Такова вкратце история мистера Лисмахаго, коей Табита «с серьезностью внимала»; в самом деле она, кажется, пленилась теми же чарами, которые покорили сердце Дездемоны, полюбившей мавра «за муки, перенесенные им».

Описание пыток бедного Морфи, заставившее мою сестру Лидди лишиться чувств, исторгло несколько вздохов из груди мисс Табби; когда же она узнала, что его сделали неспособным к супружеской жизни, то начала плеваться и воскликнула:

— Боже мой, какие жестокие дикари!

Слушая рассказ о свадебном пире индейской леди, она корчила гримасы, однако же любопытствовала узнать, каков был наряд невесты, была ли она в высоком корсете или в корсаже, платье на ней было шелковое или бархатное, а кружева мехлинские или миньонет. Она полагалае что поскольку это племя находилось в союзе с французами, то невеста была нарумянена, а волосы убрала по французской моде.

Лейтенант желал уклониться от подробного ответа и заметил, что индейцы слишком привержены к своим собственным обычаям, чтобы перенимать моды у других народов. Потом он присовокупил, что простота нравов и состояние торговли в их стране препятствуют появлению у них вещей, которые в Европе почитаются предметами роскоши, и к тому же они слишком добродетельны и благоразумны, чтобы потворствовать тем модам, какие могли бы их развратить и изнежить.

Эти замечания только разожгли желание мисс Табиты получить подробные ответы на все ее вопросы, и, как ни увертывался мистер Лисмахаго, пришлось ему поведать, что у принцессы не было ни башмаков, ни чулок, ни рубашки или другого белья, что подвенечным нарядом служила ей красная байковая юбка и одеяло с бахромой, наброшенное на плечи и скрепленное медной булавкой, но всяких украшений было у нее великое множество. В косы ее были искусно вплетены суставы человеческих костей, одно веко выкрашено зеленой краской, другое желтой; щеки были синие, губы белые, зубы красные, поперек лба и до кончика носа проведена черная черта, ноздри проткнуты двумя пестрыми перьями попугая, в подбородок вставлен синий камень. Серьгами служили ей два сучка орешника, величиной и формой напоминавшие барабанные палочки; руки и ноги были украшены браслетами из ракушек, на груди сверкали стеклянные бусы, а на шее висел свежий скальп воина-могаука, убитого в бою ее покойным женихом. В довершение всего она была с ног до головы вымазана медвежьим жиром, распространявшим приятнейший аромат.

Казалось бы, такое убранство не могло привести в восхищение изящную модницу, но мисс Табита решила одобрять все, что имело касательство к лейтенанту. Правда, она пожалела, что у сквау не было белья, однако ж признала, что много было вкуса и фантазии в ее украшениях. Поэтому она не сомневалась, что мадам Скуинкинакуста была весьма рассудительной молодой леди, наделенной редкими достоинствами, и доброй христианкой в душе. Потом она спросила, была ли его супруга привержена Высокой или Низкой церкви, была она пресвитерианкой, или анабаптисткой, а может быть, ее осенил новый свет евангельской веры? Когда же он объявил, что и она и все ее племя не имели понятия о христианской вере, она с изумлением вытаращила на пего глаза, а Хамфри Клинкер, случайно присутствовавший при этом разговоре, испустил глухой стон.

После недолгого молчания она воскликнула:

— СкажитЙ, ради бога, лейтенант Лисмахаго, какую же веру они исповедуют?

— Что касается до веры, мадам, — отвечал лейтенант, — то у этих индейцев религия очень простоя — о соединении церкви с государством они и не слыхивали. В общем, они чтут два противоборствующих начала: одно есть источник всякого добра, другое — источник всякого зла. Как и в других странах, простой народ предан там нелепым суевериям, но люди разумные поклоняются высшему существу, которое создало и охраняет вселенную.

— О, какая жалость, что ни одного праведного мужа не осенило пойти и обратить в истинную веру этих бедных язычников! — воскликнула благочестивая Табби.

