местами, расширить радиус своих действий. А ведь, может быть, если поэт, которого

мы привыкли видеть лишь пишущим о деревце, написал бы прекрасные стихи на

глобальную тему, н поэт, которого мы привыкли видеть лишь пишущим о всем земном

шаре сразу, написал бы прекрасные стихи о деревне, то наша поэзия неизмеримо бы

обогатилась. Поэзия одного и того же поэта может быть «тотальной», охватывая сразу

все сферы жизни, но и тогда закон н (анмодополнимости не исчезнет, потому что сама

жизнь всегда будет гениальней всех гениев, пытающихся ее воплотить.

С каждой избою и с тучею, С громом, готовым упасть, Чувствую самую жгучую,

Самую смертную связь.

Эти строки Рубцова запечатлены под его портретом, сделанным по дереву. Портрет

висит на стенке скромной комнатки Вологодского отделения Союза писателей. Сделали

его заключенные, написавшие в письме о том, что стихи Рубцова помогают им найти

правильную дорогу в жизни. Не люблю пресные нравоучения о том, что поэзия должна

быть воспитательницей чувств, но помимо этих нравоучений, совсем непохожая, к

счастью, на них, поэзия воспитывает. Жаль, что никто не мог вовремя помочь Рубцову,

и тогда мы бы не потеряли его так рано. Но, не получивший сам помощи вовремя, он

нашел в себе мужество помогать другим не только при своей жизни, но и после своей

смерти.

Могила Рубцова в Вологде выложена цветными обливными плитками и чем-то

похожа на стену старинной русской печи. Около этой могилы тепло. Когда я там

147

был, шел дождь, и надгробье, казалось, покачивалось, приподнимаемое над миром

на серых веревках дождевых струй. Камушком была прижата к надгробью вологодская

молодежная газета со стихами, посвященными Рубцову. В пол-литровых байках и

кефирных бутылках стояли полевые цветы. Садовые — не пошли бы к этой могиле.

Его стихи тоже были похожи на полевые цветы и пробились сквозь асфальтовую

серость, чтобы напомнить нам что-то, что мы иногда забывали.

Бабка, когда-то сунувшая Рубцову краюху на дорогу, сказала ему:

Слушайся старуху!

Хлеб, родимый, сам себя несет.

Так сама себя несет и поэзия по земле, которой она взращена.

1977

Дыхание рядом

ОБЯЗАТЕЛЬНОСТЬ

L„«...

ли своим ватным, но пуленспроницаемым панцирем необязательность по

отношению к другим. Эти люди могут наобещать что угодно, однако никакое обещание

— ни бытовое, ни, так сказать, общественное — не становится для них моральным

обязательством, которое следует выполнять. К сожалению, бывают и поэты такого

сорта.

Борис Слуцкий из поэтов иного, круто заквашенного теста обязательности. Это

обязательность по отношению к ближним: «Я зайду к соседу, в ночь соседа, в маету

соседскую зайду, в горести соседские — заеду, в недобро соседа — забреду».

Это обязательность по отношению к дальним: «Не .Точу быть вычеркнутым словом

в телеграмме — без него дойдет! — а хочу быть вытянутым ломом, в будущее

продолбившим ход».

Это обязательность перед временем: «Не забывай незабываемого, пускай давно

быльем заваленного, но Ice же, несомненно, бывшего с тобою, евшего и пивше-ро и

здесь же, за стеною спавшего и только после запропавшего: не забывай!»

Это, наконец, обязательность перед самим собой: «Мне жаль истратить строки и

лень отдать в печать, чтоб малые пороки толково обличать».

Может быть, в лирического героя Слуцкого трудно влюбиться — он слишком резок,

порой суховат, подчеркнуто неромантичен, будничен, да, собственно, и на

влюбленность не напрашивается, но зато такому герою

78

можно поверить раз и навсегда, даже если однажды ложно понятая обязательность

может толкнуть его на какой-нибудь неверный шаг. Обязательные люди, со] вершая

неверный шаг, уже потом не повторяют его, а искупают всей жизнью. Эта тема

драматично и муже! ственно звучит в стихотворении Слуцкого «Случай».

