Отставим эти размышления в стороне, поскольку они являются следствием незнания того, как в действительности шел процесс численного увеличения шляхты, который, несмотря ни на что, не мог привести к ослаблению «польской национальной первоосновы». Вслед за Н. Яковенко констатируем главный для нашего будущего анализа факт: отчетливая разница в статусе бывших «военных людей» и землевладельцев, у которых они находились в феодальной зависимости, прослеживается с самого начала рождения шляхты, а к концу XVII в. она становится подобна пропасти. Бесконечная преданность «панам», к чему обязывала мелкую шляхту идеология шляхетской солидарности, была закреплена Литовским статутом 1566 г., в котором предусматривалось тяжелое наказание для бунтовщиков, поднявших руку против своего господина или нарушивших феодальные связи. Эта верность, переходящая в зависимость, со временем приобрела более банальные формы и выражалась в составлении контрактов, получении в аренду земельных наделов, продолжавших оставаться сеньориальной собственностью, либо в несении обычной службы. Существовавшая зависимость в еще большей степени подчеркивала всю двусмысленность братского шляхетского идеала. Найденные А. Прохаской на рубеже XIX – XX вв. контракты должны были обратить внимание историков на патерналистское отношение Богуслава Радзивилла к шляхетскому плебсу, который он в 1662 г. взял под свою опеку в Слуцком и Копыльском княжествах. По всей видимости, там господствовала особая шляхетская солидарность (komitywa), если на гравюрах того времени находим карикатурное изображение «верного слуги» в виде осла в шляхетском кунтуше, стоящего на задних ногах в наморднике, протягивающего человеческую руку в сторону господина, сидящего на троне среди наполненных золотом сундуков. На заднем плане изображены все работы, какие в имении выполняют ослы, а надпись на гравюре гласит: «Слушай и молчи»63. В следующем веке «верный слуга» уже не будет исполнять роль послушного осла, несмотря на то что многие землевладельцы будут стараться спихнуть его еще ниже по социальной лестнице. Правда, кое-кто будет продолжать культивировать идею солидарности.
Нет сомнения в том, что сарматская модель с показной идеей шляхетского равенства, гарантирующая действительную власть и гражданство лишь магнатам и богатой прослойке, находящимся в вечной оппозиции к королю, становилась все более привлекательной для соседей. Заднепровская казацкая старшина боролась (даже после Переяславского договора 1654 г.) за получение шляхетских привилегий и уравнение в привилегиях с польской шляхтой, но ослепленный католическим фанатизмом сейм так и не осознал политической пользы такого решения. В этом состоит еще один довод в пользу того, чтобы дистанцироваться от реабилитации идеи сарматизма, за которую ратует А.С. Каминский. Стремление ссылаться на риторику сеймовых ораторов, восхвалять мнимые права «поветовых граждан», «общее благо», гордость и честь страны, в которой был придуман «локальный республиканизм», где якобы с уважением относились к «шляхетским массам», означает отсутствие знания о внутренней иерархии шляхты и классификации в ее рядах64. Стоит обратить внимание на то, что само понятие «шляхта» считалось престижным в Московском государстве. В последней трети ХVII в. в русский язык из польского вошло слово шляхетство в значении принадлежности к высшим кругам. Оно задержалось в русском лексиконе надолго, пережив эпоху Петра I, и использовалось в качестве синонима слов дворянство и знатность. В записках А.Т. Болотова, написанных в начале ХIХ в., а касающихся середины ХVIII, оно даже встречается чаще, чем дворянство. А. Берелович показывает, насколько, несмотря на общность терминов, русское дворянство изначально отличалось от польской шляхты. Это была очень небольшая группа, насчитывавшая в 1630 г. 3000 человек и выросшая к 1680 г. до 6500. В ее обязанности входило служить царю, беспрекословно исполняя его волю. Через два века потомкам этих служилых людей предстоит столкнуться с совсем иной закваски людьми из новоприсоединенных земель Речи Посполитой65. Естественно, что Россия на протяжении XVIII в. не интересовалась точным количеством польской шляхты, однако стала присматриваться к проблеме активной и пассивной гражданской позиции: царские дипломаты и чиновники достаточно быстро сориентировались в том, что идеи сарматизма можно использовать в качестве инструмента для манипулирования польской шляхтой. На протяжении полувека, а именно с 1704 г., времени создания Сандомирской конфедерации, с помощью которой Петр I смог укрепить позиции своего протеже Августа II, и до 1767 г., когда была организована Слуцкая конфедерация, которая, по замыслу Екатерины II, должна была вызвать в Европе возмущение отсутствием толерантности в Польше и укрепить позиции Станислава Августа, прекрасно видно, как умело Россия разыгрывает шляхетскую карту. Политика России в защиту «кардинальных прав» (liberum veto, свободные выборы монарха, право неповиновения королю), проводившаяся до 1792 г. с целью денонсирования Конституции 3 мая и проведения окончательных разделов Речи Посполитой, является шедевром манипулирования антимонархическими настроениями и симулирования защиты прав беднейшего польского шляхетского большинства. Этот важный вопрос, требующий изучения в рамках внешней политики, стал в 1793 – 1795 гг. частью политики внутренней, изменив ее цели.
