Йонгден не упрямится. Да, он владеет искусством мо, но у него нет времени, он спешит…

Крестьянин упорствует и объясняет свою настойчивость:

— Лама, три дня назад пропала одна из моих коров. Мы напрасно ее искали. Не упала ли она в пропасть? А может, ее украли? — Он вздыхает и добавляет, понизив голос: — Люди с другого берега — сущие разбойники.

Я думаю, что у последних — столь же лестное мнение о своих земляках, обитающих по эту сторону реки; и у тех, и у других, безусловно, существуют тысячи доводов для доказательства своей правоты.

— Они вполне способны, — продолжает крестьянин, — убить и разрубить мою корову, а затем унести ее по кускам домой и съесть… Лама, погадайте мне. Скажите, что стало с моей коровой и найду ли я ее… Сейчас мне нечего вам предложить, но, если вы зайдете ко мне, я накормлю и вас, и вашу матушку, и вы оба сможете переночевать в моем доме.

Матушка — это я. Местные жители удивительно проницательны! Нет смысла их дурачить: они сами сочиняют о нас куда более замечательные истории, чем те, что мы собирались им поведать.

Нищие паломники никогда не отказываются от подобного приглашения. Мне вовсе не хочется показаться странной, особенно после того, как я узнала о пребывании в этом крае чиновников из Лхасы.

Я подаю Йонгдену знак, что следует принять предложение доброго малого. Лама опускает свою ногу на плоский камень и произносит снисходительным тоном:

— Пойдемте, мне следует оказать вам эту услугу. Разве лама не должен проявлять сочувствие к своим ближним?

Затем следуют другие нравоучительные фразы, и начинается обряд гадания. Мой юный спутник бормочет традиционные заклинания, сокращая их, насколько это возможно, вновь и вновь перебирает бусинки своих четок. Я читаю его мысли. Он спрашивает себя: «Куда могла запропаститься его злополучная корова? Мне об этом ничего не известно. Но не в том дело. Как бы получше ответить дураку, который задал мне вопрос?»

Старый тибетец молча присел на корточки и, внимательно глядя на Йонгдена, ждет его приговора.

Наконец прорицатель высказывается:

— Вашу корову не съели. Она жива, но с ней может случиться несчастье. Если вы немедленно отправитесь на поиски вниз по течению реки, вы ее найдете. Все зависит от вашей ловкости.

Эти туманные указания предоставляют человеку свободу действий. Оракул ничего не выигрывает от предельной точности своих предсказаний. Недалек тот день, когда нам суждено забавным образом убедиться в этом на собственном опыте.

Слегка ободренный крестьянин подробно описывает нам свое жилище, которое мы найдем, по его словам, на берегу реки, и мы пускаемся в путь вверх по течению, а он тем временем устремляется в противоположную сторону. Приблизительно полчаса спустя мы подходим к указанному дому.

Художник усмотрел бы прекрасную тему для картины в этой тибетской усадьбе, расположенной возле серых скал, посреди омытой светом рощи с пожелтевшими листьями.

Салуин катил перед ней свои зимние опаловые тихие воды, окаймленные ледяной бахромой. По всей видимости, ни один белокожий путешественник не бывал в этих краях, где дикая река вьется между голых берегов и гигантских скал, острые гребни которых, уходя ввысь, вонзаются в лазурное небо.

Я охотно уселась бы на залитые солнцем камни, чтобы насладиться очаровательным пейзажем, ощутить сиюминутную радость и восторг от этого путешествия, которое привело меня сюда и должно было повести еще дальше, гораздо дальше, если благосклонные божества будут и впредь оказывать мне покровительство. Но мне нельзя было долго мечтать. Роль дряхлой нищенки, которую я избрала, чужда всяческой поэзии.

