Всякая вещь была принесена на особливом блюде и особливыми людьми, кои все были вооружены саблями и кинжалами. Принеся что-нибудь, каждый у нас оставался, так что кругом нас составился добрый круг вооруженных людей.
В числе прочих вещей, привезенных мною для подарков, была французская водка, и потому я предложил начальнику, не угодно ли ему попробовать нашего напитку, и приказал принести бутылку, а в то же время под видом приказа о водке повторил своим матросам, чтобы они готовы были на всякую крайность. Сказать же японцам, что я их боюсь и чтобы лишние из них удалились, честолюбие мне не позволяло, а притом и не хотел показать, что им не доверяю, однако же я видел, что они ни на какое насилие не покушались, хотя легко могли бы все с нами сделать, что хотели, с некоторой только потерей.
Мы курили табак, пили чай, шутили, они спрашивали у меня, как некоторые вещи по-русски называются, а я любопытствовал знать японские слова. Напоследок я встал и спросил его, когда могу получить обещанные их чиновником съестные припасы и что должен я за все вместе заплатить, показав при том пиастр, чтобы он назначил число оных. Но, к удивлению моему, услышал от него, что он не главный начальник крепости и договариваться об этом не может, а просит, чтобы я пошел в крепость для свидания с самым главным начальником. На сие, однако же, я не согласился, сказав, что я и так уже долго у них гощу, и если еще поеду в крепость, то это на шлюпе причинит беспокойство, и, может быть, произойдут неприятные следствия, но если их чиновники поедут на моей шлюпке на корабль, то оставшиеся там офицеры будут в рассуждении моего положения покойны, и тогда я пойду в крепость. На сие предложение один из них тотчас пожелал ехать. Когда же послали к начальнику спросить на это позволения, то он его не дал, а обещался скоро сам выйти ко мне. Но чрез несколько минут прислал сказать, что он обедает и скоро выйти не может. Ждать его я не хотел и сказал, что, подойдя со шлюпом ближе к крепости, приеду и пойду в крепость.
Второй начальник нимало меня не удерживал и при расставании подарил мне кувшин саги и несколько свежей рыбы, извиняясь, что теперь более нет. Показав на большой завезенный невод, сказал, что он для нас закинут, и просил прислать перед вечером шлюпку, говоря, что тогда доставят всю рыбу, которую поймают. Равным образом и от меня принял зажигательное стекло и несколько бутылок водки, но табаку курильцам брать от нас не позволял. Сверх того дал он мне белый веер в знак дружбы, сказав, чтобы мы, подъезжая к берегу, им махали и что сие будет служить сигналом мирного нашего к ним расположения. При сем случае Алексей, переводя речи японца, толковал мне что-то о кресте, но так несвязно и беспонятно, что я ничего уразуметь не мог. А уже на шлюпке, собравшись с духом, и на свободе, прибрав приличные выражения, вздумал он объяснить мне, что они значили: японский начальник, зная, сколь много русские почитают крест, просил меня, чтобы я в знак благонамеренного нашего к ним расположения перекрестился. Случай этот для меня очень был неприятен, и я крайне сожалел, что не мог понять Алексея на берегу.
К вечеру подошли мы к крепости на пушечный выстрел и стали на якорь. Самому мне на берег ехать для переговоров было поздно, почему послал я для доставления к японцам письма с острова Итурупа и за рыбою мичмана Якушкина на вооруженной шлюпке, приказав ему пристать в том месте, где я приставал, и на берег отнюдь не выходить. Он исполнил мое приказание в точности, возвратился на шлюп по наступлении уже темноты, привез от японцев более ста больших рыб и уведомил меня, что японцы обошлись с ним очень ласково, и когда он им сказал, что сегодня мне быть к ним поздно и что я намерен приехать на другой день поутру, то они просили, чтобы в туман мы не ездили, и притом сказали, что они желали бы видеть со мною на берегу несколько наших офицеров.
