Одна из деревенских заглянула в дом и сказала, будто Мария ездила на горное пастбище к Фельбертальцу. Мария отрицала это, говорила, что навещала сестру. От нечего делать Холль полез на солому, уложенную плотными штабелями, сорвался, сполз вниз, так как наверху не за что было зацепиться, попробовал зарыться в солому и упал на мощеный пол коровника. Час спустя он снова слонялся по усадьбе и размышлял о том, что человеческая голова, по сути, пуста, не может же она в один миг вместить в себя целый мир.
У одной из хозяйских родственниц, прозываемой святой, начали расспрашивать, как быть с Марией. Мария по-прежнему отпиралась. Те же вопросы задавали другим. Морица на выгоне лягнула кобыла. Роза с хозяйкой отнесли его в дом, и в тот же день он куда-то пропал, вернулся только через две недели. Где был, никому не сказал. Вместе с другими Холль поднимался на дальний надел. Подманивал Штраусиху к осиному гнезду, тянул на поводу лошадь, прыгая через лужи и канавы, вечером ходил в верхний лес за лисичками, слушал жуткие истории про привидения, когда на всех нападал такой страх, что никто не смел носа из дома высунуть, носил с Марией еду из долины, спал, как и все, укутавшись попоной, слушал стук дождя по гонтовой крыше, брань Лоферера. Отработав свое, ходил с ним к либстальцу точить ножи. Однажды пришлось нежданно-негаданно спускаться вниз, к кузнецу. В Дорфграбене встретил пьяного Бартля, обещал не выдавать. Жизнь казалась вполне сносной.
Нередко Холль натыкался на Убийцу, как-то даже застал его на месте преступления: тот обрывал чужую вишню. Однажды он увидел бабу-поденщицу опорожнявшуюся в канаву, а потом — как она пила из нее воду.
Пришлось спускаться в луга. Сразу стало темнее. Чтобы унять ропот батраков, хозяин послал за молодым вином. Мария выпила порядочно. Найзер в телеге елозил на коленях перед Марией, то и дело наливал ей вина, а рукой шарил между ног. Оводы становились все злее. Возле лещины они так сильно кусали, что Холлю приходилось оглаживать тело лошади, а сам он, с опухшим лицом, как масленичный дурак, повизгивал в тени кустов, и все это ради двух несчастных возов сена.
За фруктовыми деревьями и в темном хлеву пацаны часто мерились членами и занимались онанизмом. Чедерер, бывший батрак, по доносу своего хозяина попал в тюрьму за содомию. Хозяин говорил, что не стал бы на него доносить, если бы тот не покусился на отмеченного призами жеребца. Бартлю требовалось все больше водки, он часто спускался в долину и просиживал целые дни на кухне в трактире, пока хозяин не прознал про это и не отправил Бартля вместе с Холлем наверх. Однажды Холля послали к нему с какими-то лекарствами и продуктами. Выгон на Либстале он миновал уже ночью во время грозы. Молния временами ярко высвечивала лес, вслед за вспышками — непроглядная темень и раскаты грома. Холль всякий раз вздрагивал, снизу и сверху доносился треск, а прямо у дороги стояли деревья, за которыми ему все время мерещились убийцы. Он бежал все быстрее, дорога то шла полого, то круто уходила вверх, на подъеме он не чувствовал усталости — только страх, который по мере приближения к хижине перерастал в какое-то безумие. Холль стучал в окно, за которым стояла кровать Бартля, вновь стучал и колотил кулаками в дверь, а потом начал кричать и, заподозрив что-то ужасное, медленно отступил от дома и начал, спотыкаясь, карабкаться по крутому склону, все быстрее и быстрее, покуда за гребнем, в низинке, не увидал белеющие спины коров. Коровы выдыхали пар. Прижавшись к одной из них, он ждал рассвета, но ему все чудился приближающийся Бартль.
Когда же горные склоны стали принимать свою серо-зеленую и бурую окраску, Холль собрал коров и погнал вниз, к хижине. Там он было решил бросить в окно камешек, но, покуда он на почтительном расстоянии огибал дом, дверь вдруг распахнулась. На пороге стояла старуха, жена Бартля, которую он раньше лишь мельком видел за окном либстальской кухни.