Женщины, привлеченные криками моего спутника, выходят на плоскую крышу, покрытую утрамбованной землей, и недоверчиво выслушивают его рассказ о встрече с хозяином дома, который решил нас приютить. После долгих разъяснений они наконец дают себя убедить и впускают нас во двор; затем, еще раз приглядевшись к нашим лицам и расспросив нас как следует, они разрешают нам подняться по лестнице на крышу — террасу — через второй этаж, где живут люди, в то время как на первом этаже находятся помещения для скота.

Йонгдену приносят тряпичную подушку, а его старая ничтожная мать садится прямо на землю. Нам приходится перечислить окружившим нас женщинам все святые места, которые мы уже посетили, и те, к которым направляемся, а также заверить их в том, что у нас нет никаких товаров для продажи, даже ни единого одеяла.

Стоит прекрасная, но холодная погода, и от неподвижного пребывания на свежем воздухе я начинаю дрожать. Наши хозяйки не чувствуют озноба от поднявшегося резкого северного ветра. Чтобы легче было работать, каждая из них вынимает свою правую руку из-под широких плащей из бараньей кожи, перетянутых поясом, обнажая при этом грудь, которую они никогда не моют.

Примерно два часа спустя появляется хозяин дома; он гонит перед собой отыскавшуюся корову. Все приходят в возбуждение.

— О лама, — восклицает крестьянин, поднявшись к нам на террасу, — вы действительно великий ньёншес. Все ваши слова подтвердились. Корова забрела в опасное место. Она пошла по узкой тропе, ведущей к обрыву, и не могла ни двинуться вперед, ни вернуться назад, ни забраться на вершину скалы… Мне пришлось проявить сноровку, чтобы вызволить ее оттуда, как вы предсказали. Да, несомненно, вы искусный ньёншес чен.

Мы наслаждаемся неожиданным триумфом, за которым вскоре должна последовать трапеза. Сначала нам приносят чай, настоящий тибетский чай с маслом и солью, больше напоминающий суп, чем напиток, но это превосходное бодрящее средство для усталого продрогшего путника. Рядом с нами ставят мешок тсампа, и мы можем брать оттуда сколько угодно муки. Я наедаюсь досыта.

Наш хозяин выглядит задумчивым. Он спрашивает Йонгдена:

— Лама, вы умеете читать?

— Конечно, — гордо отвечает тот, — и читать, и писать.

— О! О! Вы настоящий ученый, возможно, геше[86]… я так и думал.

Он встает, идет в одну из комнат, приносит оттуда огромный фолиант и почтительно кладет его на низкий столик перед моим спутником.

— Лама, — говорит он, — взгляните на эту книгу. Чтение данного произведения приносит тем, кому его читают, величайшее благословение и всяческое благополучие… Вы мне его прочтете.

Йонгден поворачивает ко мне голову с удрученным видом. В какую западню мы угодили? Повинность, которую хотят ему навязать, нисколько не улыбается измученному страннику, мечтающему только об отдыхе и сне… Однако он должен что-то ответить этому простодушному человеку, который вопросительно смотрит на него.

— Книга слишком толстая, — говорит Йонгден, — ее чтение займет несколько дней, а мне надо завтра уходить, но я могу открыть ее[87], и благословение будет не менее эффективным.

Никто не возражает, так как в Тибете это обычное явление. Книгу торжественно извлекают из ее «платья», очищают от нагоревшего ладана, снова наливают в наши чашки горячий чай, и Йонгден начинает громко читать, сказав мне повелительным тоном:

— Матушка, пой дёльма!

Я послушно затягиваю псалом, не имеющий никакого отношения к тексту, который читает мой приемный сын, для того чтобы чем-то себя занять и помешать женщинам докучать мне вопросами.

Обычно Йонгден отдает такие приказы, чтобы избавить меня от утомительных долгих разговоров, в ходе которых я могу удивить крестьян своим произношением либо присущим мне частым употреблением книжных слов.

На звуки наших голосов сбегаются соседи; они качают головами с одобрительным и проникновенным видом. Мне приходится повторить дёльма по меньшей мере двадцать раз и, должно быть, пятьсот раз — заповедь «Кьяпдо». Чтение псалмов отвлекает меня от дум…