Литмир - Электронная Библиотека

Долина становилась все уже. Они начали крутой спуск, у трактира вышли на остановку, сели в автобус. Холлю досталось свободное место. Наваливался вечер. Холод пробирал сквозь одежду. Выли и перелаивались собаки. Горели огни. Показался какой-то придурок с ломтем хлеба в руке. Окольными путями Холль подходил к усадьбе 48, все время останавливаясь и вглядываясь в ночь, у штабеля досок потянуло навозом из конюшни. Холль размышлял о том, что нет ничего разумнее, чем просто брести, просто идти сквозь ночь, пока ноги несут. Но Холль еще раз сказал себе: "Ведь это же всего лишь люди, почему я должен из-за них губить себя? Тогда я стану одним из убитых, через которого попросту перешагнут и со спокойной совестью будут унижать и мучить других, как поступали со мной, нет, этой радости я им не доставлю, я пойду к ним и когда-нибудь ударю по ним их же оружием".

Он вошел в дом. Мориц. Роза. Мария. Братья. Хозяйка. Отца не видно. Холль поморщился, сел возле Морица и начал его разглядывать. Потом ходил туда-сюда: комната — кухня, комната — кухня, комната, но теплее от этого не стало. Опять надо ко всему привыкать.

Чай разливали по термосам. Потом в сумерках поднимались наверх, мимо запорошенных снегом столбиков с распятием. Холль вспомнил случай с возчиком дров: Богоматерь уберегла его, остановив разогнавшуюся с горы повозку в метре от толстого дерева.

Пологий путь, крутой подъем, снова тянется пологая дорога, острые скалы и резкая крутизна, ровная ложбинка, а потом долгий подъем и, наконец, постепенный спуск лиственничным лесом ко рву, где до самого водопада тянутся завалы из обледеневших бревен. Батракам и поденщикам было велено осторожно грузить бревна на сани. Хозяин и сам трудился, покуда холод заставлял. Лоферер на другом конце сталкивал бревна на выгон. Найзер, Гуфт и поденщики грузили и подтаскивали снизу все новые бревна, выуживая их из воды. Стуча коваными каблуками, они прыгали по скользким бревнам. Холль и Конрад чередовались с Морицем, они ехали по таким крутым горкам, что груз прямо-таки толкал лошадей вниз. После погрузки, когда дорога шла вверх, Мориц старался держаться впереди лошадей. И пока они с Холлем делали свое дело на южных склонах, на северных отец Лоферера возился с дровами. Он напоролся горлом на сучок, бросился бежать за помощью, падал в снег, снова бежал, одолевая все более короткие отрезки пути и в конце концов истек кровью на заснеженной тропе. Все узнали об этом, лишь когда собрались в комнате. Потом уселись за стол и начали есть.

Наступило Сретение.

Мария отправилась в больницу.

Был еще один вечер с танцами, пивом и водкой. Старинный обычай. Холлю пришлось побегать по округе, собирая людей, умевших на славу повеселиться, среди них — отменных танцоров. Знатока анекдотов. Четырех музыкантов. Сам хозяин решил блеснуть своими шутками-прибаутками. Торжествовала щедрость.

Найзер попал в исправительное заведение.

Фельберталец попал в исправительное заведение.

Конрад подался на стройку.

Гуфт перешел к другому хозяину.

Лоферер вернулся к своему прежнему, не столь богатому, где работы было поменьше, кормили посытнее, с жильем и заработком — получше.

Роза устроилась служанкой в один из так называемых приличных домов.

Прош остался.

На Морица не было спроса.

Напившись кофе из винных ягод, Холль должен был сию же минуту бежать в хлев, так как новый скотник еще не появился. Он воткнул вилы в толщу сеновала и с ожесточением вырвал клок, чтобы хоть как-то разрядить свою ярость. Мерзкая труха опять полетела в лицо. Он бросил вилы и посмотрел, что делается снаружи. Ничего хорошего. Холод. Слепящая белизна. А здесь, внутри, нескончаемые пласты сена. И мычание. И опять никакого просвета.

Он снова полез на сеновал, обхватил холодный черенок вил, потом подышал на руки и продолжил то, для чего его здесь заточили, — метать вниз сено для восьмидесяти голов скота. Покуда они с Прошем задавали корм, убирали навоз, доили, ко двору стекались новые батраки, поодиночке и разными дорогами. Когда Холль и Прош принесли в дом молоко, на кухне топтались три работницы. Был тут и заезжий горожанин, большой любитель сельской жизни. Он часто сюда наведывался и за рюмкой водки вел с хозяином долгие разговоры о необходимости послушания и порядка.

