— Очень выразительно и очень остро, но было бы яснее и виднее, если бы протереть стекло мокрой салфеткой. Дивлюсь, что какой-нибудь нынешний остроумец не издал собрания таковых стишков под заглавием: «Торжество стекольщика над простофилей-шотландцем». Я убежден, что это подношение было бы весьма приятно лондонским и вестминстерским патриотам.

Когда же я выразил удивление, почему уроженцы Шотландии, проезжающие этой дорогой, не выбьют всех окон, лейтенант возразил:

— Плохая бы это была политика, с вашего разрешения! Она привела бы только к тому, что сатира сделалась бы более резкой и язвительной. Думаю, гораздо лучше оставлять ее на окнах, чем платить за стекла.

У дядюшки подбородок задрожал от негодования. Писаки, сочиняющие столь постыдный вздор, заслуживают, по его словам, чтобы их привязали к повозке и высекли за то, что они позорят родину своей злобой и тупостью.

— Эти твари, — сказал он, — не понимают, что своим согражданам, ими оскорбляемым, они доставляют повод превозноситься, равно как и возможность отомстить достойнейшим образом за такие подлые, дурацкие нападки. Что до меня, то я восхищаюсь философической терпеливостью шотландцев столько же, сколько презираю наглость этих жалких клеветников, каковая сходна с чванливостью деревенского петуха, который кричит кукареку не иначе, как взобравшись на свою собственную навозную кучу.

Лейтенант с притворным чистосердечием заметил, что во всех землях найдутся подлые людишки; предположив же, что такие чувства разделяют все англичане, он тем самым слишком превознес бы свою родную страну, которая не стоит того, чтобы вызывать зависть у столь процветающего и могущественного народа.

Мисс Табби снова начала восхвалять его скромность и объявила, что шотландская земля изобилует всеми возможными добродетелями. Когда Лисмахаго, распрощавшись, пошел спать, она спросила своего брата, не находит ли он, что лейтенант самый красивый джентльмен из всех им виденных и что в лице его есть нечто неизъяснимо приятное. Сначала мистер Брамбл молча посмотрел на нее, а потом сказал:

— Сестра, насколько мне известно, лейтенант — честный человек и славный офицер; он наделен недюжинным умом и достоин счастья большего, чем то, какое выпало ему на долю, но я не могу, по чистой совести, сказать, что это красивейший джентльмен из всех мною виденных и что есть нечто приятное в его лице, ибо, клянусь богом, оно очень некрасивое и даже отталкивающее.

Я постарался втереться в милость к этому северному бритту, который поистине великий чудак, но он стал избегать беседы со мной с той поры, как я рассмеялся в ответ на уверения, будто в Эдинбурге говорят на английском языке лучше, чем в Лондоне. Посмотрев на меня с сугубо кислой миной, он сказал:

— Если справедливо старое суждение, что способность смеяться есть отличительный признак разумного существа, то англичане разумнее всех известных мне народов.

Я признал, что англичане быстро подмечают все, что может показаться забавным, а потому и склонны посмеяться, но, хотя они и любят смех, отсюда еще не следует, будто они более разумны, чем их соседи. Такое заключение, сказал я, было бы оскорбительно для шотландцев, которые, как принято считать, не очень восприимчивы к смешному, однако же умом отнюдь не обижены.

Лейтенант отвечал, что такое предположение должно быть основано либо на их разговорах, либо на писаниях, о которых англичане не могут судить правильно, ибо не понимают диалекта, к которому прибегают шотландцы в обычной беседе, ровно как и в своих юмористических сочинениях. Когда же я полюбопытствовал, каковы эти юмористические сочинения, он мне назвал немало книг, которые, по его уверению, не менее остроумны, чем все, что когда-либо было написано на языках живых и мертвых. В особенности расхваливал он собрание стихов в двух небольших томах, озаглавленное «Дерево», и сочинения Аллана Рамсея, каковые я намерен купить в Эдинбурте.

