может быть бесстрастным, литература — никогда. Даже чистая правда, написанная

бесстрастно, без авторского отношения к этой правде, не выходит за

22

пределы факта. Холодно изображенная человеческая трагедия может и читателя

оставить холодным. При отсутствии страсти не помогают даже самые тонкие мысли. В

чем красота мыслей, если от них не исходит неподдельный жар чувства? Сквозь слезы,

затуманивающие глаза, можно увидеть гораздо больше, чем самыми зоркими, но

равнодушными глазами. Лишь неравнодушие— это подлинное зрение, а все остальное

— слепота. Можно скрупулезно коллекционировать фактики, но потерять образ жизни

в целом. «Кто способен вполне удовлетворяться микроскопическими пылинками мыс-

ли и чувства, кто умеет составить себе огромную известность собиранием этих

пылинок, тот должен быть мелок насквозь в каждой отдельной черте своей частной и

общественной жизни» (Писарев).

Только неравнодушие может подсказать гармонический образ жизни со всеми ее

ужасами и красотой. Неравнодушие к любой, самой крошечной, жестокости,

несправедливости, тупости — это долг писателя. Но писатель, так живо чувствующий

уродства жизни и восстающий против них, пойдет против правды гармонии, если

одновременно будет равнодушен к бессмертной красоте природы и человеческой

доброты. Как естественно сочетаются у Некрасова в его поэме «Мороз Красный нос»

горькое возмущение крестьянским бесправием и восхищение красотой зимнего леса и

красотой души русских крестьянок! Только образ жизни, не рассеченный, не

раздробленный, не расщепленный искусственно, а озаренный, высвеченный сразу,

целиком неравнодушием, которое выше «беспристрастного света дня», может

подсказать обобщения, равные величию жизни. «Единственно лишь там, где есть

великие надежды и великие мысли о будущем, там только и есть тот принцип

литературной жизни, который помешает им окаменеть и допустить литературу до

полного истощения...» (Г. Успенский). Неравнодушие к будущему порождается только

неравнодушием к современности. Между тем существует распространенное и даже

навязчиво распространяемое заблуждение о том, что только вечные темы, Вознесшиеся

над суетой современности, могут привести к высочайшей художественности.

Обманчивый отблеск чтого заблуждения виден на стихах многих молодых, когда даже

трудно понять, в каком веке написано то

23

или иное стихотворение. Боязнь исторической конкретности, боязнь изображения

себя внутри нее — не есть ли это просто-напросто гражданская трусость, прикры-

вающаяся высокопарным интересом к вечности? «Послание в Сибирь» Пушкина стало

вечным только потому, что оно когда-то было конкретно современным. Вечность не

есть абстракция, не есть метафизическая категория. Вечность выплавляется из

реальности на огне неравнодушия. Только неравнодушие — то ядерное топливо, ко-

торое способно помочь мысли преодолеть космическое пространство вечности.

«Истинный художник становится страдальцем, потому что он истинный художник, ис-

кренний человек, и общественный недуг становится его недугом. Он кричит от

общественной боли. Он не может сжиться ни с измельчавшим искусством, ни с измель-

чавшим человечеством...» (Н. Огарев). Это неравнодушие и стало в русской классике

тем, что мы называем гражданственностью. Пушкин был духовным основателем

русской нации. Отныне и навсегда слова «интеллигенция» и «гражданственность»

стали нерасторжимы. Основа гражданственности проста и огромна: ответственность за

судьбу народа. Моральная невозможность отдельности. «Источник, сочувствия к

народной жизни, с ее даже темными сторонами, заключается отнюдь не в признании ее

абсолютной непогрешимости и нормальности, как это допускается славянофилами, а в

том, что она составляет конечную цель истории, что в ней одной заключаются все

будущие блага, что она и в настоящем заключает в себе единственный базис, без

которого никакая человеческая деятельность немыслима» (Н. Щедрин).

Гражданственность в русской классике никогда не скатывалась до «идолизации»

народа. На лице любого идола можно только вообразить человеческие чувства, но

нельзя их увидеть. Гражданственность не есть слепое поклонение народу,

гражданственность — это уважение, которое выше поклонения. Уважение со стороны,

с дистанции, по отношению к народу недопустимо. Гражданственность — это не

только чувство народа как отдельной от себя реальности, но ощущение самого себя

народом. На Западе среди левой интеллигенции сейчас в ходу выражение: «Патриотизм

— это последнее прибежище негодяев». С этим термином можно согласпть

2-1

ся лишь при одной существенной поправке: «Лжепатриотизм — это последнее

прибежище негодяев». Против такого карьеристского патриотизма и выступала

русская классика, выдвигая патриотизм правды, свободолюбия, революционности.

Этот урок русской классики бессмертен. Когда мы пишем о трагедиях истории нашей

страны, о наших недостатках, некоторые «советологи» нас умильно поздравляют. Черт

с ними, мы пишем не для них, а для нашего народа, который должен знать всю правду

о своей истории, подчас жестокую. Но когда мы пишем о том, как любим нашу Родину,

выражение лица этих господ меняется — наш патриотизм им кажется угодничеством

перед, как они говорят, истэблишментом. Но мы-то знаем, что между угодничеством и

настоящим патриотизмом огромная моральная пропасть. Мы будем бороться с угодни-

чеством, но не сойдем с позиций патриотизма, завещанных нам русской классикой.

Существует формальный патриотизм, сводящийся к патетической манипуляции

словами «Родина», «народ». Настоящий патриотизм осторожно обращается с

этими святыми словами, не употребляя их всуе, не превращая их в оружие борьбы за

собственное существование. Ничего не может быть постыдней, чем лицемерное

использование патриотизма в корыстных целях. Патриотизм карьеристов — это рав-

нодушие к народу, притворяющееся любовью. Карьеристам

выгодно

монополизировать патриотизм, упрекая настоящих патриотов в том, что они любят

Родину недостаточно и не так, как следует. «Системы самые нелепые и самые

несправедливые и те сознают это и не могут обойтись без того, чтобы не прикрывать

свои нелепости и неправды мнимым служением народу» (П. Щедрин).

Равнодушные люди не могут быть патриотами, хотя иногда они изображают

железобетонную убежденность в том, в чем вовсе не убеждены. Патриотизм восходит

на крови собственного подвижнического неравнодушия к народу. Но неравнодушие к

своему на-ро [у никогда не замыкалось в нашей классике на поч-непипчестве, никогда

не сводилось к умиленной этнографии, никогда не доходило до того, чтобы возвышать

свой народ за счет унижения других. Русская интеллигенция I IIми Короленко

высказала свое отвращение к насаж-1 мчиемуся царской бюрократией антисемитизму.

Долго

2.)

тянулся спор между славянофилами и западниками, но практика решила этот

вопрос по-своему, Не подражая, Не обезьянничая, русская классика впитала все

лучшее, что было на Западе, и, переплавив это в горниле русской совести, пришла и

завоевала Запад Толстым, Достоевским, Чеховым, определив на много лет вперед все

развитие мировой литературы.

Еще один урок русской классики — лишь неравнодушие к собственному народу

дает право неравнодушия к человечеству. Без любви к своей нации интернационализм

невозможен. Но любовь только к своей нации, без любви к другим народам, может

превратиться в национальный эгоизм. Пушкин, мечтая о том времени, «когда народы,

распри позабыв, в великую семью соединятся», писал о стране будущего, где его

назовет «всяк сущий В ней язык,, и гордый внук славян, и финн, и ныне дикой тунгус,