– Девка, должно быть, – сказал он коротко. – Вернется.

Когда же прошла еще одна ночь, Сердик мрачно заметил:

– Придется ему держать ответ, коли скрылся без разрешения.

Но прошли еще день, ночь, а Вистан так и не объявился.

Вистан поднялся рано. Едва забрезжил рассвет, он уже шел через брод близ пустоши возле Торни. Был отлив. Конь проплыл совсем немного, и юноша выбрался на южный берег почти сухим. Цель увлекла его примерно на милю к югу. Сперва – по склонам над топями, затем он повернул на восток, держась параллельно реке.

День выдался холодный и ясный. Проехав поверх болот и через дубраву, Вистан различил примерно в двух милях на другом берегу смутные развалины покинутого города. Почва начала вздыматься, перетекая в две гряды, которые становились все выше. Еще две-три мили – и ему, едва взошло солнце, явился великолепный вид на поворот сверкающей реки. А дальше – грандиозная череда изгибов на пути к устью. У подножия длинного склона под грядой, вблизи от берега, ютилось крохотное селение, известное как Гринвич. Хребет постепенно расширялся, дубравы сдавались перед огромной пустошью. Вистан устремился через нее по плотному дерну, покрывшему щебенчатую римскую дорогу, что должна была привести его в поселение Рочестер к полудню следующего дня.

Он собирался повидаться с девушкой.

Ночевал он в Боктоне. Рано же утром Вистан, приободренный восхитительным видом Уилда, поехал к ее дому.

Семью он, конечно, знал, но девушку не видел уже несколько лет. «В самом деле, – скривился юноша, – в последний раз, как встречались, она была таким же костлявым недорослем, как я». Ему не верилось, что отец вознамерился на ней жениться.

Вистан добрался до места, когда утро было в разгаре, однако за дело взялся не сразу. Он остался в отдалении за деревьями, выжидая. Наконец он увидел ее выходящей из дому: ему повезло – она пошла по соседней тропинке, тянувшейся в подлесок.

Во всяком случае, Вистан предположил, что это она. Вблизи же он едва узнал ее, ибо вместо нескладного подростка перед ним оказалась молодая женщина. И милая притом. Почти с него ростом, с прежним пушком на губе, волосы забраны в косу, голубые глаза умны и ярки – сие прекрасное создание всего пятнадцати лет от роду находилось от него в каких-то десяти ярдах, и Вистан негромко окликнул ее по имени:

– Эдит!

Она не испугалась, когда ей заступил дорогу кроткий юноша с едва пробившейся бородкой, однако удивилась. Невозмутимо взглянув на него, она улыбнулась.

– Да я же тебя знаю. – (Юноша, к своему изумлению, покраснел.) – Ты Вистан, – сказала она и просияла. Он кивнул. – Что ты здесь делаешь? – Девушка явно заинтересовалась. – И почему прячешься в лесу?

– Обещаешь никому не говорить обо мне? – спросил Вистан.

– Не знаю. Наверное, да.

– Я здесь… – Он сделал глубокий вдох, вдруг осознав всю чудовищность своих действий. – Я приехал сказать, что ты нам не нужна.

Они проговорили почти час. Ей не составило труда выведать у него все. К его облегчению, Эдит не разгневалась.

– Значит, ты приехал спасать свою мать? – подытожила она. И с улыбкой продолжила: – Ты столько порассказал об отце, что, похоже, решил спасти и меня заодно.

Вистан смутился, и она рассмеялась. Затем услышала, как ее зовут.

– Уходи, – сказала она внезапно. – Давай, живо.

Он кивнул, девушка развернулась.

– Что будешь делать? – негромко спросил он вдогонку.

Но Эдит уже спешила через подлесок.

День Тунора, день Громовержца.

Вистан объявился неделю назад. Сердик закатил скандал и грозился выпороть его. Однако оправдания юноши, сводившиеся к тому, что он пошел на охоту, встретил друзей и заблудился, звучали настолько неправдоподобно, что купец усмехнулся и заявил складским рабочим: «Я же сказал, что девка какая-то». Он даже послал парню пару дружеских, понимающих взглядов.

Однако сегодня, как гром среди ясного неба, прибыли новости. Молодая невеста передумала. Гонец ее отца, откровенно смущенный, с сожалением сообщил, что вышла ошибка. Она не приедет.

