проговорил кто-то в дверях.

Граф Олаф хорошенько обтер ладони одна об другую, как будто держал до сих пор не маленькую девочку, а что-то отвратительное.

– Ладно, хватит разговоров, – сказал он. – Наверное, мы все-таки съедим их обед, хоть он и никуда не годится. Все за мной в столовую! Сейчас выпьем вина, и когда эти щенки подадут свою стряпню, нам уже будет наплевать – ростбиф это или не ростбиф.

– Ур-ра! – заорали несколько человек, и труппа двинулась из кухни вслед за Графом Олафом. На детей никто и не смотрел, кроме лысого. Тот задержался и пристально поглядел Вайолет в глаза.

– Недурна, – сказал он, взяв ее за подбородок шершавыми пальцами. – Я бы на твоем месте постарался не сердить Графа Олафа, а то ведь он может испортить твою смазливую мордашку.

Вайолет содрогнулась, а лысый с визгливым смехом последовал за остальными.

Бодлеровские дети остались на кухне одни. Они тяжело дышали, как будто только что пробежали большое расстояние. Солнышко продолжала хныкать, а Клаус вдруг обнаружил, что и у него глаза на мокром месте. Не плакала только Вайолет, но она дрожала от страха и омерзения (что означает «неприятная смесь страха и отвращения»). Несколько секунд они не могли произнести ни слова.

– Какой ужас, – наконец выдавил из себя Клаус. – Что мы будем делать, Вайолет?

– Не знаю, – ответила она. – Я боюсь.

– Я тоже.

– Бу-у-у! – выкрикнула вдруг Солнышко, перестав плакать.

– Обед давайте! – заорали из столовой, и члены труппы принялись ритмично, все враз, колотить по столу, что, как известно, в высшей степени невоспитанно.

– Несем скорей путтанеску, – решил Клаус, – а то неизвестно, что Граф Олаф с нами сделает.

Вайолет вспомнила, что сказал ей лысый, и кивнула. Они посмотрели на кастрюлю с кипящим соусом: пока они его готовили, он выглядел таким симпатичным, но сейчас им померещилось, что перед ними чан с кровью. Оставив Солнышко в кухне, они вошли в столовую. Клаус нес миску с макаронами затейливой формы, а Вайолет – кастрюльку с соусом и большую разливательную ложку. Актеры болтали и гоготали, не переставая пили вино и никакого внимания не обращали на бодлеровских детей, когда те обходили стол и накладывали им по очереди еду. У Вайолет даже заболела правая рука, так она устала держать тяжелую поварешку. Она подумала, не переложить ли ей ложку в левую руку, но из-за того, что была правшой, побоялась, что левой прольет соус и опять обозлит Графа Олафа. Глядя в отчаянии на полную тарелку Графа Олафа, она вдруг пожалела, что не купила на рынке яду и не положила его в соус. Наконец они всех обслужили и улизнули на кухню. Они слушали, как дико, грубыми голосами гогочут Граф Олаф и его гости, и без всякого аппетита ковыряли макароны в своих тарелках. Они чувствовали себя такими несчастными, что им не хотелось есть.

Вскоре олафовские друзья снова принялись ритмично колотить по столу, и дети пошли в столовую убирать со стола, а после подали шоколадный пудинг. Очевидно было, что Граф Олаф с актерами изрядно напились, и теперь они сидели, обмякнув и навалившись на стол, и гораздо меньше болтали. Под конец они с трудом поднялись и всей гурьбой прошествовали через кухню к выходу, даже не обернувшись. Граф Олаф оглядел кухню, уставленную грязной посудой.

– Поскольку вы еще не удосужились вымыть посуду, – сказал он, – сегодня вы освобождаетесь от присутствия на спектакле. Но зато после уборки – чтоб сразу по кроватям.

Клаус все это время стоял, опустив глаза, чтобы не выдать своего возбуждения, но тут не сдержался.

– Вы хотите сказать – сразу в кровать! – закричал он. – Вы нам дали одну кровать на троих!

Театральные гости при этой вспышке застыли на месте и только переводили взгляд с Клауса на Графа Олафа, выжидая, что за этим последует. Граф Олаф вздернул бровь, в глазах его появился особый блеск, но голос был спокоен.

