- Позвольте пожать вашу мужественную руку, милый Генрих, - торжественно обратился я к лаборанту. Вместо этого я стиснул эколога в объятия, и расцеловал во все лицо, включая губы.
- Вы меня компрометируете, бургомистр! – притворно возмутился Генрих, кое-как отбившись. - Вам следует сменить ориентацию. Или пол.
- Или потолок, - сострил я, как тогда мне показалось, удачно.
Генрих посмотрел на меня точно я умственно отстающий.
- Потолок у нас 25 тысяч метров, - сказал холодно Генрих. - Без Шевченко вы хрен его смените. На автопилоте идем. И где он? Хохла только за смертью посылать.
Слова его были услышаны. Ступени трапа загрохотали, и сторожа, дремавшие над пластиковыми бутылками, всполошились. Гот Игорь выхватил сзади из-за пояса обрезанных своих кожаных джинсов пистолет системы «ТТ». Заметался по кабине:
- «Альфа» пошла на штурм! Бронежилет мой никто не видел?
- Дай-ка, - я протянул руку, и гот Игорь сунул в нее пистолет системы «ТТ».
- Бей только по команде! - проорал он, скрываясь за кресло пилота. - Команда у них человек шестнадцать! В обойме восемь патронов! Полкоманды успеешь положить, пока Васька огнетушитель в них кинет!
Из люка высунулась голова графа Болконского. Завидев меня с пистолетом, граф сдал назад, но его снизу впихнул, точно пробку, белобрысый авиатор.
Чтобы сократить угол обстрела, Болконский прямо на четвереньках совершил марш-бросок в мои ноги. Чуть не сбил, подлец. Удочку и пустой целлофановый пакет он бросил на низком старте.
- Не казни, владыка! - запел он точно рыночный продавец, которого стороной обходили домохозяйки. - Вели слово молвить! Слово хорошее! Честное! Вели, на полном собрании Достоевского присягну! Именем батюшки Руси дай по совести оправдаться!
- Он каннабис курил с утра? - спросил я готику Марфу, критически изучавшую пустой целлофановый пакет.
- И с обеда. Три по два литра выдул, халявщик.
- Ты вели мне хоть в жерло кинуться! – продолжал зазывать меня шеф-повар Болконский. - Но суда прошу благородного! Честь по чести как шпик разведчика! Если скажешь, в пучину страшную окунусь и пойду на выселки!
- Какие, мать его, еще выселки? - свертывая очередной джойнт, поморщился Максимович. - Пусть молвит, что хотел, и проваливает.
- Молви, шеф-повар, - убрав пистолет, я задымил свернутой Генрихом соломой.
Удаленный пистолет сразу вернул шеф-повару все его наглость, изворотливость и неискоренимую жажду вранья.
- Шеф-повар это легенда. Я профессионал. Со смыслом я готов рискнуть, а без пользы врагам увольте.
- Знакомься, - сказал я Генриху. - Перед тобой живая легенда. Граф Болконский. Совести у него нет, но родословная имеется.
- От Всеволода Большое Гнездо ведусь, - подтвердил Болконский.
- По существу, граф. Коротко.
- По существу. Коротко. Мотор заглох. Шел на веслах. Волны исключительно встречные. Вижу, славяне уже там. Повернулся в нейтральные воды. Но приказ ваш сохранил. Рискуя быть узнанным, сохранил в письменной форме.
Болконский сбросил обувь, снял правый носок, и подал мне приказ для сотника Лавра мертвых не брать. Особенно, Колю Семечкина.
- Свистит баклан, - немедленно слил его гот Василий. - На моторе он добрался до взлетной полосы. Потом резину порезал и утопил вместе с движком.
- Я профессионал, - отперся тут же Болконский. - Там повсюду мои отпечатки остались. Но приказ доставлен. В форме письма.
- Подотрись им, - сказал я шеф-повару. - Пошел вон.
Болконский вскочил, и отправился к люку, но путь ему заслонила готика Марфа.
- Куда пошел? Рыба где?
- Волны исключительно встречные, - шеф-повар зарыскал печальными органами зрения. - Поплавок сразу топится. Неводом положено брать.
Готика Марфа критически осмотрела графскую удочку. На леске были нанизаны три материальных части для успешного лова: крючок, маленькое грузило и большая гайка. Марфа безошибочно выбрала гайку.
- Это, что ли, твой поплавок? Ты рыбу-то ловил в этой жизни?
- Я столбовой рыболов, - обиделся Болконский. - Мне твоя рыба вот где.
Ребром ладони он отсек себе голову. Глова, однако, не свалилась.
- Зайцем летаешь, гнида? - сторож Игорь схватил Болконского за грудки. - Кто ночью кашу с тушенкой добил из кастрюли? Ты здесь кто? Ты у нас готовишь, или закидываешься?