Сердик знал, насколько был огорчен его младший сын предстоящим разводом. Теперь тот побледнел, и он вмиг обо всем догадался. Хватило нескольких секунд яростного натиска, чтобы правда вышла наружу. Не помня себя от бешенства, Сердик схватился за кнут, и если бы Вистан не удрал после нескольких ударов, убил бы.

А следом возник вопрос: что делать? Он поиграл с идеей послать за девушкой вновь и напомнить отцу о данном слове, но счел это низким. Вдобавок, если он хотел избежать неприятностей со стороны Эльфгивы, в иных отношениях верной, то зачем настаивать на браке с юной девицей, которая, похоже, уже созрела, чтобы причинить головную боль?

В безмолвной ярости он несколько дней тяжело шагал по торговому посту. Младший сын вел себя мудро и не попадался ему на глаза. Но постепенно, по мере затухания гнева, Сердик начал томиться. Он сам себе не признавался в тоске по налаженной супружеской жизни и нехотя рассудил, что та, по крайней мере, была получше беготни за переменчивыми девушками.

Однако Эльфгива, когда он нет-нет да и бросал на нее задумчивые взгляды, не отвечала ничем, кроме холодного упрямства и немоты в его присутствии.

Прошла добрая неделя, прежде чем он решительно вошел в дом к жене, сидевшей в обществе хорошенькой рабыни, и спокойно уведомил ее в том, что, если она последует за сыновьями и примет крещение, он бросит поиски новой супруги и вернет ее.

– День тебе на раздумья будет нелишним, – изрек он любезно.

Секундой позже купец вылетел вон в негодовании большем, чем ранее.

Она отказалась.

Рикола долго таращилась на госпожу, пока не обрела дар речи.

– Вы спятили. Понимаете? Спятили!

Неделей раньше подобные слова в устах невольницы, обращенные к хозяйке, были немыслимы, но за последние дни эти женщины пережили слишком многое.

Именно Рикола, единственная из всех домочадцев, сидела с Эльфгивой по вечерам, когда та молча лила слезы, не в силах скрыть скорбь. Потеряв юного Вистана, сбежавшего от разъяренного отца в лес, Эльфгива обратилась именно к рабыне. Рикола отправила мужа на поиски и после спрятала юношу на ночь в их крохотной лачуге. «Господину и в голову не придет искать его здесь», – заметила она с улыбкой. Пока же Сердик торчал на молу, Рикола, и никто другой, тайком провела Вистана к матери и услышала его мольбы: «Я остановил девушку, она не придет. Покрестись же и возвращайся к нему!»

Поэтому Эльфгива не осадила рабыню за дерзость и только молча вперила взгляд в огонь.

Беда была в том, что она не знала, как поступить. Ее глубоко тронули увещевания сына и все, что он для нее сделал. Как можно отказать ему, такому любящему? Но это было нелегко. Что изменилось? «Сегодня меня просят уступить, – размышляла она. – Твердят, что ничего страшного. А завтра? Угомонится ли мой муж? Не выйдет ли так, что все повторится и будет еще мучительнее?»

Она внимала уговорам Риколы.

– Если вы не обратитесь в его веру, он обязательно захочет себе другую жену. Иначе снова выставит себя глупцом. Конечно, он всяко может вас бросить, но почему не рискнуть? – И, покачав головой, девушка твердо произнесла: – Вам нечего терять.

– Кроме чести.

Рикола откровенно усомнилась. «Но честь, – подумала Эльфгива, – дешевле, когда тебе всего пятнадцать и ты рабыня».

И вот они сидели в молчании, так ничего и не решив, пока госпожа не утомилась и не отослала ее. Рикола ушла, но не раньше, чем развернулась у двери и бесстрашно сказала:

– Он не настолько плох, ваш муж. Не забывайте об одном: не будет вашим – станет чьим угодно еще. За него любая пойдет.

Здравомыслие подсказало ей, что это даст госпоже пищу для размышлений.

С приближением Йоля жители Лунденвика оживились. Оффа помог затащить в обитель Сердика огромное бревно, которому предстояло неспешно сгорать там многие дни: символ того, что пусть погаснет солнце – здесь, на земле, англосаксонский очаг будет теплиться до прихода весны. Рикола помогала женщинам. К йольскому пиру готовили оленину. Со склада доставят огромные сосуды с фруктами, заготовленными с лета, – яблоками, грушами и шелковицей. Будет и выпивка, в том числе национальный напиток саксов из меда и тутового сока – морат.