Факультет сценографии — один из самых молодых в ГИТИСе. Здесь готовят театральных художников, которые приходили бы в театр не со стороны, а со знанием всех сторон театрального быта, тайн закулисья, наконец, с ощущением театрального пространства. Оно должно вместить в себя всю бесконечность космоса, который создается на сцене. Не утопия ли это?

Для меня стало уже привычным, что мастера с трудом выкраивают минуты из своего графика для наших бесед. Сергей Михайлович Бархин прилетел в Москву ровно на два дня.

— Сегодня день занят, завтра утром самолет, но ночь свободна.

И вот мы разговариваем за чашкой чая, на часах за полночь, и, может быть, поэтому беседа носит более философский, нежели прикладной характер.

Сергей Михайлович Бархин

профессор, народный художник России,

заведующий кафедрой сценографии

— Сергей Михайлович, вы — основатель факультета сценографии ГИТИСа. С чего все начиналось?

— Как и все — с проблем. Это сейчас просто: взяли и открыли при любом учебном заведении любой факультет или отделение. В советское время ничего подобного быть не могло. В данном случае это была монополия Союза художников, Суриковского института и Академии художеств. Государство не разрешало открыть факультет кому попало.

— Можно говорить о конкуренции?

— Вряд ли. В Суриковском институте учатся выпускники художественной школы, где детей с малолетства приучают к такому настоящему рабскому труду. Исполнение, композиция, владение палитрой — возможности выпускников Суриковского очень велики. Им разве что не хватает определенной свободы. Там всегда очень конкурентная обстановка — большой круг художников учится. Отметки играют роль, и школа очень сильная. Это образование, идущее еще с царских и сталинских времен, позволяло последние пятнадцать лет чехам, полякам, немцам, югославам и, конечно, нашим приезжать в любой город, в любую столицу мира и поступать легко в любое заведение, потому что там таких и не видели даже. Все-таки школа, некоторые говорят «русская школа», но на самом деле — просто любая школа, где детей с малолетства заставляют работать и видеть качество, — она полезна, но чем-то и вредна. В любом случае художник, прошедший этот путь, меньше всего расположен идти работать в театр. Ему гораздо лучше, чем общаться с какими-то бутафорами, плотниками, директором, который обманет, режиссером, который измучает, просто с таким же, как он, приятелем сделать фреску в Казахстане, живя свободной жизнью и зарабатывая деньги.

— Поэтому в сценографию приходят люди с архитектурным образованием?

— Как архитектор по образованию, могу сказать, что приход архитекторов в театр закономерен. Борис Мессерер, Юрий Хариков, Игорь Попов, Станислав Морозов, который у нас преподает. Кто-то продолжает заниматься и архитектурой, кто-то целиком ушел в сценографию. Дело в том, что в природе архитектуры заложены две вещи, художникам чуждые. Во-первых, внимание к заказу (фантастических городов почти никто не проектирует), во-вторых, забота о потребителе. Архитектор все время думает, как будет жить человек, спускаться по лестнице, не наткнется ли он на колонну. Это близко к настоящему театру, потому что артисты — это все-таки жители этой страны или этой квартиры. Художники же, наверное, в большей степени иллюстраторы. Вот они делают «На дне» — нужно изобразить мир мрачным… Разумеется, великие художники от Пикассо до Бойса могли сделать декорации, и делали. Им даже было интересно. И они способны принести новую кровь, но все-таки думают чуть-чуть о другом. Театральный эскиз не может конкурировать с картиной. Театральный эскиз — это всего лишь проект. Он может быть очень элегантно сделанным, но это все равно проект, а картина — нечто большее, не только самовыражение, но и выражение духа времени. И жизнь художников сложна по-другому, не борьбой с режиссером. И образ художника принципиально отличается от образа архитектора. Первый выходит из подвала в блузе, забрызганной краской. Второй — в костюме и при галстуке. Вообще говоря, быть одному в подвале и делать неизвестно что, но не так как другие — это большая психологическая нагрузка. У театрального художника нагрузка тоже большая, но совершенно иная. Поэтому, мне кажется, приход архитектора в театр совершенно закономерен. Архитектор — Уилсон, архитектор — Гринуэй, чуть ли не архитектор по образованию Дзефирелли. Вообще архитектурное образование — великолепное. И мы, когда делали факультет, стремились сохранить все его плюсы.

