Рослый официант принес нам поднос с кофе. Он все время заискивал перед Феликсом. Явно рассчитывал на щедрые чаевые от столь благородного посетителя. Я уже посчитал, обозрев цены в меню, во сколько обойдется Феликсу эта трапеза, и у меня закружилась голова: получилась примерно половина отцовской зарплаты! Может, не так уж плохо быть официантом. Наверное, есть что-то в идее Габи открыть ресторан… Я медленно пил черный кофе. Он был невкусный и горький. Но я не подавал виду, чтобы Феликс не прочел по моему лицу, что черный кофе я тоже пью впервые.

А Феликс был все так же погружен в свои мысли. Я задумался о возлюбленных Лолы Чиперолы: поэтах и художниках, которые восхищались ею, и о том, как она сказала однажды в интервью «Вечерней газете», что не собирается выходить замуж, потому что брак — это порабощение, и нет такого мужчины, которому бы она позволила распоряжаться своими душой и телом. В мире нет мужчины, который достоин этого, говорила Лола в другом интервью — на этот раз в газете «Для женщин», — и ни один мужчина не способен любить женщину так, как женщина любит мужчину. Вот так она говорила, совершенно не смущаясь.

— Хочется поцеловать каждое ее слово, — сказала Габи, облизнув губы. — Будь у меня хоть четверть ее мужества, я была бы счастливым человеком.

Женщине, которая сидела в дальнем углу, официанты принесли пирог со свечками. Все мы — все, кто был в ресторане, — пропели «С днем рождения тебя!». На душе стало тепло и весело. Огоньки свечек отражались в высоких стаканах. Щеки у меня порозовели. Я поведал Феликсу свою идею и теперь ликовал. Я был то Тами, то Нуну. Стоило только плавно провести рукой по косе сверху донизу — как по веревке колодца или колокола, — и Тами просыпалась во мне. И почти ничего не нужно было менять, ни выражения лица, ни повадок, менялось только ощущение, будто переходишь с одной шахматной клетки на другую, едва заметно: тик-так — Тамар, тик-так — Амнон…

Феликс вытащил из кармана монокль и посмотрел на меня с любопытством. Его лицо снова стало ласковым и счастливым, а меня абсолютно не волновало, что он смотрит на меня, мне даже доставляло удовольствие отражаться в монокле — будто тебя погружают в волшебный раствор, где ты можешь быть любым человеком, кем захочешь, Даже девчонкой. Я ведь профессионал. Настоящий профессионал. Человек с тысячью лиц. Еще день-два — и я буду таким, как Феликс. Его преемником.

Феликс положил монокль в карман, поднял бокал шампанского как бы в честь моего профессионализма и выпил его до дна.

— Прекрасный ресторан, — сказал он, облизнувшись. — Когда-то, много лет назад, когда Феликс еще был Феликс, мы каждую неделю проводили тут один раз. Я брал его на весь вечер для себя и своих друзей. Но тогда у меня еще бывали деньги заплатить за ужин. — Он широко улыбнулся. От волнения я почти не слушал его, хотя стоило бы. Он вытер рот платком. — Габи тоже хочет становиться гениальной актрисой?

— Когда-то хотела. А сейчас ей нужно только мужество Лолы Чиперолы. Потому что ей тоже хочется вести себя так, как ей нравится.

И быть такой же самостоятельной, как Лола, и сильной, и знать, как сводить с ума мужчин и не страдать при этом самой. И заставить отца относиться к ней серьезно, чтобы он женился на ней, согласился наконец жениться. Вот чего она действительно хотела, но об этом я, естественно, не рассказал.

— А что подумывает господин отец? — спросил Феликс, читавший меня, как раскрытую книгу.

Не хватало, чтобы он об этом узнал. Это наша с Габи тайна.

— Что он подумывает, что Габи так восхищается от Лолы? — допытывался Феликс.

— Да я понял.

Габи взяла с меня обещание, что я ни словом не обмолвлюсь о Лоле дома. Ни намеком. Наверно, не стоило и Феликсу об этом рассказывать.

— Ты ведь ему не расскажешь?

Феликс положил руку на сердце и закрыл глаза. Длинные ресницы дрогнули:

— Обещаю.

— Поклянись.

В стеклах его очков плясало угасающее пламя свечей.