- Человек лучше чувствует, когда поел в себя каши с тушенкой, чем когда он просто, - хладнокровно отвел его обвинения шеф-повар Болконский. - В меня сон без каши не лезет.
Он отодрал от себя руки сторожа Игоря, обвитые чудесными татуированными змеями, и тихо убрел вглубь кабины. Уже совсем стемнело, и граф легко затерялся в сумерках. Готика Марфа зажгла керогаз.
- И чайник зажги, - посоветовал гот Василий. - Все светлей. А то разговеться пора. Ужин стынет.
Он выкрутил из углубления на центр кабины алюминиевый бидон.
- И мне пора, - сказал Генриху Шевченко, не без явного сожаления. - Боевой вылет на шесть оформили. Техосмотр еще провести. Механика-то нет.
- Ужин стынет, - напомнил Максимович. - Забьем по трубочке. Сало покушаем. Василий, ты в Сало бывал?
- Бывал. Тут круче замес, - гот Василий хлопнул по бидону. - Тут сбитень из квашеных листьев каннабиса. Варил борщевик, да сбился. Рецепт посеял.
- Другого случая не предвижу, - Генрих посмотрел на Шевченко с открытым сочувствием. Белобрысый авиатор топтался у бомболюка.
- Ты когда техосмотр проходил? - задал ему Генрих наводящий по сути, но точный по направлению вопрос.
- Как неделю, - припомнил вслух авиатор.
- Ну, и хрен ли тебе осматривать? - подсек усатого хохла Максимович. - Изделие номер 60 в сухом ангаре. Баки заправлены. Крыша герметичная. Контейнеры погрузили, крышу раздвинули, от винта. Баки точно заправил?
- Точно, - обрадовался Шевченко. - До Киргизии долетим.
- А себя?
- Нет.
- Ну, и будет ложной тревогой мозги травмировать.
Последний довод окончательно склонил чашу весов для украинского авиатора на сторону сбитня, каких весов у него, впрочем, с собою и не было. Здесь и граф Болконский вылез в маскировочном белом колпаке. Здесь труд шеф-повара свелся к раздаче половников. Откуда на борту Ан-124 возникло семь половников, загадка. Но замеченный мною в готическом арсенале миномет, согласитесь, тоже. А сбитень Василию и впрямь удался. После сбитня все спешно взялись беседовать каждый о своем, но с напором и убедительно. Многое тогда нам открыл суточный сбитень. Многое забрезжилось в туманных местах. Лишь один Генрих отравился квашеным сбитнем совершенно, переполнился токсичным отношением ко всему, и укусил почти всякое суждение. Ядовитым нападкам Генриха подверглись и светская власть, и духовная, равно же сугубо научные и общепризнанные гуманитарные успехи.
- Желаете о литературе? Извольте. Братьев Карамазовых Федор Михайлович, чернозем и суглинок ему пухом, - Болконский облизал половник. - Братьев-то Карамазовых он вынужденно с татарами смешал. По-русски Черномазовыми? Не возможно-с. Карамазовы и были задуманы гением как дворянского чина, а серьезность авторского помысла исключала пародию. По-татарски? Тоже не прошло. По-татарски Черномазов получается Карамзин. А это, согласитесь, уже оскорбление всему, что нам дорого. Искусство всегда кроется на стыке.
- Правильно кроется, - заметил мрачно Генрих. - Искусство правильно кроется. Я бы все искусство покрыл до Сикстинской капеллы, если бы не женское присутствие.
Он застегнул молнию под шею и надвинул капюшон до бровей:
- Сыро. С другой стороны, где сухо?
- С другой стороны, - отозвалась Марфа, закусив серьгу. - Там сухо. Там даже мартини сухой. Если спишусь из авиации, пойду на глянцевые рецензии. Клуб, дискотека. Мужской стриптиз. Мои замечания.
- Плетешь, дубье, - очнулся гот Василий, переваривши литературную кухню столбового шеф-повара. - У твоего Достоевского пропасть народу с чужими поручениями шатается по романам, - Студенты какие-то запросто ломятся в княжеский дом, качают права, плюются, шаркают. Мальчики соревнуются в благородстве с иноками. Прислуга баронессу кроет. Все творческое наследие имеет признаки выдачи фантазий за правду. Фантастик ваш Федор Михайлович. Когда я, допустим, в отношениях с дочкой сенатора, допустим, Петрова, я к нему соседского алкоголика Иванова не пошлю с ворохом любовных записок. И опять. Если я алкоголик Иванов, то хрен задаром даже спикера парламента оторвусь каким-то теткиным завещанием шантажировать.
