— Я знал многих из них, — раздался рядом хрипловатый голос. Вместе с нами от стенда к стенду переходило несколько пожилых людей. Оказалось, это бывшие бойцы и командиры Сопротивления, которых Робер Дюмон успел собрать, предупрежденный о нашем приезде. — Позвольте представиться, — продолжал наш спутник, — Андре Скотман, бывший командир партизанского корпуса в Шарлеруа. Позже от хранителя музея Робера Дюмона мы узнали, что этот грузный старик дважды побывал в концлагерях, прежде чем стал «бельгийским Ковпаком». После войны Андре Скотман, Робер Дюмон и их товарищи буквально по крупицам собрали материалы, которые сейчас находились перед нами. Не было помещения, средств, погибли или умерли многие участники и свидетели событий тех лет, были уничтожены архивы. Но все это не остановило горстку энтузиастов, взявшихся за создание музея бельгийского Сопротивления. А теперь им бескорыстно помогают студенты-историки льежского и лувенского университетов, члены КМБ (1 КМБ — Коммунистическая молодежь Бельгии.) и других прогрессивных молодежных организаций, школьники, которых они сумели заразить жаждой поиска. Они ищут следы не только бельгийских патриотов, боровшихся с врагом, не только восстанавливают историю бельгийского Сопротивления, но и воскрешают те страницы, которые вписаны в эту историю другими народами.

«Вы не знаете своей молодежи»

Робер Дюмон пригласил пройти в актовый зал, где шестеро молодых ребят заканчивали подготовку новых экспонатов. Человек, руководивший этой работой, вице-президент Национального фронта освобождения Бельгии Жан Брак командовал во время войны батальоном бойцов Сопротивления. Его седина не мешала юношеской порывистости и живости. Он успевал делать все сразу: отвечать на наши вопросы, подсказывать своим помощникам, что и где лучше разместить, шутить, рассказывать эпизоды из партизанской жизни. Тем временем в небольшом зале становилось все оживленнее, и группа пожилых людей, встретившая нас, растворилась среди молодежи. Предупредив наш вопрос, Робер Дюмон пояснил:

— На днях мы ожидаем группу советской молодежи. Такие встречи стали у нас традицией. И поверьте, нам, старикам, очень приятно, что они происходят именно здесь, в музее. Это вселяет веру в то, что те, кому сегодня двадцать, не забудут боевого прошлого своих отцов...

Когда Робер Дюмон представил парням и девушкам Валерия и меня, нас окружили, посыпались вопросы. Их интересовало все: как живут, учатся и работают их советские сверстники, какой будет советская молодежная делегация на X Всемирном фестивале молодежи и студентов в Берлине, как можно поехать в СССР и сколько это стоит, можем ли мы прислать фильмы для Музея Сопротивления. И хотя на это воскресенье у нас была намечена еще целая куча дел, часа два с половиной мы не могли расстаться с ребятами.

Робер наклонился к моему уху и шепнул:

— Вас ждет небольшой сюрприз. Сейчас увидите.

Распахнулась дверь, вошли четверо ребят с гитарами. Признаться, мы с удивлением посмотрели на них — так не вязались гитары с сурово-торжественной обстановкой Музея движения Сопротивления. Но это удивление сразу же прошло, когда ребята ударили по струнам и дружно запели песню «Войне мы ответим «нет!»

...Вместе со всеми мы долго аплодировали четырем музыкантам. Я невольно вспомнил о нашем споре с Даниелем Ван дер Спеком, и мне захотелось сказать ему: «Знаете ли вы свою молодежь? О нет, вы не знаете вашей молодежи».

В. Ухов

В начале собственные воспоминания. Огромный, как ангар, склад токийской таможни напоминал универмаг в день учета товаров. Ровными длинными рядами, протянувшимися от стены до стены, на полу лежали экспонаты советской выставки, которую мы привезли для показа в Японии. Забывая сверяться с инвентарным списком, таможенники с любопытством разглядывали первый экземпляр газеты «Искра» и удостоверение члена бригады коммунистического труда, крестьянские лапти и копии вымпелов СССР, доставленных космическими кораблями на Луну и Венеру. Таможенники осторожно брали в руки первые декреты Советской власти о мире, о земле и, словно дети, восторженно ощупывали макеты в натуральную величину искусственных спутников Земли.