— Запомни: если Феликс клянется — он всегда обманывает. Если Феликс обещает — тогда он выполняет обещание. Даю мое честное слово преступника.

Я подумал и согласился.

Может быть, из-за того, что он упомянул про обман, я вдруг спохватился:

— О чем ты говорил до этого?

— О чем? Я много говорил.

— У тебя сейчас нет денег на ресторан?

— А она отличная девчонка! — воскликнул Феликс. — Девчонка что надо!

— Кто? Лола Чиперола?

— Нет. Наша героиня Габриэла-Габи, Дульсинея. Она начинает мне понравиться. — Я так обрадовался, что даже забыл, что хотел спросить. Феликс хмыкнул, прикинул что-то про себя, а потом уточнил: — Итак, она хочет шарф от Лолы Чиперолы?

— Именно.

А еще твой золотой колосок. Но произнести это вслух я не осмелился.

— А что она еще хочет? Не постесняйся, рассказывай все! — Он произнес это тем же добродушным голосом, но я заметил, что он начал постукивать пальцами по столу. Нервничал.

— Откуда ты знаешь, что она хочет что-то еще?

— Я поджидаю, господин Файерберг.

И я понял, что он уже знает. Я уткнулся взглядом в стол. Что-то будет?

— Твой золотой колосок.

— Я знал, что ты это скажешь, — сказал Феликс, перестав улыбаться.

Сердце мое забилось часто-часто. Я уж подумал, что вот сейчас все и закончится. Весь этот прекрасный сон.

Он повертел в руках спичку и спросил как бы между прочим:

— Ты все время знавал, кто я?

— Только когда полицейский посмотрел права и назвал тебя по имени.

— Я думал, ты не замечал, — пробормотал Феликс, сутулясь. — Ты не замечал, а он слишком молодой, чтобы запомнить мое имя. — Он сгибал спичку до тех пор, пока она не треснула. Я вздрогнул от этого звука.

— Ты все время знавал и молчал. Знавал, что я — тот самый известный Феликс Глик, и не говорил мне ни слова. Ты и вправду будешь самый лучший сыщик в мире.

Но произнес он это почти с неприязнью. Как будто с другой стороны баррикады. И я снова ощутил опасность, исходящую от него, того и гляди готовую вырваться.

— Еще что ты о мне знаешь? Что рассказала Габи?

— Да почти то же, что и ты сам. Что ты был богачом, королем Тель-Авива, швырял деньги направо и налево, путешествовал по всему свету… И грабил банки, и водил за нос полицию.

Я уж не стал говорить, что знаю и о том, как они с отцом встретились в первый раз. А то бы он совсем расстроился.

— И это она тоже сказала, когда господин твой отец был не рядом?

— Да. Это наша с ней тайна.

— Она очень-очень особенная девчонка, — задумчиво произнес Феликс, поглаживая пальцем свой черный перстень. — Она еще больше мудрая, чем я. И чем твой отец. Гений!

— Правда? Ты правда думаешь, что она особенная? — Я-то, поскольку часто бываю с ней и вижу, как к ней относится отец, забываю иногда, насколько она особенная и мудрая.

Феликс покачал головой:

— Если я действительно понимаю ее идею — я снимаю перед ней шляпу и говорю: Габи, ты гений!

Похоже, я спасен. Наше путешествие спасено, мы едем дальше! Я даже не решался поверить.

— Ты правда согласен попробовать? Добыть для нее этот шарф?

— И золотой колосок, конечно.

Благословен Ты, Господи, повелитель всего звездного воинства. Аминь.

— А Габи не сказывала тебе, почему ей нужно колосок?

— Не помню. Кажется, нет.

Я соврал. Не хотел его обижать.

Габи смеялась, что если бы у нее было сердце преступника, то отец тут же влюбился бы в нее, потому что его только преступники и интересуют. Может быть, надо было так и сказать Феликсу. Может быть, он принял бы это за комплимент. «Феликс Глик и Лола Чиперола! Какая пара! Если у меня будет сиреневый шарф и золотой колосок, я попрошу добрую фею избавить меня от Заклятья Оладьи и завоюю сердце упрямого принца! Ты же сможешь добыть их, мой рыцарь?»

И смотрела на меня с мольбой.

Феликс сказал:

— Возможно, Лола хочет, чтобы мы делали что-то взамен за такую важную вещь.

— Пусть только попросит! Мы все сделаем.