— Наилучшие пожелания от капитана, кузина Валентина, — сказал Джеф. — Он извиняется за то, что он не отдал вам это раньше, он забыл. Моя бабушка приказала взять его на корабль для вас. Откройте его, и все ваши трудности будут решены.
Валентина подняла крышку. Внутри лежало с полдюжины разноцветных одежд, уложенных очень аккуратно.
Вынув одну из них, она спросила:
— Что это такое?
— Это восточные платья, кузина Валентина, самая подходящая одежда для Стамбула. Ваш яшмак легко одевается поверх платья. Мой отец говорит, что в них будет прохладней. — Мальчик поклонился и быстро ушел.
— Боже, миледи, они чудесны! — сказала ей Нельда, подходя поближе и разглядывая платья. — О, наденьте вот это розовое. Оно сделает еще лучше цвет вашего лица.
— Шелк великолепен, — пробормотала Валентина, — и посмотри, какая вышивка и какой бисер, Нельда. Я думаю, что когда-то они, должно быть, принадлежали моей тете Скай! — Она сняла платье и стянула нижние юбки.
Молодая служанка помогла хозяйке натянуть платье на голову, и оно, изящно обтянув ее плечи, закрыло ее до щиколоток. Горловина в виде буквы V и широкие манжеты были расшиты тонкой золотой нитью и розовато-лиловым стеклянным бисером.
Радостно хихикнув, Нельда вытащила из сундука подходившие к платью туфли без задников. Они были как раз впору. Девушка причесала длинные черные волосы своей хозяйки, снова заплела их в косу, завязав ее розовой лентой с крошечными белыми жемчужинами.
— Ну, миледи. Вы выглядите замечательно, даже если одежды непривычны для вас, — сказала она.
Потом Нельда сама переоделась в хорошенькое синее платье, потому что на дне сундука было несколько простых, но красивых одеяний, а на них лежал кусок пергамента с написанными на нем словами «Для Нельды».
Мурроу ждал на палубе и одобрительно закивал, увидев, как они одеты. Обе были завернуты в яшмак из темно-синего шелка. С ухмылкой он накинул чадру из темно-синего шелка на лицо своей кузины, после чего видны остались только непокорные аметистовые глаза. Нельду очень веселило ее одеяние.
— Это просто как в сказке, миледи, — сказала она, хихикая.
— Не думаю, что в этой штуке можно дышать, — ворчала леди Бэрроуз.
На пристани Мурроу, Патрика и Тома ждали три лошади в красивой сбруе. Рядом стоял нарядный позолоченный паланкин, украшенный драгоценными камнями и завешанный шелковыми занавесками кораллового цвета. Валентине и Нельде помогли забраться внутрь. Паланкин изнутри был устлан подушками бирюзового и кораллового бархата. Восемь черных рабов, точно подобранных по росту и сложению, одетые в бирюзовые панталоны, с дорогими, усыпанными драгоценными камнями ошейниками, подняли паланкин так, как будто он был пушинкой, и быстро понесли его через многолюдную пристань.
Валентине очень хотелось выглянуть из-за занавесок и самой увидеть, что происходит вокруг, но предостережение Мурроу об исламских обычаях взяли верх. Однако она подняла чадру с одной стороны, чтобы было легче дышать. Она была поражена, с какой легкостью носильщики паланкина передвигались под жарким солнцем по извилистым улицам, уходящим вверх по холму к Балате, еврейскому кварталу города. В течение всего путешествия Нельда сидела с широко раскрытыми испуганными глазами. Впервые, к неимоверному облегчению своей хозяйки, она молчала.
Носильщики остановились, аккуратно опустив паланкин. Они раздернули занавески, и Валентина быстро натянула чадру. Ей помогли выйти из паланкина во внутренний двор, выложенный желтой плиткой. Высокий бородатый молодой человек в длинном полосатом одеянии и небольшой круглой шапочке на макушке поздоровался с Мурроу, Патриком и Томом. Потом он подошел поздороваться с Валентиной.
— Леди Бэрроуз, я Симон Кира. Добро пожаловать в наш дом.
— Вы говорите по-английски!
— Да, миледи, я провел три года в Лондоне у английских родственников, год с французскими родственниками в Париже, год с гамбургской ветвью семьи и еще год в Москве. Волей Божьей, когда-нибудь я стану главой дома Кира, поэтому мне нужно было по возможности изучить дела наших самых важных торговых центров.
