— Что ты думаешь делать?

— Не знаю. Куда мне идти? У меня нет ни родных, ни дома, ни денег.

— У меня кое-что отложено. Я отдам эти деньги тебе.

— Они нужны для… твоих детей, — против воли голос Лилы жалобно дрогнул, будто сломанная струна.

— Тогда возьми у Джейка. Полагаю, он тебе кое-что должен.

— Ты бы так поступила?

Унга присела на кровать.

— Не знаю. Когда очередной белый мужчина выставлял меня на улицу, я никогда ничего у него не брала. Таким образом я демонстрировала свою гордость, которая была ему не нужна.

— Ты сохраняла ее для себя. Я тебе завидую, Унга. Ты никогда не была невольницей.

— Неправда. Ко мне относились не лучше. Унижали, случалось, и били.

— Неважно. Ты нашла силы уйти первой. Я тоже смогу.

Лила закрыла глаза. Она думала о том, что, случается, плод долго зреет, а после разламывается сам собой и падает вниз, чтобы увянуть и сгнить. Надо сорвать его прежде, чем это произойдет.

Лила не стала говорить подруге о том, что хочет дать свободу Джейку: Унга едва ли смогла бы ее понять. Как не собиралась сообщать индианке то, во что Унга наверняка бы поверила: Джейк принес ей лекарство, и через несколько часов она ощутила тянущую боль в животе, хотя до этого все было в порядке. А потом все мечты и надежды покинули ее вместе с потоками крови. Совпадение? Возможно, хотя поведение Джейка говорило, что нет.

Так поступали белые господа со своими рабынями, которых они использовали, как красивую вещь, но никогда по-настоящему не любили.

Сара знала, что не должна быть счастлива, но все-таки была, несмотря на то, что ее не вполне настоящий, но все же венчанный супруг совсем недавно обрел покой в могиле, а брат пустился в бега.

Она была счастлива потому, что к ней приехал Тони Эванс, и с тех пор они расставались разве что на ночь. Вопреки всему она выбрала его, а не Темру. Она так решила, и никто не мог заставить ее передумать.

Отныне Сара не должна была постоянно помнить о том, что есть нечто, способное их разлучить. Она стала вдовой. Юджин, который наверняка воспротивился бы ее браку с янки, уехал. Мнение соседей давно не имело для нее никакого значения. Война закончилась, и Тони мог вернуться домой, что он и собирался сделать после того, как они с Сарой поженятся в Чарльстоне.

— Потом мы сядем на пароход и отправимся в Нью-Йорк, где устроим свадебное торжество. Я написал отцу, что жив, здоров и скоро приеду домой вместе с женой. Он очень хочет с тобой познакомиться.

— Как он отнесется к тому, что я южанка? — волновалась Сара.

— Я уже говорил об этом. Для него главное, чтобы я вернулся домой, был счастлив и больше никуда не уезжал.

— Я не хочу устраивать пышное торжество, ведь фактически я еще в трауре.

— Мы все решим по приезде, — примирительно произнес Тони, — главное поскорее пожениться.

— Так быстро после смерти первого мужа…

— Дорогая! — Тони взял ее за руки. — Мне не терпится назвать вас своей!

Сара покраснела. Он любовался ее просто убранными русыми с оттенком рыжины волосами, ясным взглядом голубых глаз, легким загаром. Они пребывали в трогательной поре начала любви, робкого сближения, восторженной нежности, ничем не омраченного светлого счастья.

Ей все больше хотелось вырваться в бурный мир, познать неведомое, увидеть то, чего до сих пор не довелось повидать, а изредка ее одолевала грусть, и она, как и прежде, мечтала навсегда остаться в Темре, по вечерам слушать шелковистый шелест листвы в саду, сонный лепет ветра, долетавшего с полей. Играть на старом расстроенном пианино, мягко переворачивая пожелтевшие, похожие на пергамент ноты. Хотелось душевного тепла, покоя, ясности и твердости мысли, как в прежние времена. Однако прошлое навсегда ушло, и надо было двигаться дальше.

При знакомстве Тони без колебаний пожал Алану руку. У мужчин нашлись общие интересы и темы для разговора — книги, политика, война; по вечерам они подолгу беседовали в гостиной.