И вдруг в гулком помещении склада стало тихо, как в пустыне. Таможенники сбились вместе и застыли, напряженно всматриваясь во что-то. Я подошел к ним. На бархатной подушечке были разложены золотые медали Героя Советского Союза и Героя Социалистического Труда, золотая фигурка скифского божка, позолоченная посуда из старинного княжеского сервиза, эфес шпаги, инкрустированный золотом.

Как боевые приказы, сухо посыпались распоряжения старшего таможенника. Экспонаты из золота немедленно перенесли в комнату со стальной дверью. Старший таможенник достал маленькие весы и принялся взвешивать экспонаты, предварительно тщательно обмерив их линейкой и циркулем. Результаты измерений он заносил в пухлую книгу и предлагал остальным таможенникам и мне расписываться против каждой цифры.

— Напрасно думаете, что мы не увезем все это назад, — попробовал пошутить я. Но таможенники сосредоточенно молчали.

— Для нас эти вещи не могут быть предметом продажи или купли, — объяснял я. — Это государственное достояние, которое мы бережем больше, чем свое собственное... — Таможенники смотрели мимо меня.

Когда опись, наконец, закончилась и мы расписались в толстой книге в последний раз, старший таможенник с вежливой улыбкой сказал мне:

— Не обижайтесь. Таков порядок. И обстоятельства заставляют нас строго придерживаться этого порядка...

Какие именно обстоятельства, я узнал много позднее, когда в руки мне попали материалы, легшие в основу этого очерка.

«27 октября 1972 года при сносе старого складского здания, которое до 1965 года принадлежало американской военной базе и с тех пор не использовалось, в чердачном помещении обнаружен труп мужчины 25—30 лет. На третьем верхнем правом ребре имелся след пулевого ранения. Из тела извлечена пуля калибра 7,65. На пуле — шесть полей нарезов, характерных для немецких пистолетов системы «вальтер». Ни других пуль, ни гильз, ни огнестрельного оружия около трупа не оказалось. Одежду составляли брюки и куртка ярко-желтого цвета, имеющая торговую марку гонконгской фирмы «Фу Цзюнь». Отсутствие каких-либо документов не позволило установить личность убитого...»

Так гласило донесение следователя по уголовным делам города Хаманацу, префектура Сидзуока, отправленное в Токио, в главное полицейское управление.

— Забудьте свое имя, забудьте город Дкита и тамошнее управление полиции, где служили.

— Да, господин старший инспектор.

— Теперь вы агент Токийского полицейского управления, ваша кличка — Оцу (Второй). Донесения будете подписывать этим знаком. Адресовать их станете так: Токио, Ко (Первому), то есть мне. Шифр, который у меня получите, известен только нам двоим.

— Я понял, господин старший инспектор.

— Насколько я знаю, у вас нет родных, и в Аките никого не обеспокоит ваше долгое отсутствие.

— Совершенно верно, Окано-сан.

— Хорошо. Теперь о задании. По имеющимся данным, за последние три года в Японию нелегально ввезено около десяти тонн золота. Обыски в ювелирных мастерских и лавках, в магазинах, торгующих фарфором и авторучками — контрабандное золото в основном реализуется через них, — мало что дали. Удалось выяснить лишь, что золото поступает в Японию из Гонконга, Бангкока, с Тайваня и даже из Анкориджа на Аляске. Но это промежуточные пункты. «Великий золотой путь» начинается не там. Он берет начало в Бейруте. Это показал на допросе Реймонд Бокаччи. Его арестовали, как вы знаете, в токийском аэропорту Ханэда при попытке провезти 40 килограммов золота. Десять арестованных ранее курьеров тоже называют Бейрут центром подпольной торговли драгоценным металлом.