Чтобы понять масштаб проблем, которые шляхта Украины доставила России после разделов Речи Посполитой, необходимо проследить, как внутреннее деление шляхты, на которое мы уже обращали внимание, становилось все более явным в XVIII в., а также обратиться к дискуссиям между глашатаями шляхетского равенства и сторонниками лишения шляхетской «голоты» прав. Эта внутрипольская борьба мнений требует серьезного анализа, на основании которого можно будет выдвинуть тезис о том, что еще задолго до предпринятых Россией после разделов мер польская шляхта сама провела грань между землевладельцами и безземельными, что частично привело к делению ее на две обособленные группы.
В многочисленных польских работах, посвященных сейму и сеймикам66, особенно за предыдущие периоды, дается скудная информация по интересующей нас проблеме. За этой недосказанностью скрывается очевидная монополия высшей и средней шляхты, которая сама назначала кандидатов и выбирала депутатов на сейм, поветовых судей, а также судей Коронного суда; лишь она владела землей; сама раздавала себе многочисленные почетные титулы, так популярные в эпоху сарматизма; лишь она одна пользовалась налоговыми льготами и составляла т.н. lauda (постановления сеймиков земель, поветов, воеводств) для своих представителей в Варшаве. Редкие сохранившиеся данные о присутствии шляхты на сеймиках со всей очевидностью подтверждают, что общее избирательное право, которое так любят восхвалять, никогда не существовало в действительности.
В работе, посвященной мазовецкой шляхте, Иоланта Хоиньска-Мика (один из лучших специалистов по шляхте в XVII в.) отмечает, что явка среди землевладельцев в эпоху династии Ваза не достигала даже 1 %. В ожидании более высокой явки приходилось откладывать заседания сейма. В таком случае, что можно сказать о «шляхетских массах»? В другой работе, опубликованной в 2002 г., автор аккуратно подходит к этой проблеме: «В литературе можно встретить мнение, что те, кто не владел недвижимым имуществом (nieposesjonaci), не могли оказывать влияние на ход заседаний…» Впрочем, автором указывается на две сложности, а именно отсутствие точных данных о количестве людей с правом голоса и отсутствие возможности точно установить, сколько на самом деле человек принимало участие в работе сеймиков67. Несомненно прав Войчех Кригсайзен, когда пишет, что «тон на сеймиках задавала зажиточная и оседлая шляхта… Вопрос об участии безземельной шляхты в публичной жизни требует отдельного исследования…». А. Павинский установил, что в 1733 г. на Куявах в голосовании принимало участие 374 человека, а в 1764 г. – 700 человек. В том же году таким же было количество шляхты, принявшей участие в сеймике в Галиче. Ежи Михальский упоминает, что в 1788 г., в период максимальной избирательной активности в Подолье, благодаря призывам Чарторыйских, в Каменец-Подольский на выборы прибыло от «4000 до 5000» избирателей, и, хотя по сравнению с общим количеством шляхты эти цифры невелики, они значительно превосходят количество избираемых.
