Дедушка Аншел вовсе не удивился, когда Момик открыл ему свою тайну и попросил помочь. Момик знал, что дедушка ничего не понимает, но, чтобы быть абсолютно честным, подробно разъяснил все сложности и опасности предстоящей операции, но, с другой стороны, подчеркнул, что они обязаны раз и навсегда избавить родителей от их страха. Сказав это, Момик почувствовал, что сам уже не верит собственным словам, потому что, по правде, спасать нужно не родителей, а его самого, и кому вообще нужен этот зверь, пусть себе продолжает спать и оставит нас в покое, но у него уже не было выбора, он должен был говорить и убеждать и продолжать начатое. В конце всей своей речи Момик сказал, что на принятие такого важного решения дедушке дается три дня – на размышление, но, разумеется, это было сказано просто так. Дедушке не потребовалось ни одного дня, он тотчас кивнул головой так сильно, что Момик испугался, как бы она не отвалилась и как бы не случилось, не приведи Господь, чего-нибудь с его шеей, и немножко засомневался: а вдруг дедушка все-таки что-то понимает и все время только ждал, чтобы Момик позвал его, пришел к нему и попросил о помощи, и, может быть, он вообще только для того и прибыл к ним, чтобы принять участие в борьбе с Нацистским зверем? И Момик почувствовал себя капельку лучше.
Он начал готовить чулан, чтобы можно было привести туда дедушку, и чувствовал себя так, как чувствуют в канун праздника. Прежде всего, он притащил сверху веничек из цветных перьев, которым мама смахивает пыль, и подмел им весь ужасно загаженный пол. Потом извлек из-под груды всякого хлама скамеечку, бенкале, и поставил ее посреди чулана, чтобы это была скамеечка для дедушки. Кроме того, он подвесил на гвозди, торчавшие из стен, большое папино пальто с желтыми картонными звездами и оттянул в стороны пустые рукава, вырвал из своей непоправдашней тетради «Краеведение» все листы, на которых были перерисованы фотографии из библиотечных книг, и приклеил их липучкой к стенам, после этого огляделся и остался доволен – дважды повторил: очень хорошо, зейер шейн! – и от радости потер руки и плюнул на ладони, как будто затушил небольшой пожар, а потом вышел, поднялся в квартиру и запер за собой дверь на оба замка, нижний тоже, и увидел, что дедушка задремал после еды, голова его лежит на столе рядом с тарелкой с недоеденной куриной ногой, и тоненькая струйка слюны стекает изо рта.
Момик осторожно разбудил его, они вышли из квартиры (Момик запер оба замка, нижний тоже), осторожно спустились по ступенькам, Момик открыл дверь чулана и вошел первым, чтобы убедиться, что все в порядке, пробормотал негромко скороговоркой: вот, я привел тебе его! – зажмурился и отступил в сторону. Сердце его громко стучало. Он потянул дедушку внутрь и решился наконец открыть глаза, потому что ничего не услышал, никакого ответа. Ничего как будто не произошло. В самом деле, ничего не произошло. Он взял дедушку за руку и вывел на середину чулана, повернул слегка направо и налево, чтобы запах распространился по всему помещению, и все время смотрел на животных. Ему показалось, что они немного оживились, но не более того. А дедушка вообще не заметил никаких животных, только вертелся, как болванчик, и бормотал что-то себе под нос.
Ладно, Момик сразу сказал, что он и не надеялся, что это произойдет так быстро, вполне возможно, что зверь немного подзабыл за это время запах настоящего еврея и нужно подождать, пока он вспомнит. Он усадил дедушку на бенкале посреди чулана. Нужно признаться, дедушка немного сопротивлялся, но у Момика просто не было времени на его глупости, поэтому он ухватил его двумя руками за шею и до тех пор давил ему на горло, пока дедушка не сдался и не сел. Момик уселся напротив на пол и сказал: «Теперь начинай говорить».
Дедушка посмотрел на него странным, как будто немного испуганным взглядом, как будто он боится Момика или что-то в этом роде, но с чего бы ему бояться? Если он будет выполнять все, что Момик ему говорит, – без дурацкого умничанья, нет никакой причины бояться. У Момика не было времени ждать, поэтому он закричал изо всех сил: «Говори, понимаешь, говори! Сейчас же говори, а не то!..»
Но вообще-то он сам не знал, зачем кричит и что будет, если дедушка не захочет говорить, но дедушка и вправду начал что-то быстро-быстро бормотать, и тут же изо рта у него двумя ручейками потекла эта противная слюна, но сейчас она как раз подходила к тому, что им требовалось, и Момик сказал: «И шевелись, двигайся!»