Я всю жизнь хотел преподавать, ведь это большая честь. У меня в семье все были преподавателями Архитектурного института: дедушка, папа, мама, дядя, тетя. Все время они попадали то в какую-то компанию космополитов, то в семейственность, кого-то исключали. Но они всегда были на очень хорошем счету. И мне казалось, что я прирожденный преподаватель. Более того, мой учитель, замечательный архитектор Геннадий Яковлевич Мовчан, трижды приглашал меня преподавать, но встречал сопротивление партийных структур.

Большинство наших преподавателей имеют отношение к архитектуре. Даже известный на весь мир, блестящий, может быть, даже первый живописец сегодняНаталья Игоревна Нестерова. Она дочка архитекторов. И театр очень любила до нас. Это очень важно, когда происходит такой диалог: «У кого ты учился?» — «У Нестеровой».

Точно так же драматические говорят: «Я учился у Лобанова. А я у Каверина».

У нас преподает Олег Григорьевич Максимов — блестящий рисовальщик. Юрий Николаевич Орса — блистательный, единственный, один из немногих специалистов по начертательной геометрии, перспективе, теням, основам архитектуры. Это очень важно. Преподает Евгений Сергеевич Вахтангов, сын архитектора и внук режиссера. Дмитрий Анатольевич Крымов, он, конечно, не архитектор, но мне показалось, что из молодых именно он может взять эстафету. Он интеллектуал, мягчайший и одновременно жесткий, близкий режиссуре. И вообще сын Крымовой и Эфроса должен, как я ему говорю, отдать свои силы ГИТИСу. Потому что есть гены, принц должен становиться королем, играть роль — это предопределено, поэтому я очень горжусь, что убедил его. Ему интересно, и студентам интересно. У нас преподает Станислав Федорович Морозов, он сейчас очень много работает с разными режиссерами, а начинал с Петром Наумовичем Фоменко. На телевидении был самым лучшим художником, и сейчас главный художник канала «Культура». Именно он делал с Эфросом телеспектакль «Ромео и Джульетта».

— Сергей Михайлович, вы забежали вперед. Давайте вернемся в момент создания факультета сценографии…

— Ему предшествовало мое выступление на каком-то съезде, какие-то разговоры, но в конце концов Сергей Александрович Исаев мне предложил это сделать. Тогда я был еще романтичен, и мне хотелось преподавать. Хотя на самом деле это атавизм, когда нормальный благородный человек без денег учит других людей. Между прочим, в сталинское время любой преподаватель ремесленного училища получал больше, чем мастер на заводе. Потому что он педагог! Кстати, в архитектурном институте тоже оседали лучшие люди. Сначала это были какие-то царские зодчие. Это очень важно. Потом, когда в 30-е годы началось отодвигание авангарда, туда пришли все формалисты и конструктивисты, которые не успели или не захотели перестроиться. Команда была уникальная. Как и в ГИТИСе, когда я пришел туда. Возглавляет институт ректор Исаев, еще работает легендарный Иоаким Шароев, не менее легендарный Гончаров. Уже работают Хейфец, Фоменко, Захаров, Андреев — фигуры очень значительные. Отдельно стоит сказать о театроведах — ни в одном университете мира не собрать такую команду: Вишневская, Крымова, Соловьева, Бартошевич, Любимов, Образцова, Силюнас. И вот в этой ситуации мне нужно создать нечто, соответствующее уровню всего института. Представляете ответственность? Конечно, я чувствовал очень большую поддержку Исаева. Он, как человек причастный к западной культуре, не стал советоваться с тысячью людей. Видимо, кто-то ему указал на Нестерову и на меня.