Лейтенант заметил, что в обществе англичан северный бритт представляется в невыгодном свете, ибо говорит на диалекте, прелесть которого они не могут постигнуть, и пользуется оборотами речи, им не попятными. Поэтому он чувствует себя скованным, а скованность есть великий враг остроумия и шутливости. Эти способности обнаруживаются во всем блеске, когда ум совершенно свободен и, по словам некоего превосходного писателя, «может развернуться на просторе».

Тут он стал пояснять свое утверждение, почему в Эдинбурге говорят по-английски лучше, чем в Лондоне. По его словам, то, что принято у нас называть шотландским диалектом, есть подлинный, чистый, старый английский язык с примесью некоторых французских слов и выражений, вошедших в обиход благодаря долговременному общению шотландцев с французами. Нынешние англичане вследствие жеманства и ложной изысканности лишили свой язык присущей ему силы и даже исковеркали его, выбросив гортанные звуки, изменив их произношение, сократив их количество и перестав употреблять многие весьма важные слова и обороты. По причине таких новшеств творения наших лучших поэтов, как, например, Чосера, Спенсера и даже Шекспира, стали во многих местах непонятны для уроженцев южной Британии, тогда как шотландцы, сохранившие древний язык, понимают их без помощи толкового словаря.

— Вот, например, — сказал он, — как ломали себе головы ваши толкователи над следующим выражением в «Буре»: «Он кроток и не ведает страха», усматривая здесь ложное умозаключение, ибо выходило так, что «кроткий» должен быть храбрым; но суть в том, что первоначальное, если не единственное, значение этого слова — благородный, гордый, и по сей день шотландская женщина при тех же обстоятельствах, что и молодая леди в «Буре», выразит свою мысль почти теми же словами:

«Не раздражайте его: он кроток (то есть смел) и не снесет оскорбления». Спенсер в первой же строфе своей «Волшебной королевы» говорит: «Кроткий рыцарь мчится по равнине», каковой рыцарь был отнюдь не смиренным и трусливым, но столь отважным, что «ничего он не страшился, но его всегда страшились».

В доказательство того, что мы ложной изысканностью отняли у языка нашего силу, он назвал следующие слова, которые совсем различны по значению, но произносятся совершенно одинаково, — wright, write, right, rite 50, тогда как у шотландцев эти слова столь же не сходны по произношению, сколь несходны они по смыслу и написанию. Этот пример, как и многие другие, он привел в доказательство своих утверждений. Затем он указал, что мы (по причине ему неведомой) выговариваем наши гласные совсем не так, как все европейские народы, и это изменение сделало наш язык крайне трудным для чужестранцев и привело к тому, что почти невозможно установить правила произношения и правописания. Вдобавок гласные перестали быть простыми звуками в устах англичанина, который произносит «i» и «и» как двугласные. Наконец он объявил, что мы губами нашими и зубами искажаем нашу речь и бросаем слова одно за другим безостановочно и невнятно, так что чужестранец, неплохо знающий английский язык, частенько принужден бывает обращаться к шотландцу за объяснением, что сказал на своем родном языке уроженец Англии.

Справедливость этого наблюдения подтвердил, основываясь на собственном опыте, мистер Брамбл, но он нашел иную причину. По его словам, то же замечание относится ко всем языкам: чужестранец, знающий язык не в совершенстве, легче поймет швейцарца, говорящего по-французски, нежели парижанина, ибо каждый язык имеет свою особую напевность, и всегда требуется больше труда, внимания и навыка, чтобы усвоить и слова и музыку, нежели только одни слова; однако никто не станет отрицать, что одно без другого несовершенно. Потому дядюшка предполагал, что начинающий изучать язык легче поймет шотландца и швейцарца, так как они произносят только слова, но не умеют передать напевности.

Казалось бы, такая препона должна была охладить пыл северного бритта, но она лишь подстрекнула его к спору.

Если в языке каждого народа, сказал он, есть своя напевность или музыка, то она есть и у шотландцев, и шотландец, еще не усвоивший английской каденции, натурально будет пользоваться своею собственной, говоря по-английски. Стало быть, если его понимают лучше, чем природного англичанина, значит, его напевность более понятна, чем английская; поэтому шотландский диалект имеет преимущество перед английским, и такова еще одна веская причина полагать, что современные англичане произношением своим испортили свой язык.