— Значит ли это, что здоровье вашей бабушки ослабло, сэр? — спросила Валентина.
Теплые карие глаза Симона Кира добродушно блеснули.
— Эстер Кира моя прабабушка, леди Бэрроуз, и она, как и всегда, в добром здравии. Когда Яхве40 призовет ее к себе, мой отец, Илия, возглавит дом Кира. Мой дедушка Соломон умер четыре года назад. Нет, пройдет много лет, с Божьей помощью, прежде чем я буду должен возложить на свои плечи ответственность за семью. Но пойдемте! Я не переживу, если сейчас же не отведу вас к Эстер. Я слышу даже отсюда, как она нетерпеливо постукивает ногой.
— На каком языке мы будем говорить с ней, Симон Кира? — вежливо поинтересовалась Валентина. — Мурроу учил меня турецкому во время нашего путешествия.
— Эстер бегло говорит по-французски, леди Бэрроуз, — ответил он. — Джентльмены, вы должны пойти с нами, потому что помещения Эстер находятся отдельно от женской половины. Она любит принимать гостей.
Они последовали за Симоном Кира через красивый внутренний двор с фонтаном, выложенным желтой и голубой плиткой.
Двор был отгорожен от улицы сплошной стеной, без окон, и двумя крепкими, обшитыми железом, дубовыми воротами. Трехэтажный дом Кира в отличие от большинства домов в Стамбуле, построенных из дерева, был выложен из побеленного кирпича. Комнаты Эстер Кира находились на первом этаже и выходили окнами в сад, который, в свою очередь, выходил на город. Дом Кира стоял на верхней точке Балаты и был открыт глазу, поэтому его постарались построить так, чтобы он казался скромнее, чем был на самом деле. Высокая стена скрывала сад и большинство окон от любопытных глаз. Кира предпочитали не выставлять напоказ свое богатство. Тем не менее дом впечатлял, а его обстановка была великолепной. Двойные дубовые двери в апартаменты Эстер Кира были покрыты листовым золотом, внутри же гостиная старейшины рода утопала в роскоши. Выложенный плиткой фонтан разбрасывал душистую воду. Конусообразный колпак над камином был серебряным, так же как и шесть ламп с ярко-красными стеклами. Высокие окна от пола до потолка были фактически стеклянными дверями, позволяющими Эстер выходить в ее любимый сад. Ковры на полированных деревянных полах были такими толстыми, что нога утопала в них. Мебель была сделана из черного и других драгоценных пород деревьев и инкрустирована перламутром и полудрагоценными камнями.
Посреди всего этого великолепия сидела маленькая женщина с белоснежными волосами и живыми черными глазами. На ней было обильно расшитое платье из переливчатого синего шелка и множество золотых украшений. Но на пальцах рук у нее было только одно кольцо с огромным бриллиантом, переливающимся красными и синими искрами.
— Итак, — обратилась она к ним неожиданно сильным голосом, — ты наконец привел ко мне гостей, Симон. Ну, ну, не стой там! Представь их мне! — Ее черные глаза пробежали по лицам пришедших.
Симон Кира ласково улыбнулся старой женщине. Было ясно, что он боготворит ее. Он представил ей трех мужчин, и Эстер сердечно приветствовала их, но взгляд ее не отрывался от двух женщин, чьи лица были скрыты под чадрой.
— Снимите ваши яшмаки, — приказала она нетерпеливо, а когда они выполнили ее приказ и снова повернулись к ней, она стала внимательно рассматривать обеих. Наконец, не отрывая глаз от лица Валентины, она сказала:
— Ты гораздо красивей, дочь Марджаллы, чем твоя мать. Долгую минуту Валентина молчала. Наконец, она сделала шаг вперед и встала на колени перед Эстер Кира. Взяв руки старухи, она поцеловала их.
— Благодарю вас, Эстер Кира, — тихо сказала она. — Благодарю вас за то, что вы много лет назад спасли жизнь моей матери.
— Встань, дитя, и сядь рядом со мной, — улыбнулась ей Эстер Кира. Она сделала знак остальным садиться.
— Марджалла… Я знаю, что мою мать здесь называли так, — сказала Валентина. — Что означает это слово?
