— Я все время работаю над ней.

— Вы повторяете это добрых двадцать лет. Мне хотелось бы, чтобы вы поспешили, потому что я боюсь, что не смогу прочесть ее.

— Я бы мог показать некоторые другие отличные вещи; посвященные Лорелу, Джорджу, даже одна в честь Дос Сантоса. У меня есть еще множество знаменитых имен. Ваше же для меня представляет проблему.

— Почему?

— Мне хочется, чтобы элегия была современной. Вы же не стоите на месте, все время что-то делаете, меняетесь…

— Вы не одобряете этого?

— У большинства людей хватает благоразумия совершить что-либо в течение первой половины своей жизни и остановиться на достигнутом. Элегия в их честь не представляет для меня особых хлопот. У меня их полным-полно. Но я опасаюсь того, что ваша элегия будет совершенно не соответствовать вашему облику на тот момент, когда она будет закончена. Такая работа меня не устраивает. Я предпочитаю обдумывать тему на протяжении многих лет, тщательно взвешивая все стороны человеческой индивидуальности, не подгоняя себя. Вы, люди, чья жизнь подобна песне, вызываете у меня тревогу. Я считаю, что вы пытаетесь вынудить меня написать о вас нечто эпическое, а я становлюсь слишком стар для этого. Иногда я что-то упускаю.

— Я полагаю, что вы становитесь несправедливым, — сказал я ему. — Другим уже посчастливилось прочитать оды в их честь, а на мою же долю осталось выполнить лишь пару эпиграмм.

— Могу вам сказать, что у меня есть предчувствие, что я совсем скоро закончу элегию в вашу честь. И я постараюсь своевременно прислать вам экземпляр.

— О! А откуда у вас такое предчувствие?

— Разве можно определить источник вдохновения?

— И все-таки расскажите…

— Это пришло мне в голову, когда я размышлял. Я тогда составлял элегию для веганца — просто, разумеется, чтобы поупражняться. И вот тут я понял, что думаю о том, что скоро закончу элегию в честь грека. — Он на мгновение задумался. — Представьте себе чисто умозрительно, как двух разных людей, каждый из которых выше другого, пытаются сравнивать друг с другом.

— Это можно сделать, если я встану перед зеркалом и буду переминаться с ноги на ногу. У меня одна нога короче другой. Так что я могу себе представить. И что же из этого?

— Ничего. У вас совершенно иной подход к проблеме.

— Это культурная традиция, от которой мне никак не избавиться. Вспомните узлы, лошадей — Горашиб, Трою. Понимаете? Коварство и хитрость у нас в крови.

Десяток шагов он молчал.

— Так что же: орел или решка? — спросил я у него наконец.

— Простите?

— Эта загадка Калликанзаридов. Выбирайте!

— Решка!

— Неправильно.

— А если бы я сказал «орел»?

— Хо-хо. У вас был только один шанс. Правильный ответ тот, который угоден Калликанзариду. Вы проиграли бы в любом случае.

— В этом есть определенное коварство, не так ли?

— Именно таковы Калликанзариды. Это скорее греческое, а не восточное искусство утонченного коварства. И они не такие загадочные, потому что наша жизнь часто зависит от ответа, а Калликанзариды, как правило, желают, чтобы противник проиграл.

— Почему?

— Спросите у следующего Калликанзарида, которого встретите. Если только такая возможность вам еще предоставится.

Мы вышли на нужный нам перекресток.

— Почему вы неожиданно снова связались с Рэдполом? Вы же давно должны были уйти в отставку.

— Я ушел в подходящее время, и все, что меня с ним связывает, — это мысль, удастся ли снова возвратиться, как в добрые старые времена. Появление Хасана всегда что-то означает, и я хочу знать, каково это «что-то».

— Вас не тревожит, что я вас разыскал?

— Нет. Это может вызвать определенные неудобства, но я сомневаюсь в том, что ожидается фатальный исход.

Здание «Ройала» возвышалось над нами. Мы вошли внутрь и постучали в дверь из темного дерева и услышали:

— Входите.

— Привет, — произнес я.

Добрых десять минут прошло прежде, чем мне удалось повернуть разговор к прискорбному случаю с бедуином, но тут же Красный Парик отвлекла меня, появившись в комнате.