Надобно признаться, что сие последнее приглашение от такого народа должно бы было возбудить во мне некоторое подозрение, но я сделал ошибку, что не поверил господину Якушкину: он был чрезвычайно любопытный и усердный к службе офицер, ему хотелось везде быть, все знать и все видеть самому. Я думал, что он, заметив, что я ездил всегда один на берег, выдумал это приглашение от себя, чтобы я его взял с собою на другой день, а более в том уверило меня то, что он в ту же минуту стал просить позволения со мною ехать, но я, пригласив прежде мичмана Мура и штурмана Хлебникова, принужден был ему отказать.
11 июля поутру, в девятом часу, поехал я с упомянутыми господами Муром и Хлебниковым на берег, взяв с собой четырех гребцов[23] и курильца Алексея.
В благомыслии об нас японцев я был уверен до такой степени, что не приказал брать с собою никакого оружия: у нас троих были только шпаги, да господин Хлебников взял с собою ничего не значащий карманный пистолет, более для сигналов на случай тумана, нежели для обороны. Проезжая мимо стоявшей на воде кадки, мы заглянули в нее, чтоб узнать, взяты ли наши вещи, но, увидев, что они все тут были, я опять вспомнил Лаксмана и сей случай приписал также обыкновению японцев не принимать никаких подарков до совершенного окончания дела.
Наконец пристали мы к берегу подле самой крепости. Нас встретил оягода и два других чиновника, те же самые, которые накануне меня встречали. Они просили нас подождать немного на берегу, пока в крепости все приготовлено будет для нашего приема. Желая доверенностью своей к японцам отдалить от них всякое против нас подозрение, велел я шлюпку нашу до половины вытащить на берег и, оставив при оной одного матроса, приказал прочим трем нести за нами стулья и вещи, назначенные в подарки японцам. Минут десять или пятнадцать мы ждали на берегу. В это время я разговаривал с оягодою и его товарищами, расспрашивая их о положении бывших тогда в виду у нас матсмайских берегов и о торговле здешних островов с главным их островом Нифоном[24]. На вопросы они отвечали не очень охотно, по крайней мере так мне показалось. Потом повели нас в крепость.
Войдя в ворота, я удивился множеству представившегося мне народа: одних солдат, вооруженных ружьями, стрелами, копьями, было от 300 до 400 человек. Они сидели вокруг довольно пространной площади на правой стороне ворот, а великое множество курильцев с луками и стрелами окружали палатку, из бумажной полосатой материи сделанную, которая стояла против площади на левой стороне ворот, в расстоянии от оных в шагах тридцати. Мне в голову никогда не приходила мысль, что в такой маленькой крепостце могло быть столько вооруженных людей. Надобно думать, что, пока мы были в сей гавани, они собирали их из всех ближних мест.
Лишь только мы вступили в крепость, то нас ввели в помянутую палатку, где против входа на стуле сидел их главный начальник в богатом шелковом платье и в полной воинской одежде, имея за поясом две сабли, через плечо у него лежал длинный шелковый шнур, на одном конце коего была такая же кисть, а на другом стальной жезл, который он держал в руках и который, конечно, служил знаком его власти. За ним сидели на полу его оруженосцы: один держал копье, другой ружье, а третий шлем, такой же, какой я видел прежде на втором начальнике, только на этом изображено было солнце. Второй начальник со своими оруженосцами сидел по левую сторону главного начальника, и также на стуле, только его стул был пониже; а по сторонам у них вдоль палатки сидели на полу, как наши портные, по четыре чиновника на каждой стороне, на них были черные латы и по две сабли за поясом.
При входе нашем оба начальника встали; мы им поклонились по своему обычаю, и они нам тоже, потом просили нас сесть на приготовленные для нас скамейки, но мы сели на свои стулья, а матросов наших они посадили на скамейки позади нас. После первых приветствий и учтивостей они нас стали потчевать чаем без сахара, наливая, по своему обычаю, до половины обыкновенных чайных чашек, которые подносили на деревянных лакированных подносах без блюдечек, но прежде потчевания спросили нас, чего нам угодно, чаю или чего другого. Потом принесли трубки и табак и начали говорить о деле: они спрашивали о наших чинах, именах, об имени шлюпа, откуда и куда идем, зачем пришли к ним, какие причины заставили русские суда напасть на их селения, знаем ли мы Резанова и где он ныне.