– Хотите еще одну кровать – идите завтра в город и купите.

– Вы отлично знаете, что у нас нет денег, – возразил Клаус.

– Нет, есть. – Граф Олаф повысил голос. – Вы унаследовали огромное состояние.

Клаус вспомнил, что говорил мистер По:

– Но этими деньгами нельзя пользоваться, пока Вайолет не достигнет совершеннолетия.

Граф Олаф побагровел. Какую-то секунду он молчал. А затем одним молниеносным движением нагнулся и ударил Клауса по лицу. Клаус упал и увидел прямо перед собой глаз, вытатуированный на щиколотке у Олафа. Очки у Клауса соскочили с носа и отлетели в угол комнаты. Левая щека, по которой ударил Граф Олаф, горела. Актеры захохотали, а некоторые зааплодировали, как будто Граф Олаф совершил невесть какой доблестный, а не достойный презрения поступок.

– Пошли, друзья, – скомандовал Олаф, – а то опоздаем на собственный спектакль.

– Насколько я тебя знаю, Олаф, – проговорил человек с крюками, – уж ты что-нибудь придумаешь, чтоб добраться до бодлеровских денежек.

– Поглядим, – только и ответил Граф Олаф, но глаза его вновь загорелись таким особым блеском, что стало ясно – у него уже родилась какая-то идея.

С грохотом захлопнулась входная дверь за Олафом и его жуткими друзьями, и дети остались на кухне одни. Вайолет опустилась на колени и крепко обняла Клауса, чтобы подбодрить его. Солнышко сползала за очками и подала их ему. Клаус заплакал, правда не столько от боли, сколько от бессильной ярости при мысли об их ужасном положении. Вайолет и Солнышко тоже залились слезами и плакали все то время, что мыли посуду, тушили свечи в столовой, раздевались и укладывались спать – Клаус на кровати, Вайолет на полу, а Солнышко на подушке из занавески. Светила луна, и если бы кто-то заглянул снаружи в окно спальни, то увидел бы троих детей, тихонько плакавших всю ночь напролет.

Глава пятая

Тридцать три несчастья. Том 1. Злоключения начинаются (сборник) - i_006.jpg

Если только вас всю жизнь не сопровождало какое-то особое везение, вам наверняка приходилось хоть раз испытывать что-то такое, что заставляло вас плакать. И если только не то же особое везение, вы знаете: если поплакать подольше и послаще, это поможет и вы почувствуете себя гораздо лучше, даже когда обстоятельства нисколечко не изменились. Так было и с бодлеровскими сиротами. Проплакав всю ночь, наутро они почувствовали, будто какая-то тяжесть свалилась у них с плеч. Разумеется, дети понимали, что положение их остается ужасным, но им показалось, что они способны его поправить.

В утренней записке им приказывалось наколоть дров на заднем дворе. И пока Вайолет с Клаусом махали топорами, раскалывая поленья, они обсуждали возможный план действий. Солнышко тем временем задумчиво жевала щепку.

– Совершенно ясно, – Клаус потрогал безобразный синяк на щеке – след олафовского удара, – здесь мы оставаться не можем. Я бы лучше рискнул жить на улице, чем в этом чудовищном месте.

– Да, но кто знает – какие несчастья могут приключиться с нами на улице? – запротестовала Вайолет. – Здесь у нас хоть крыша над головой.

– Лучше бы родители разрешили нам пользоваться деньгами сейчас, а не когда ты вырастешь, – заметил Клаус. – Мы бы тогда купили замок и жили в нем, а снаружи его охраняла бы вооруженная стража, чтобы туда не проник Граф Олаф со своей труппой.

– Я бы устроила себе большую мастерскую для изобретений, – мечтательно подхватила Вайолет. Она с размаху опустила топор и расколола полено ровнехонько пополам. – Там были бы всякие механизмы, блоки, проволоки и сложная компьютерная система.

– А я завел бы большую библиотеку, – добавил Клаус. – Такую же, как у судьи Штраус, только огромнее.

– Бу-у-гу-у! – крикнула Солнышко, что, видимо, означало: «А у меня было бы много вещей для кусания».

6
{"b":"25357","o":1}