— Доброе утро, — сказала она.

— Добрый вечер, — усмехнулся я.

— Что нового в мире искусства?

— Ничего.

— Памятники?

— Нет.

— Архивы?

— Нет.

— Какой, интересно, работой вам приходится заниматься?

— О, она слишком разрекламирована благодаря усилиям нескольких романтиков в бюро Информации. На самом деле все, что мы делаем, — это таскаем, восстанавливаем и сохраняем записи материальной культуры, которые составлены на Земле человечеством.

— Что-то вроде мусорщиков культуры?

— Что-то вроде этого. Я думаю, что более верное сравнение вряд ли можно было бы придумать.

— Ну, а зачем?

— Что «зачем»?

— Почему вы это делаете?

— Кто-то же должен этим заниматься, потому что это все-таки мусор культуры. Поэтому-то его и стоит собирать. Я уверен, что мой мусор — лучше, чем что-либо другое на Земле.

— Вы преданы этому делу настолько же, насколько скромны! Это тоже довольно неплохо.

— Кроме того, тогда выбор был не таким уж и большим, когда я предложил свои услуги. Нельзя забывать, что тогда этого мусора было очень много.

Она протянула мне бокал, немного отпила из своего и сказала:

— Они на самом деле еще здесь?

— Кто?

— Боги и Компания. Старые боги. Вроде Ангилсоу. Я считаю, что они все давно покинули нашу Землю.

— Нет, они не покинули ее. Только то, что большинство из них похожи на нас, не означает вовсе, что они постулат подобно нам. Когда люди покидают нашу Землю, они не предлагают своим богам отправиться вместе с собой, а у богов есть своя собственная гордость. А кроме того, возможно, они должны были оставаться в любом случае, это называется «апанке» — судьба смерти. От нее не уйти.

— Так же, как и от прогресса?

— Да… Если уж говорить о прогрессе, то не улучшилось ли состояние Хасана? В последний раз, когда я его видел, он был совсем плох.

— Улучшилось. С таким толстым черепом нечего бояться. Как с гуся вода…

— А где он?

— В зале для игр.

— Мне хотелось бы лично выразить ему свое сочувствие. Вы меня извините?

— Извиняю, — сказала она, поклонившись.

Повернувшись, она направилась послушать, о чем беседуют Дос Сантос и Фил. Фил, разумеется, очень обрадовался ее приходу.

И никто не обратил внимания на мой уход.

Зал для игр был расположен в другом конце длинного коридора. Приближаясь, я услышал, как один резкий звук отрывисто следует за другим примерно через равные промежутки времени.

Я открыл дверь и заглянул внутрь.

Кроме него в зале никого не было.

Он стоял спиной ко мне, но, услышав, как дверь открылась, быстро обернулся. На нем был длинный пурпурный плащ-халат, в правой руке нож. Затылок его прикрывал здоровенный кусок пластыря.

— Добрый вечер, Хасан.

Рядом с ним находился поднос с ножами. Мишень он разместил у противоположной стены. Из мишени торчали два лезвия — одно в центре и одно примерно в шести дюймах от центра, слева от него.

— Добрый вечер, — не спеша ответил он. — Как ваши дела? — спросил он, немного помолчав.

— О, прекрасно. Я пришел, чтобы задать этот же вопрос. Как ваша голова?

— Очень сильно болит, но уже не так, как прежде.

Я закрыл за собой дверь.

— Прошлым вечером вам, видимо, что-то пригрезилось?

— Да. Мистер Дос Сантос рассказал мне, как я боролся с привидениями… Но, к сожалению, этого я сейчас не помню.

— Не накурились ли вы этой дряни, которую толстяк доктор Эммет называет каннабасисом?

— Нет, Карачи. Я курил одно растение, которое питается человеческой кровью. Я нашел его возле древнего Константинополя и постарался очень тщательно высушить его цветы. Одна старуха сказала мне, что с его помощью можно заглядывать в будущее. Но она мне солгала, это…

— Так что, выпитая цветком-вампиром кровь побуждает к насилию? Это нечто новое, достойное того, чтобы записать. Между прочим, вы только что назвали меня Карачи. Я бы хотел, чтобы вы называли меня в дальнейшем таким образом как можно реже. Меня зовут Номикос Конрад.