Подойдя поближе, он догадался, что старуха почти глухая. Он стал кричать, что принес Бартлю лекарства и еду и стащил с себя заплечный мешок, но женщина не поняла его. Он вновь принялся громко втолковывать свое, но осекся, заметив между ступней старухи журчащую по траве струю. Сперва он подумал, что это ему показалось, но тут же сомнения рассеялись: из-под подола бежала струя, и пока он видел это, у него будто язык отсох. Изрядно надорвав глотку и намахавшись руками, он наконец выяснил, что Бартль поправляет здоровье на Либстале.
По дороге вниз и следующие два-три дня, когда он с Морицем чистил компостную яму, старуха не выходила из головы, она была не только почти глуха, но и едва могла ходить. Он подумал о многочисленных детях Бартля, кого-нибудь из них отец порой вспоминал по какому-либо поводу. В хлеву и на дворе по-прежнему грузили и запрягали. Потом они гнали лошадей через долину, боковым распадком, вдоль горных пастбищ, отвесных скал, крестьянских хуторов, луговин и снова вдоль скал, то пологой дорогой, то крутой, они жали и косили, обливались потом, после ужина сидели в хижине, уставясь на жаркие уголья очага, тщетно пытались уснуть на сенной подстилке, а если и удавалось, то их постоянно будили. Часа за полтора до полуночи приплелся Прош с коровами и, громко бранясь, начал загонять их в хлев. В половине третьего они с Фельбертальцем загремели в сенях ведрами и флягами и начали поднимать коров, охаживая их по бокам чем ни попадя, с криком:
— Вставай, говорят тебе, вставай!
Чтобы пресечь приставания Фельбертальца, Марию укладывали спать с поденщицей на сеновальчик. Когда внизу управились с сеном, пришлось подниматься на горные покосы, прихватив весь полевой скарб. Дорога местами была уж совсем крутой, трава — низкорослой и жидкой, всякая ноша — тяжелее обычной. На той стороне ущелья, высоко над скалами, какой-то упрямый крестьянин вместе со своими помощниками копошился на арендованном клочке земли. У него было уже семеро детей, все зачаты, главным образом, для этой цели.
Погода испортилась. Хозяин велел проложить гати, рассказывал по вечерам сказки и забавные истории: про одного не слишком бережливого пастуха, которого черт трижды перетащил через гору; про браконьера из восточного Тироля, про столоверчение, про исчезновение какого-то богатого скототорговца, про озорные пляски пастухов, про убийство обычное и особо подлое. Потом снова выглянуло солнце, и в один прекрасный день все было завершено, и ночью отправились в обратный путь. Не успело закончиться воскресенье, как вечером пришлось снова грузить и укладывать, чтобы поутру вновь подниматься на дальний надел.
Мария была слегка пристыжена: хозяева взяли ее в оборот из-за Фельбертальца, но ей зачлось то, что, по словам поденщицы, она поначалу и не помышляла пускать его в постель, а после пустила под обещание, что это в последний раз. Трава на склонах опять поднялась до щиколоток, верхний участок дальнего надела надо было косить только один раз. Большие конские оводы сменились свиными слепнями, маленькими и кусачими. Глядя на бочаги кое-где заболоченной местности, которых Холль особенно опасался, он вновь вспомнил гамбургского студента. Того угораздило плашмя грохнуться с воза в такую вот ямину, потому что лошади то и дело пускались вскачь. Каждый раз во время обеда студент бежал за своим фотоаппаратом, чтобы сделать групповой снимок, а это могло удасться только за обедом. Прочие городские помощники, студенты из Германии, сбежали ночью, отработав всего один день, а гамбуржец, которого хозяин выбрал в качестве шута, все еще держался.
Лофереру пришлось вступиться за Марию, так как Конрад без конца пинал ее сапогом в поясницу. Мария же раскраснелась и силилась смеяться, будто с ней заигрывают. Хозяин молча наблюдал. Потом все поехали есть, то бишь выуживать из кружек кузнечиков, молча глотать тошнотворный обрат и закусывать хлебом с топленым салом. От сапог Конрада попахивало потом. Два сенника и самый верхний фуражный сарай были уже набиты. Потом двинулись вниз: как-никак воскресенье. И не успело пробить двенадцать, как все снова были наверху, подбирали остатки, спали, а ранним утром перешли к южным склонам. Бартль снова поднялся наверх, но был еще слаб, то и дело выплевывал свою жидкую жвачку, он старался по возможности не попадаться на глаза хозяину. Бартль знал, что хозяин обходит луга снизу доверху и вот-вот подойдет, чтобы придумать еще какие-нибудь дела: отнести дрова к хижине, собрать камни в кучу, засыпать ямы на дорогах, выдирать кусты или еще что-нибудь.
