– Гарпун разодрал их в клочья, – сказал он. – Послушайте, что пишет Дункан: «Жак Сникет работал в Г. П. В., что означает Группа…», а дальше на середине фразы разорвано.

– А на этой странице, – подхватила Вайолет, беря в руки страничку, о которой я даже и думать не хочу, – написано:

Видите – рифмованное двустишие, наверное, его написала Айседора.

– А на этом клочке стоит «квартира», – продолжал Клаус, – и еще изображено что-то вроде половины карты. Возможно, речь идет о квартире, где мы жили у Джерома и Эсме Скволор.

– Не напоминай. – Вайолет содрогнулась при мысли о всех злоключениях, пережитых в доме № 667 на Мрачном проспекте.

– Рабейв. – Солнышко показала еще на один обрывок.

– Тут два имени, – подтвердила Вайолет. – Одно – Аль Фонкут.

– Это который написал ту противную пьесу, в которой Граф Олаф заставил нас участвовать, – напомнил Клаус.

– Да, знаю, но второе имя мне незнакомо: Ана Грамма.

– Ну, раз Квегмайры расследовали злодейский умысел Графа Олафа, это может быть кто-то из его помощников.

– Вряд ли крюкастый, – усомнилась Вайолет, – и не лысый с длинным носом. Ана – не мужское имя.

– Может, оно принадлежит одной из напудренных женщин, – предположил Клаус.

– Орландо![6] – выкрикнула Солнышко, что означало «Или тот, который не то мужчина, не то женщина».

– Или кто-то, кого мы еще не встречали. – Вайолет вздохнула и перешла к следующему листку. – Эта страница цела, но тут только длинный список дат. Получается, как будто нечто происходило каждые три месяца.

Клаус взял самый маленький обрывок и показал сестрам. Глаза его за стеклами очков сделались очень грустными.

– Здесь стоит только одно слово: «пожар», – произнес он тихо, и все трое Бодлеров повесили головы. С каждым словом у людей что-то связано, то есть у них возникает подсознательная ассоциация, а попросту говоря, определенные слова заставляют вас думать о каких-то определенных вещах, даже если вам этого не хочется. Так, слово «пирог» вызывает в памяти ваш день рождения. А слова «тюремный надзиратель» могут напомнить о человеке, которого вам давно уже не приходилось видеть. Слово «Беатрис» вызывает в моей памяти волонтерскую организацию, которая погрязла в коррупции, а слово «полночь» напоминает мне о том, что я должен побыстрее писать эту главу, пока я не утонул. У Бодлеров было множество подсознательных ассоциаций со словом «пожар», и все до одной неприятные. Слово это навело детей на мысль о Хэле, который упоминал про сникетовские пожары, когда они днем работали в хранилище документов. Слово «пожар» напомнило им также о Дункане и Айседоре Квегмайр, чьи родители и брат Куигли погибли во время пожара. И конечно же, слово «пожар» вызвало в их памяти пожар, который уничтожил их дом и с которого начались злополучные странствия, приведшие их в недостроенное крыло больницы. Дети сидели, прижавшись друг к другу, закутанные в тряпье, и думали обо всех пожарах в их жизни и обо всем, что рождало подсознательные ассоциации, и чувствовали, как холод сковывает их снаружи и изнутри.

– В том досье должны содержаться ответы на все загадки, – сказала наконец Вайолет. – Необходимо выяснить, кем был Жак Сникет и почему у него была такая же татуировка, как у Графа Олафа.

– И почему его убили, – добавил Клаус, – и еще раскрыть тайну букв «Г. П. В.».

– Мы! – сказала Солнышко, что значило «И надо узнать, почему в досье есть наша фотография».

– Мы должны найти это досье, – заключила Вайолет.

– Сказать легче, чем сделать, – возразил Клаус. – Хэл специально нас предупредил, чтобы мы не трогали бумаг, с которыми не работаем, а он все время рядом с нами в хранилище.

– Значит, надо придумать какой-то способ, – заключила Вайолет. – А сейчас постараемся выспаться как следует, чтобы утром встать бодрыми и попробовать завладеть документом «Сникетовские пожары».