Знаешь, что такой лирический герой выслушает теб с чем ты к нему ни придешь, не

оскорбит неинтересо к твоим радостям и горестям. Знаешь, что если он те что-то

расскажет, то никогда не соврет, а если совреш ты, нелицеприятное понимание твоего

вранья проступи в его усмехнувшихся глазах. Знаешь, что если у него по! просить

денег взаймы, он тебе непременно их даст, а та и сам предложит, не дожидаясь твоей

просьбы.

Обязательность Слуцкого по отношению к его кол-! легам — и старшим, и

молодым — накладывает и и меня обязательность высказать те слова о нем, которые я

давно носил в себе, но еще не высказал.

Году в пятидесятом, когда я писал бодрые стихи для «Советского спорта», мне

впервые попались в руки nei репечатанные на машинке стихи Слуцкого. Буквы глящ

дели с третьекопирочной блеклостью. Но их смыс выступал с такой грубоватой

отчетливостью, как есл бы они были не то что выбиты на граните, а нацарапа-] ны на

алюминиевой миске солдатским ножом.

Хотя его первое стихотворение было опубликовано еще до войны, Слуцкий после

этого долгое время печатался, в отличие от меня, зеленого юнца, не в газе| тах, не в

журналах, а только на пишущей машинке Поэзия Слуцкого поразила меня

остроугольной косттм стостыо, резкостью, крупностью ни на кого не похоже почерка.

Сейчас к этому почерку мы привыкли, а в в пятидесятых такой почерк не то чтобы

пугал многн но несколько шокировал. Вообще любой поэт со своей неповторимой

интонацией не может немедленно уложиться в умах у читателей, даже подчас

достаточно искушенных. Не проводя никаких параллелей, вспомним Маяковского,

которому понадобилось немало времени, чтобы убедить в себе людей, воспитанных на

Тютчеве, Баратынском.

Помню, как вместе с Фазилем Искандером мы пришли к Слуцкому в комнатку на

Трубной. Хотя по молодости лет и я, и Фазиль несколько форсили друг перед

другом знанием всех отечественных и зарубежных но-Ваций, мы были буквально

ошарашены, когда Слуцкий милостиво разрешил нам в его присутствии покопаться п

груде перепечатанных на машинке еще не известных Миру стихов. Стихи эти были как

будто написаны на особом — рубленом, категоричном, не допускающем сен-ш

ментальное™, «слуцком» языке. Что-то в этом было леровски жесткое, что-то

маяковски ораторское, что-го сельвински конструктивистское и вместе с тем что-то

совершенно своеобычное.

Я был политработником. Три года — Сорок второй и два еще потом.

Политработа — трудная работа. Работали ее таким путем: Стою перед шеренгами

неплотными, Рассеянными час назад в бою. Перед голодными,

перед холодными, Голодный и холодный. Так!

Стою.

Так вот каков генезис языка Слуцкого! Это не только литературные учителя

помогли выработать ему свой собственный язык, а сама его фронтовая судьба полит-

работника научила резкому, безапелляционному, начальственному стилю приказов,

безмишурной информационности оперсводок, где, «попросту говоря, закладывались

основы литературного стиля». Приказы и оперсводки не нуждаются в изящности

метафор и в

одраматических пассажах. Главное в них — доложить обстановку, факты, выводы.

По такому принципу построены многие стихи Слуцкого. Литература факта?

если хотите, но уже на новом историческом этапа, обогащенном опытом ошибок

этого рода литературы конца двадцатых годов, когда скалькированный факт Не

становился живописью. Слуцкий применил иной мс-год: он не использовал факты для

иллюстрации идей

I для подкрепления метафор, а сгущал сами факты до такой плотной консистенции,

что они становились I и-ими, метафорами. Это относится не только к военным стихам,

но даже к библейским,—например, «Блудниц сын». Библейская тема трактуется с

подчеркнутой бытовой заземлепностью: «Сын губу утирает густей