И дедушка понял и начал дергаться и дрыгаться, как только он умеет, а Момик смотрел на него во все глаза, чтобы проверить, действительно ли он старается и делает все как надо, но в то же время не забывал поглядывать на клетки, и перетянутые веревками чемоданы, и драные матрасы и кричал про себя: «Вот, вот он – юде, твой юде! Смотри, я привел тебе самого настоящего, такого, как ты любишь, который выглядит, как юде, говорит, как юде, воняет, как юде! Смотри, вот тебе двое: дедушка юде и внук юде, ну, давай, давай!»
В следующие дни Момик совершал уже совершенно отчаянные поступки: они с дедушкой оба сидели на полу и жевали сухой хлеб, Момик шепотом пел партизанские песни на иврите и на идише и читал молитвы из папиного новогоднего молитвенника, и даже заклеил целую стену чулана листами, которые выдрал из «Дневника Анны Франк», но зверь не появлялся. Просто не появлялся, и все. Несчастные животные продолжали скрестись, чесаться, плакать и скулить, котенок совсем уже помирал, но всего этого Момик не боялся, он боялся только зверя, и невозможно было не почувствовать, как тот напрягает свое мощное упругое тело перед решительным прыжком, но пока трудно было угадать, откуда он выпрыгнет. Момик сидел напротив дедушки Аншела и не знал, что делать дальше. Этот дурацкий дедушка, который ничего не умел, кроме как бормотать свою вшивую сраную вонючую историю и плаксивым голосом тянуть свои пей-й-йсни, до чертиков надоел ему, иногда Момику хотелось встать и удушить его – обеими руками зажать ему рот, чтобы он наконец заткнулся, и один раз, когда дедушка стал показывать знаками, что ему нужно в уборную, Момик и не подумал подняться и вывести его, а продолжал сидеть и смотреть ему прямо в глаза, и дедушка растерялся и скулил, как побитый щенок, как помешавшийся котенок, наконец схватил себя обеими руками за это самое место и завопил в отчаянье, а потом по штанам у него начало расплываться мокрое пятно, и мерзкий запах заполнил чулан, но Момику нисколько не было его жалко, наоборот, когда дедушка уставился на него таким несчастным непонимающим взглядом, Момик встал и быстро вышел и оставил его одного в темноте, поднялся в квартиру и заперся изнутри, включил радио и услышал, что наша сборная продувает полякам во Вроцлаве со счетом семь два и поляки на трибунах ревут от восторга, а этот болван Нехемия бен-Авраам как ни в чем не бывало взахлеб сообщает, как Януш Ахорек, и Либерда, и Шершинский обходят наших Стельмаха и Гольдштейна, и Момик понял, что тоже проигрывает, окончательно проигрывает, как говорится, разбит по всем статьям на всех фронтах, но, с другой стороны, Момик был, как известно, такой мальчик, что ему вообще-то наплевать и совершенно не важно, что он проигрывает, и не важно, что над ним смеются и издеваются и отнимают у него бутерброды, но в одном вопросе он не мог позволить себе сдаться и отступить, тут у него просто не было выбора, поэтому он в ту же минуту начал подготавливать новый, более дерзкий план и отказался от всех прежних, потому что дедушка Аншел, как выяснилось, был слишком мелкой и ничтожной добычей, чтобы пробудить аппетит зверя, где бы тот ни скрывался.
Как во всяком серьезном жизненном деле, Момик должен был хорошенько пораскинуть умом (как дотошный коммерсант, поучала Бейла, хотя сама в таких вещах была полный шлимазл и никудышник) и позаботиться о том, чтобы собрать побольше евреев, в таком количестве, чтобы зверю стоило ради них пошевелиться, и это рассмешило его, у него даже вырвался такой чудной отрывистый смешок, который самого его напугал, и он сразу замолчал, и опять стал слушать репортаж, и продолжал совершенно не думать о дедушке, которого, может быть, как раз в эту минуту терзает зверь, разрывает там внизу на части, но рассудок его, над которым Момик был уже не властен, начал планировать, как уговорить ребят из класса одолжить ему на некоторое время их дедушек и бабушек и как притащить их всех сразу вместе к зверю, и опять у него вырвался такой коротенький писклявый смешок, как радиосигнал, он замолчал и оглянулся по сторонам, не слышал ли кто-нибудь этого писка.