Клаус и Солнышко кивнули и постарались устроить из тряпок подобие постели, Вайолет погасила один за другим фонарики, и трое Бодлеров проспали, прижавшись друг к другу, остальную часть ночи, насколько это было возможно на грязном полу, под порывами холодного ветра, продувавшего их столь неподходящее жилье. Утром они позавтракали остатками фруктового салата, перешли в достроенную половину здания, осторожно спустились по бесконечным ступеням мимо динамиков и запутанных планов, и, когда добрались до хранилища, Хэл был уже там и отпирал шкафы ключами из своей большой связки. Вайолет с Клаусом тут же принялись раскладывать информацию, которая поступила ночью через лоток, а Солнышко тут же пустила в ход зубы, обратив внимание на те шкафы, которые следовало открыть. Но мысли Бодлеров были сосредоточены не на сортировке разных документов, не на запертых шкафах с разными папками, а на одном-единственном досье.

Почти ко всему на свете применимо выражение «легче сказать, чем сделать», ко всему, кроме «Клара украла у Карла кларнет», – это сделать легче, чем сказать. Но каждый раз, как жизнь напоминает вам, что легче сказать, чем сделать, вас это огорчает. Водворяя бумагу, содержавшую информацию о каракатице, в шкаф под буквой «М» (моллюски), Вайолет сказала себе: «Сейчас я пройду по проходу „С“ и посмотрю Сникета», но Хэл был уже тут как тут, стоял в проходе «С» и расставлял изображения собачьих ошейников, и Вайолет не удалось сделать то, что она собиралась. Убирая перечень наперстков разного типа в шкаф под буквой «П» (предохранение пальцев), Клаус сказал себе: «Сейчас пойду по проходу „П“ и поищу „пожары“». Но к этому времени Хэл тоже успел перейти туда и отпирал шкаф, чтобы привести в порядок биографии знаменитых польских поваров. Солнышко же, орудуя зубами, чтобы открыть один из запертых шкафов в проходе «Б», в то же время думала, не здесь ли находится нужный им документ на букву «Б» (Бодлеры). Но когда наконец после ланча замок был сломан и младшая из Бодлеров открыла дверцу, она увидела, что шкаф абсолютно пуст.

– Ноль, – сказала она, когда дети собрались в проходной комнате на короткий фруктовый перерыв.

– У меня тоже, – сказал Клаус. – Да и как тут завладеешь документом, когда Хэл вечно торчит рядом.

– Может, нам просто попросить его самого найти для нас досье? – предложила Вайолет. – В обыкновенной библиотеке нам помог бы библиотекарь, а в хранилище документов, вероятно, следует просить Хэла.

– Спрашивайте у меня что угодно, – сказал Хэл, открывая дверь в проходную комнату, – но сперва я у вас кое-что спрошу. – Он подошел поближе и ткнул пальцем в один из фруктов. – Это слива или хурма? Зрение у меня, боюсь, уже не то, что прежде.

– Слива, – ответила, подавая ему сливу, Вайолет.

– А-а, прекрасно. – Хэл оглядел сливу, проверяя, нет ли пятен. – Я как раз не в настроении есть хурму. Так в чем состоит ваш вопрос?

– Нас интересует один документ, – осторожно начал Клаус, не желая вызвать у Хэла подозрения. – Я знаю, что документы читать не полагается, но, если нам это очень нужно, нельзя ли сделать исключение?

Хэл откусил кусочек сливы и нахмурился:

– Зачем вам читать именно этот документ? Дети должны читать веселые книжки с яркими картинками, а не официальную информацию из хранилища документов.

– Но нам нужна именно официальная информация, – вмешалась Вайолет, – а мы так заняты раскладыванием бумаг, что не успеваем их читать. Поэтому мы и надеялись взять одну из них с собой и почитать дома.

Хэл покачал головой.

– Канцелярская работа – самое важное, что мы делаем в нашей больнице, – сурово ответил он. – Вот почему бумаги разрешено выносить из хранилища только по особо важным причинам. Например…

Но Бодлерам не суждено было узнать, какой пример собирался привести Хэл, – его прервал голос, шедший из динамика.

– Внимание! – произнес голос, и дети повернули головы к маленькому квадратному ящичку. – Внимание! Внимание!