— Я бы это назвал по-иному, Павел. Просто человечество настолько развилось, что среди прочих его потребностей появились и такие, как помощь иным народам.

— Оставим это, — сказал он. — Я не собираюсь никого переубеждать. Кстати, для дружеского осведомления… Когда недавно Большая объявила о ваших открытиях в Персее, я, как и все, с честной душой проголосовал за ошеломляющий проект покончить с последними остатками самостоятельности Земли.

Разговор этот шел уже на крыше сотого этажа. Столица была до того красива, что захватывало дух.

С высот Центрального кольца она видна вся. День был пронзительно ясный, в такие осенние дни голубеют и становятся близкими дали. Я тысячу раз ходил и бегал по крыше. Зимой я пробегал на лыжах всю тридцатикилометровую магистраль, проложенную на вершине Центрального кольца, летом прошагивал ее пешком, все здесь было видено и перевидено, а я оглядывался с чувством, что впервые по-настоящему вижу Столицу. Я не уставал поворачивать голову вправо и влево. Я поразился, каждый раз заново открывая это, простоте плана великого города. Три кольца прорезают двадцать четыре магистрали от Музейного города наружу, двадцать четыре красочных, неповторимо индивидуальных улицы. Вот и все. Вся Столица исчерпывается переплетением трех колец и радиусов, проложенных сквозь кольца.

— Вечный город, — сказал я. — Он простоит тысячелетия после нас, как памятник наших помыслов и дел.

— Умирающий город, — отозвался Ромеро. — Если хотите, это единственный город на Земле, который начал умирать, еще не родившись. Он не дожил до самого себя.

Я знал, что ради красного словца Ромеро себя не пожалеет, но отзыв о Столице покоробил меня. Ромеро удивился:

— Вы не знаете истории Столицы?

— Это был первый город победившего коммунизма — вот что я знаю о нем.

— В истории Столицы это, разумеется, самое существенное. Но кроме существенного в любом знании есть и интересные пустячки. Об одном из таких, если угодно, пустячков, я расскажу вам, если позволите.

Вскоре после объединения, сказал он, были начаты поиски всего выдающегося, что талантливые люди придумали в эпоху классовой разобщенности и чего тогда нельзя было осуществить. Это относилось к проектам машин, переделке природы, большим строительным работам и прочему, а среди прочего — к архитектурным замыслам.

Кем-то была обнаружена тетрадь рисунков давно к тому времени умершего Бориса Ланда, архитектора, проектировавшего жилые здания, спортзалы и стадионы. Борис, по-видимому, был из тех, кого тогда называли «талантливый неудачник». Днем он разрабатывал стандартное жилье, а ночью, на бумаге, возводил невоздвигаемые города.

Среди его ярких фантазий был и город на двести тысяч человек — один высотный дом, окруженный парком. Город-дом, не осуществимый при жизни Бориса, легко мог быть исполнен средствами первого века коммунизма. И хотя уже и тогда было ясно, что города-гиганты отжили свой век, человечество постановило воздвигнуть Столицу, как город-памятник и город-труженик, последний из концентрированных городов Земли, первый, воплотивший в себе все удобства, затребованные людьми.

Внутри кольцевых зданий разместились заводы и склады, там же пролегли городские шоссе. А снаружи поднимались террасами жилые массивы, их разделяли парки — таков был осуществленный проект. И достоинства проекта вскоре стали его недостатками.

Раньше другого оказались ненужными великолепные шоссе, проложенные внутри зданий на каждом двадцатом этаже. Возникли центральные машины безопасности с Охранительницами — и умерли электромобили и троллейбусы. Никто не хотел катить по шоссе, когда можно было безопасно кувыркаться и нестись в воздухе. Жизнь и толчея, по идее навеки упрятанные в роскошные, как дворцы, туннели, вновь свободно исторгнулись наружу.

А затем стали отмирать заводы. Их автоматизировали настолько, что на километрах конвейерных линий не встречалось человека. Создавая в недрах зданий цеха, предполагали сократить путь рабочего от жилья до работы, но сам рабочий стал не нужен — зачем сохранять завод в близости от жилья? Цеха без людей стали возводить в пустынях. Некоторые из освободившихся площадей Столицы заняли институты, развились зимние сады и парки, их тысячи в каждом кольце — любимые местечки детворы и стариков. Но всех пустот они не заполнили. Столица зияет кавернами. Три четверти ее объемов не могут быть использованы. Стало ясно, что изжила себя сама идея концентрации огромного количества людей на небольшой площади.

— В первый же месяц набора на новостройки космоса Столицу покинуло три четверти жителей, — закончил Ромеро. — Пока это еще большой город. Скоро это будет пустой город, а немного погодя — ненужный…

Мы остановились у перил. Внизу, между проспектами Великих Предков и Зеленым, простирался парк. Из багрянца увядавших кленов, лип и дубов вздымался гребень Внутреннего кольца. Столица была не только большой город. Она была прекрасна — прекраснейший из городов, созданных людьми.

— А вы, Павел? Вы тоже собираетесь покинуть Столицу, как ненужный город?

— Я? С чего вы взяли, высокомудрый друг? Я родился в Столице и здесь отдам концы, употребляя это древнее морское выражение. Как вам, вероятно, известно, я занимаюсь историей технических открытий и свершений. До сих пор наука эта была достаточно отвлеченной, чтоб не сказать — праздной… После совершенного вашей сестрой социального переворота положение изменилось и в этой области. Мы подбираем теперь информацию о нашей культуре и технических достижениях и переводим ее на языки новых друзей. Нужно же поднимать уважаемых звездных собратьев до человеческой культуры, а делать это удобнее всего в Столице — здесь сконцентрирована наша мудрость… Пойдемте обедать, дорогой Эли, мы пропускаем лучшее время для пищеварения.

— Еще один вопрос, Павел, и мы отправимся. Вы сказали, что проголосовали за мой проект превращения Земли в галактический генератор волн пространства. Почему вы это сделали? Вы, конечно, отдавали себе отчет, что Земля тем самым ставится непосредственно на службу всему Межзвездному Союзу? Это, впрочем, видно из того, что вы сказали об уничтожении остатков самостоятельности Земли.

Он не ожидал такого вопроса и немного растерялся:

— Как вам сказать? Ну, захотелось поддержать вас… Надоело плыть против течения. Почему и мне не побезумствовать, раз все кругом посходили с ума?

— От вас я ожидаю ответа посерьезней, Павел.

— Вот как — посерьезней? Тогда получайте другой ответ. В вашем проекте одно меня подкупило сразу — размах. Раз уж мы ввязались в большую войну, несмотря на мои предупреждения, так надо вести ее по-большому… Не думайте, что я такой уж мещанин, боящийся всего, что за околицей. Превратить Землю в командную точку Галактики, в исполинский глаз, обрыскивающий отдаленнейшие звездные уголки, в эдакое галактическое ухо, чутко улавливающее любую гармонию звездных сфер, — нет, это, знаете ли, внушительно!..

— Вот и прекрасно! — сказал я весело. — Думаю, что мы найдем с вами общий язык и в остальном. Нет, Павел, Столица не умерла, вы ее рано хороните. Сегодня я попрошу у Большого Совета, чтоб в ней разместили экспериментальную станцию волн пространства. Скоро кавернам в ее теле придет конец.

Ромеро снял шляпу и церемонно поклонился, показывая, что у него не хватает слов выразить свое восхищение. Он сделал все, чтоб его молчание было красноречиво.

На позы он мастер.