В комнате сидели четверо батраков. Холлю понравился тот, что курил трубку, но для всех новеньких Холль был пока только хозяйским сынком и не мог еще рассчитывать на доверие, чтобы предостеречь их. Друг с другом батраки почти не разговаривали. Год был позади. Опять исправно молились, исправно работали, у хозяина появились новые слушатели. Про истекший год он ничего не рассказывал. Один из работников сам был горазд поговорить и всюду влезал в долги. Часто приходила его заплаканная мать. Время от времени являлся отец и уплачивал часть долгов. Парень же никогда не унывал. Хозяин как-то сказал, что работник должен быть непременно веселым, по нему, так веселые лучше сильных. Курильщик тоже был веселым батраком. Никто никогда не видел, чтобы он справлял нужду в отхожем месте, зато нередко кто-нибудь с проклятием выпрастывал руку из кармана пиджака или выпрыгивал из сапога, поскольку для ноги уже не было места. Лишь в конце месяца весельчак становился немного грустным, так как приходилось платить за троих детей. Фоглер, третий из батраков, временами день-другой не выходил на работу. Четвертый был поляком.

В день исповеди Мориц чуть свет ушел из дома, чтобы поработать на самом дальнем лугу, и вернулся, когда уже стемнело, шатаясь от голода. К такой хитрости Мориц прибегал каждую весну для того, чтобы избежать исповеди, но на сей раз это ему не помогло. Хозяйка подняла шум, Мориц размахивал кочергой, но уже на следующий день она настигла его за печкой и облачила в свежевыстиранную одежду.

Холлю отвертеться от исповеди не удалось. Он бы, конечно, лучше отработал день, как поляк, только бы не ходить исповедоваться, однако все же пришлось тащиться к Бруннеру, а стоять перед ним на коленях, да еще так близко, уже было наказанием, особенно если знаешь, как много ему про тебя известно. Десять заповедей волновали его как прошлогодний снег, вот если бы кто вошел в церковь да перевернул тут все вверх дном. Холль чувствовал себя теленком с надрезанным горлом, Бруннер мучил его четвертой заповедью. Снаружи ждал отец. Шлепая по грязи, Холль отправился домой. Работники ходили на исповедь ради удовольствия. Холль не мог этого понять.

Июньские воскресенья, как и раньше, были сдобрены горьким юмором. Снова тошнотворный смрад цветочной пыльцы. Когда церковные шествия проходили под хмурым небом, Холль испытывал какую-то священную радость. Если во время мессы шел дождь, Холль просто сиял, если же дождь лил как из ведра, его счастью просто не было предела. Дети вокруг лишь угрюмо молчали в страхе перед бесчисленными кошмарами грядущего лета, но Холль не видел рядом никого, кто хоть как-то пытался бы этому противостоять. Он ждал появления человека, который мог бы вступиться. "Для чего же тогда полиция?" — часто недоумевал Холль. В конце концов служили в ней и бывшие батраки, выросшие на хозяйских усадьбах. Почему никто не хочет вспомнить о былых мытарствах. Постепенно вызревала мысль, что ни один человек на свете не имеет права распоряжаться себе подобным по собственной прихоти. И хотя хозяйка отзывалась о нем при людях всегда одинаково, он объяснял это просто ее природным слабоумием, противоречия его больше не смущали, и он уже смирился с тем, что она продолжает топтать его душу.

Зато можно было тешить себя мыслью о предстоящей поездке домой на Пасху. Мать как-то привела Холля к одной бездетной чете, приютившей его в первые два года, когда он начал переходить из рук в руки, а уходя из домишка этих людей, сказала, что они в ту пору хотели его усыновить, да она отказала, потому что детей дарить не годится. С того самого дня это "не годится" крепко засело у него в голове. Жить стало невыносимо. Почти семь лет неотступно терзала мысль: "Она бы меня им подарила, но раз это не годится, сбыла меня с рук отцу. С этой мыслью катил он по заснеженной долине, с этой мыслью стоял в кузнице, глядя на световую дугу, а потом нес на плече заваренное лезвие косы и думал о супружеской паре, которая хотела его усыновить, а хозяин, получивший такое позорное достояние, спал и видел в нем будущего батрака, и все это потому, что люди говорят, будто это не годится".

33
{"b":"253493","o":1}