Поняв, что они с Аланом остаются в Темре вдвоем, да еще на правах хозяев, Айрин не знала, что и сказать. Самые смелые мечты воплощались в жизнь, и это было так неожиданно, что ей было трудно ответить, рада она или нет.

Узнав, что Тони и Сара едут в Нью-Йорк, Алан скрепя сердце написал письмо Хейзел. Он пытался искать Коннора через газеты, но до сих пор никто не откликнулся, и Алан опасался, что это плохо скажется на настроении и душевном состоянии Айрин. Хейзел же обладала не только кипучей энергией, но и обширными связями, в том числе по каналам негритянской почты. Почему-то он не сомневался в том, что она согласится ему помочь.

— Я хочу передать письмо для одной дамы, — сказал Алан Тони. — На конверте ее прежний адрес, но я не уверен, что она не поменяла место жительства.

— Не беспокойтесь, если она в Нью-Йорке, я обязательно ее разыщу, — уверенно ответил Тони и взял конверт.

Накануне отъезда Сару ожидало еще одно потрясение, какого она никак не могла предвидеть. После обеда, когда она взяла в библиотеке книгу и отправилась в спальню, чтобы немного побыть в одиночестве, вошла Айрин и сказала:

— К тебе пришли.

На лице Сары появилось тревожное выражение. Темра давно перестала быть местом, в которое часто наведываются гости.

— Кто?

— Ты не поверишь. Касси.

Сара невольно отпрянула.

— Что ей нужно?!

— Будет лучше, если ты сама спросишь ее об этом.

Сара поправила одежду и сошла вниз с твердым намерением вышвырнуть бывшую горничную за порог.

Она была поражена видом Касси. Грубые башмаки, уродливая шаль. Согнутые плечи и затравленный взгляд. Куда подевались заносчивость, показной лоск? Краем глаза Сара поймала взгляд Айрин, которая стояла на лестнице, совсем не тот взгляд, какой ожидала увидеть. В нем не было ни малейших признаков злорадства или гнева, а лишь задумчивая печаль.

Сара догадалась, что Айрин вспоминает о том, как некогда стояла на месте Касси, ожидая приговора хозяев дома, и поняла, что больше не хочет выступать в роли вершительницы судеб.

— Что случилось? — спокойно, без вражды спросила она бывшую служанку.

Касси опустила голову и произнесла почти без всякого выражения:

— Какие-то люди разгромили мою лавку. Они кричали: «Ты не смеешь здесь торговать, черная тварь!» Часть товаров разграбили, остальные испортили и сломали. Я попробовала обратиться за помощью к военным, но они лишь посмеялись надо мной.

— А сержант Трамбал?

— Он исчез много раньше, почти сразу, как узнал, что я жду ребенка. Он так и не женился на мне, хотя обещал. Дела шли все хуже: белые господа не желали покупать в моей лавке, а у негров не было денег. После погрома я пыталась просить милостыню, но в Чарльстоне слишком много таких, как я. И тогда я решила вернуться в Темру, потому что здесь родилась я и похоронена моя мать, — пробормотала негритянка и заплакала.

Сара вспомнила колыхание большой мягкой груди и широкую, добрую улыбку «мэмми», своей кормилицы и няни, матери Касси, которая шила кукол из тряпок и дарила их своей любимице, «маленькой мисс». Сара брала их в руки, предвкушая удовольствие от игры, тогда как похожие на черные бусинки глаза маленькой негритянки с надеждой следили за ее движениями.

Хотя кукла была сделана руками ее матери, Касси не смела дотронуться до нее прежде госпожи, так же, как не имела права брать ее вещи, куда-то идти без спроса, первой начинать разговор. Право быть горничной Сары перешло к ней по наследству, и с тех пор молодая госпожа, случалось, делилась с ней секретами и обсуждала новости. И все-таки Касси никогда не была ее подругой, а всего лишь служанкой, а что еще хуже — невольницей.

Прежде Сара никогда не задумывалась о том, что слово «рабыня» означает «унижение», как и о том, что эта девушка приходилась ей молочной сестрой.

Она вспомнила последнюю встречу с Касси, когда в голосе негритянки звучала ненависть. То была оборотная сторона медали, которую Сара предпочитала не видеть.