кривые рога «Индиана» В правой руке,

успевшей привыкнуть к карандашу. А левой прощаюсь, машу. .

Я больше не буду

присутствовать на обедах, Которые вы

задавали в мою честь. Я больше не стану

вашего хлеба есть, Об этом я и хотел сказать.

Напоследок...

...Он стар, наш номер цирковой, Его давно придумал кто-то, — Но это все-таки

работа, Хотя и книзу головой.

...По совместительству, к несчастью, Я замещаю завлитчастыо.

По сравнению со стихами некоторых поэтов, взвинчивающих себя до истерической

самоисступленности и таким образом создающих видимость темперамента, это

выглядит несколько суховато. Но, может быть, истинный темперамент скрывается не в

буйном раздрызге, а именно в сдержанности? Самобезжалостность Межирова дает ему

право на безжалостность, направленную вовне. Но каков же адрес этой

безжалостности? Перелистаем книгу.

87

Бестолково заводят машину. Тарахтенье уснуть не дает. Тишину истязают ночную

Так, что кругом идет голова. Хватит ручку крутить заводную — Надо высушить свечи

сперва!

Презрение профессионала к дилетантам. Что ж, оправданное презрение...

Этот город, как колокол-сплетник, Всюду радость мою раззвонил, Чувств моих не

жалея последних, Клокотал, выбивался из сил. Волю дал этот город злословью, Этот

колокол невечевой Над моею последней любовью Усмехался ухмылкой кривой.

Ненависть к соглядатаям, к сплетникам, превращающим чужую трагедию в

собственное садистическое раз* влечение. Что ж, оправданная ненависть.

Набравшись вдоволь светскости и силы, Допив до дна крепленое вино,

Артельщики, завмаги, воротилы Вернулись на Столешников давно.

Что ж, оправданное раздражение, хотя этот адрес можно было бы укрупнить.

А вот уже блестящий гротесковый монолог завмагов от искусства:

В жизни века наметилась веха Та, которую век предрекал: Ремонтируем комнату

смеха — Выпрямляем поверхность зеркал. ...Пусть не слЦКом толпа веселится,

Перестанет бессмысленно ржать, — Современников доблестных лица Никому не

дадим искажать!

Написано резко, с ядовитой безжалостностью. Что ж, и это оправдано. И все же

если адрес самобезжалостности у Межирова всегда точен, то адрес его

безжалостности, направленной вовне, иногда весьма расплывчат и поэтому

двусмыслен. Таковы стихи о мастере, в ужасе наблюдающем поведение «буратин, мат-

решек и петрушек», сделанных его руками. Тема разве

171

лишь для легкого бурлескного проигрыша по клавишам, а вовсе не для

трагического нажатия на педали неуместного в данном случае погребального органа:

Пахнет миндалем, изменой, драмой: Главный Буратнно — еретик, Даже у игрушки

самой-самой Дергается веко — нервный тик.

На ручонках у нее экземой Проступает жизни суета. Драмой пахнет, миндалем,

изменой, Приближеньем Страшного Суда.

Тут невольно вырывается: «Мне бы ваши заботы, учитель!» Кукольные враги, и

ужас какой-то кукольный. Если на ручонках игрушки экземой проступает суета жизни,

то так ли уж виновата в этом сама игрушка? А слово «еретик» в уничижительном

смысле — это же из арсенала столь презираемых Межировым «завмагов от искусства».

Достойно ли превращать объекты, заслуживающие в худшем случае жалости, в

объекты издевательской безжалостности? Если они виновны, отшлепайте и поставьте в

угол мальвин и буратин, мастер, но не переводите на них свой гнев Савонаролы — не

забудьте про кара"басов-барабасов. В стихотворении «Музы» желчность приобретает

еще более мелочный, фельетонный характер, что противоречит сущности лучших

стихов Межирова. Анализ исчезает, и появляется опасная безжалостность колокола-

сплетника, осужденного самим поэтом:

Исполнитель, холуй, подголосок, Сочинитель армейских острот. ...Был новатором,

стал нуворишем. ...Все опошлить готов — анекдотчик.