Лейтенант поведал ей, что покуда он жил с индейцами, туда пришли два французских миссионера с намерением привести их в лоно католической церкви. Однако ж когда они заговорили о таинствах и откровениях, коих не могли ни объяснить, ни подкрепить доказательствами, и ссылались на чудеса, в которые верили понаслышке, когда они стали поучать, что творец неба и земли позволил своему единственному сыну, равному ему по силе и славе, войти во чрево женщины, а потом родиться человеком, которого поносили, бичевали и даже казнили, как злодея, когда они объявили, что могут создавать самого бога, глотать его, переваривать и размножать ad infiniturn 48 с помощью муки и воды, — тогда индейцы возмутились их кощунственной самонадеянности.

Миссионеров допрашивали на собрании вождей, которые потребовали, чтобы они доказали каким-нибудь чудом божественность своего учения. Те отвечали, что это не в их власти.

— Если бы вас в самом деле послало небо для нашего обращения в другую веру, — сказал один из вождей, — вы, конечно, были бы наделены какой-нибудь сверхъестественной силой, по крайней мере, обладали бы даром говорить на многих языках, чтобы объяснять ваше учение разным народам, среди которых проповедуете; но вы так плохо знаете наш язык, что не можете толковать даже о самых простых вещах.

Словом, собрание убедилось в том, что они обманщики, и даже заподозрило их в шпионстве. Приказано было дать каждому из них по мешку с индейским зерном и проводника, который довел бы их до границы. Но миссионеры, наделенные не столько благоразумием, сколько рвением, отказались покинуть вертоград. Они упрямо служили мессы, проповедовали, крестили и препирались с колдунами, сиречь жрецами, покуда не привели в смятение всю общину. Тогда собрание решило судить их как богохульников и обманщиков, которые изображают всемогущего каким-то ничтожным, слабым, привередливым существом и говорят, будто по своему желанию могут его создавать, уничтожать и снова производить. Посему их осудили за кощунство и бунт и приговорили к пыткам, для чего привязали к столбу, где они и умерли, распевая «Salve regina» 49, ликуя и радуясь венцу мученическому, который себе стяжали.

В продолжение этой беседы лейтенант Лисмахаго бросал некоторые намеки, из коих явствовало, что сам он был вольнодумцем. Тетушка наша была как будто поражена саркастическими его замечаниями о вере святого Афанасия. Он частенько повторял такие слова, как «разум», «философия» и «противоречие в определениях», отказывался верить в вечный огонь адский и даже бросал такие петарды в бессмертие души, что слегка опалил веру мисс Табиты, ибо к тому времени она уже взирала на Лисмахаго, как на чудо учености и проницательности. Короче, он не мог долее оставаться нечувствительным к ее попыткам завоевать его расположение и, хотя по природе своей он несколько грубоват, однако пересилил себя настолько, что стал отвечать на ее любезности. Может быть, он рассудил, что совсем не худо для старого лейтенанта, вышедшего в отставку на половинном жалованье, заключить союз с престарелой девицей, которая, по всей вероятности, имеет достаточно денег, чтобы покоить и холить его на склоне лет.

И вот эти славные чудаки начали делать друг другу глазки. Свои обычно желчные речи лейтенант подслащивал патокой любезностей и похвал. Время от времени он потчевал ее нюхательным табаком, который потреблял в большом количестве, и даже преподнес ей кошелек из шелковистой травы, сплетенный руками прекрасной Скуинкинакусты, которая носила в нем порох, когда хаживала на охоту.

К северу от Донкестера во всех гостиницах нацарапаны на окнах скверные вирши в поношение шотландской нации; а еще более подивился я тому, что не приметил ни одной строки, отвечающей на такие оскорбления. Любопытствуя узнать, что скажет об этом Лисмахаго, я указал ему на непристойную эпиграмму на его соотечественников, вырезанную на оконном стекле в гостиной, где мы сидели. Он прочитал ее с невозмутимейшим видом, а когда я пожелал узнать его мнение об этом стишке, сказав;