Он стоял у окна и рассеянно глядел на простиравшиеся вдаль солнечные поля. Если что и заслуживало внимания на раскалённой яростным Солнцем планете, то, пожалуй, только эти бескрайние равнины, покрытые, как кустами, термоэлементами, преобразовывающими солнечную энергию в электричество. «На Меркурии выращиваются термоэлектрические сады», — твердили в стереопередачах, посвящённых переоборудованию планеты в главную энергостанцию человечества. Сколько говорилось о том, что тысячи квадратных километров «термосадов» превратят в неиссякающий поток электричества разницу между температурами на разных сторонах Меркурия: солнечной, раскалённой, — и ночной, погруженной в вечный космический холод и мрак! Рой вспомнил, как глава Меркурианского проекта Альберт Бычахов восторженно описывал будущее этой самой маленькой и самой близкой к Солнцу планеты.

— Человечество получит источник энергии, действующий непрерывно и вечно, во всяком случае до тех пор, пока солнце пылает, а в мировом пространстве космическая стужа, — говорил он, вдохновенно сияя на стереоэкранах круглым добрым лицом. — А Меркурий превратится в райский уголок, ибо оборудуем на нем заводы, создающие вполне приличную атмосферу. Тогда и на солнечной, и на ночной стороне будут гулять в теннисках и с непокрытой головой, термоэлементные сады поглотят и неистовую жару одной половины планеты и столь же неистовый мороз второй её половины. И я приглашаю тех, кто сегодня ходит в детские сады, начать свою трудовую жизнь на благословенных равнинах ещё недавно столь страшного Меркурия. Приглашаю от всей души, со всей ответственностью — работы хватит не на одно человеческое поколение.

Да, именно так вещал на всю Солнечную систему Альберт Бычахов, главный инженер Меркурианского проекта. Сколько раз с замиранием сердца слушал Рой его прекрасные речи. Тридцать лет прошло с того времени, многое осуществилось, многое так и не стало реальностью. Обещанная энергия получена, и на равнинах — и на раскалённых солнечных, и на погруженных в абсолютный холод ночных — раскинулись похожие на сиреневые кусты термоэлектроды.

Но только никто не назовёт эти чудовищные чащи пластин, прутьев и проволок прекрасными садами, и прогуливаться в них никто не решится не только в летней одежде, но и в теплопрочных — для огня и мороза — скафандрах: Меркурий — планета рабочая, не для весёлого времяпрепровождения. Да, солнечные термоэлектрические поля единственное, что на Меркурии ещё можно посмотреть: бросить на них взгляд, промчаться над ними в планетолёте…

Поездка на Меркурий — неудачна, размышлял Рой. Генрих предупреждал, что она ничего не даст, кроме досады. Отложим конструирование плазмохода, говорил он. Мы ведь не виноваты, что твёрдых энергоконденсаторов нам не дадут, а без них мы бессильны. Мало ли у нас других интересных тем, убеждал он Роя. Генрих ошибался чаще брата, но в данном случае он не ошибся. Надо возвращаться на Землю.

В комнате прозвенел сигнал вызова. Рой обернулся. С экрана смотрел Стоковский. Он негромко сказал:

— Позвольте вас посетить, друг Рой. Мне кажется, вы собираетесь нас покинуть. Мне хотелось бы поговорить с вами. Я буду через минуту.

Рой молча показал рукой на кресло, сам сел напротив. Стоковский, похоже, знал, что его улыбка вызывает приязнь, он не убирал её с лица. Рою часто встречались люди, превращавшие своё лицо в подобие визитной карточки, — демонстрировали себя улыбающимися, хмурящимися, сосредоточенными, озабоченными, весёлыми, каждая мина культивировалась и, подобранная заранее, служебно закреплялась. Вероятно, и у Стоковского было так же, к его улыбке нужно было отнестись как к представлению себя — вежливо и равнодушно. Но этот человек нравился Рою, в нем угадывалась умная душевность, а не служебность демонстрируемого настроения. Рой ответно заулыбался, хотя улыбаться было нечему. И Стоковский первыми же словами подтвердил, что Рой не ошибается в его характере.

— Нам не радоваться, а печалиться надо. Сам не понимаю, чему мы с вами смеёмся. Скажите, что вы собираетесь предпринять?

— Вы угадали мои намерения: отбываю на Землю.

— Вы не хотели бы сначала посетить Эрвина Кузьменко?

— Выспрашивать, как произошла авария? Что это даст? Я приехал как заказчик оборудования.

Стоковский перестал улыбаться.

— Мы вас, конечно, подвели. Но неужели вы вообще прекращаете разработку плазмохода?

— Именно это. У нас с братом нет второстепенных тем, которые могли бы заполнить простой в полгода или год. Если мы отложим плазмоход, то отложим его надолго, возможно, к нему уже не вернёмся.

— Я догадывался об этом, — задумчиво сказал Стоковский. — Эдуард боится, что вы потребуете срочного восстановления лаборатории Карла, Миша заранее выходит из себя, потому что понадобится всячески обхаживать Эрвина, когда он встанет. Вы сами могли заметить: Миша Хонда Эрвина недолюбливает, это самое мягкое, что можно сказать об их отношениях. А мне показались важными ваши слова, что вас не интересует, как мы теперь будем выполнять ваш заказ.

— Просто я сразу понял, что выполнять его вы не будете. Вы об этом хотели спросить?

— Да, спросить… А ещё больше — попросить.

— Просите. Если смогу, выполню.

— Уберите Эрвина Кузьменко.

— Убрать Эрвина? — Рой уставился на Стоковского. Что разговор будет необычный, Рой знал заранее, — обычные разговоры не надо вести наедине. Но просьба звучала странно. — В каком смысле убрать, друг Клавдий?

— Не убивать, конечно. — Стоковский любовался недоумением Роя. — Хотя некоторые порадовались бы… Не убийству, а если бы, скажем, Эрвин и Карл в день аварии поменялись судьбами — и не Эрвин, а Карл готовился сегодня к выздоровлению. Нет, просьба моя не столь ужасна, пусть Эрвин живёт. Но почему его не отправить на Землю? Он там довершил бы выздоровление. И лабораторию твёрдой консервации можно разместить на Земле, в твёрдых конденсаторах энергия дана в высочайшем сгущении, но запасы её в них вовсе не так исполински велики, чтобы производство их можно было вести только на Меркурии. Вам тоже было бы удобней, если бы нужная лаборатория находилась от вас неподалёку.