В стихотворении «Напутствие» адрес тоже размыт. Непонятно, кому и на что

отвечает Межиров. Похоже на то, что мастер сам пытается из полена выстругать себе

врага по задуманному плану, чтобы потом полемизировать с ним:

Согласен,

что поэзия не скит, Не лягушачья заводь, не бологцс... Но за существование

бороться

172

Совсем иным оружьем надлежит. (Каким? — Е. Е.) Она в другом участвует бою...

(В каком? — Е. Е.)

Спасибо, жизнь, что голодно и наго! (Так ли уж? — Е. Е.) Тебя

за благодать, а не за благо Благодарить в пути не устаю.

Видно, как поэзия сопротивляется выдуманности спора, и в самом стихе опять

чувствуется нечто сухо-штукатурное. Не такое уж большое различие между понятиями

«благодать» и «благо», чтобы их противопоставлять как нечто взаимоисключающее.

Когда рядом всовывается слово «благодарить», то из-за натянутости аллитерации

попытка афористичности окончательно рассыпается.

Спасибо,

что возможности дала, Блуждая в элегическом тумане, Не впутываться в грязные

дела И не бороться за существованье.

Замечу, что блуждание в элегическом тумане никогда еще не спасало от впутывания

в грязные дела. Добавлю, что нет ничего стыдного в том, когда поэзия становится

оружием в борьбе за существование духовное. Таким оружием она является и для

самого Межирова. В данном случае эта кукольная полемика — превышение права на

безжалостность, превышение непозволительное. Вообще сила Межирова не там, где он

пытается поверить алгеброй гармонию бытия, а там, I де видит бытие во всей

целокупности его подчас жестоких деталей:

Споры, свары, пересуды, . Козни, заговор, комплот. Страх перед мытьем посуды

Женские сердца гнетет.

...Как вы топали но коридорам. Как подслушивали за дверьми, Представители мира,

в котором Людям быть не мешало б людьми.

Но эта жестокость бытия не ожесточает поэта, и даже в его несколько язвительной

усмешке чувствуется «к людям на безлюдье неразделенная любовь»:

89

Помню всех вас — великих и сирых,— Всеми вами доволен вполне. Запах жареной

рыбы в квартирах Отвращенья не вызвал во мне.

Мир коммунальных квартир порой удушлив, порой невыносим, но это все-таки его

мир, и в нем живут те люди, о которых он может сказать:

Слава богу!

Есть товарищи у меня.

Сквозь всю книгу проходит лейтмотивом тема не* избывной вины перед миром —

перед образами отца, няни, любимой, товарищей по войне, перед самим собой. Порой,

бросаясь к этим дорогим образам, только что желчный поэт становится даже слишком

сентиментальным:

О. этих рук суровое касанье, Сердца большие, полные любви. Саратовские хмурые

крестьяне, Товарищи любимые мои!

Родина моя, Россия, Няня... Дуня... Евдокия...

Тут неожиданно даже чувствуется что-то непрофессиональное. Но слишком

мастерски сколоченный стих бывает иногда оскорбителен по отношению к чужой и

собственной боли, и в ряде случаев я предпочитаю недостаток профессионализма,

нежели его избыток. И, может быть, иногда забвение о собственном умении и есть

проявление высшего уровня мастерства, ибо мастерство неотделимо от нравственного

такта.

Главное в искусстве — точность.

Как поразительно точен Межиров в замечательном стихотворении «Станислава».

Женский поиск

подобен бреду — День короток, а ночь долга. Женский поиск

подобен рейду По глубоким тылам врага. ...Научиладь

прощаться просто, Уходя, не стучать дверьми. И процентов на девяносто

Бескорыстной была с людьми.

89

Эти «девяносто процентов» и есть стопроцентная точность поэзии, потому что,

даже воспевая, поэт не допускает никакой сусальности. С какой естественностью

лирическое стихотворение говорит о мире не с вознесенной над абстрактным

человечеством абстрактной трибуны, а из простой московской коммунальной

квартиры, где стоит тот самый запах жареной рыбы.