– А «проклятые письма» – это что такое? – спросил Андрей.
– Письма, которые Маша писала любовнику своему! У моей невесты – незаконнорожденное дитя, и об этом по милости моих теток, будь они неладны, уже знает весь Петербург!.. Вот в чем беда – а если бы подлая тварь принесла их мне, я бы… я не знаю… Я бы сперва поговорил с Машей… – Венецкий был в полном смятении.
– Вы бы выкупили эти письма?
– Да, конечно! Что бы там ни было… прежде всего – честь! Обошлось бы без шума! – вдруг выкрикнул Венецкий. – Да, клянусь вам, так и скажите Беклешову! Я бы не допустил Машиного позора! А сейчас… сейчас…
– Вы бы прочитали эти письма? – продолжал Андрей.
– Господи, да я бы прочитал любую мерзость сейчас, лишь бы понять, куда она пошла! Отец выгнал Машу из дому! Он и вещей взять не позволил! Я помчался к ней, едва отвязался от моей безумной матушки… А ее-то и нет… Девка ее, Дуняшка, еле ко мне выскочить исхитрилась… Она – здесь, у Беклешова? Да что ж вы молчите, сударь?
– Здесь ее нет. А кабы пришла?
– Я спрятал бы ее в безопасном месте. Я побегу дальше искать ее…
– Подлец! – Гриша резко отворил двери угловой комнаты и стоял на пороге, едва не скрипя зубами от злости.
– Ты неправ! Потому я тебя прощаю! – крикнул ему Венецкий.
– В прощении твоем не нуждаюсь! Ты – тряпка! Дитятко, матушка розгой пригрозила?! Мы будем драться, слышишь?
– Изволь! Присылай секундантов!
– Соломин, секундантом будешь ты!
Этот обмен выкриками случился так быстро, что Андрей и слова сказать не успел. Лишь после того, как Гриша назвал его секундантом, дуэлянты перевели дух – и дали ему несколько мгновений.
– Беклешов, это невозможно. Ищи зрячего. От меня проку мало…
– Никого искать не стану. Ты знаешь, в чем дело, а другому объяснять – нет! Не желаю!
– Но я услышу разве что звон шпаг.
– Этого довольно. У вас найдутся две шпаги одинаковой длины, сударь? – спросил Гришу Венецкий с ледяной вежливостью.
– Непременно, сударь. Стойте тут, я принесу. – Гриша побежал к себе в спальню, где, надо полагать, хранил весь свой арсенал.
– Это нелепица, граф, – сказал Андрей. – Уходите, ради бога…
– Он оскорбил меня! – Венецкий сбросил шубу и стал выпрастывать руки из кафтана. – Ах, черт, как давно я не был в зале… А он, поди, каждый день фехтовал…
– Позвольте мне примирить вас. Хотя бы…
– Нет. Справлюсь.
– Вот они, – Гриша, войдя, протянул Соломину две офицерские шпаги, эфесами вперед, и помог их взять. – Сравни длину. Ведь одинаковы клинки? Это – все, что от тебя нужно.
– Сдается, да, – проведя по ним ладонью, ответил Андрей. – Но тут не место для шпажного боя. Вам и в меру встать невозможно. А если придется отступать? Я знаю твои комнаты – они и двух саженей в длину не будут.
– Значит, деремся на заднем дворе. Не то понабегут доброхоты. И будет нам вместо дуэли полковая гауптвахта, – Гриша рассмеялся. – Дядя Еремей, ты куда спрятался? Веди барина с нами на двор!
Венецкий и Гриша выбежали во двор, сильно озадаченный Еремей вывел следом своего барина. Вечер был морозный, медленно падал легкий снежок, словно снеговая туча в небесах еще не решила, просыпаться ей сейчас или погодить до ночи.
– Это что? – спросил Венецкий, увидев большой темный круг на снегу от недавно вычищенного ковра. – Это нам, пожалуй, подойдет. Становитесь в позитуру, сударь. Господин Соломин, дайте знак хлопком в ладоши.
– Вы оба взбесились, – ответил Соломин. – Может, хоть на морозе остынете.
– Соломин, я Христом Богом заклинаю тебя, – взмолился Гриша. – Если я не буду биться за свою сестру, то кто же? Другого защитника у нее нет! Да решайся ты, наконец, не то мы оба замерзнем! Мы же в одних камзолах!
– Вы – два дурака. Вас столкнули лбами…
Андрей собирался что-то умное сказать о подлинном виновнике беды, о тайном виновнике, но Гриша был уже невменяем.
– Тебе-то чего бояться? – крикнул он. – Ты трус, да? Соломин, ты трус?
Этот нелепый упрек Андрея разозлил, и он хлопнул в ладоши. Тут же звякнули клинки.
Дуэль под снегопадом была красива – до той поры, когда Гриша сделал выпад, а Венецкий как раз оступился на снегу. Обороняясь, граф неловко взмахнул шпагой, и острие чиркнуло по Гришиной шее. Из раны вылетела пульсирующим фонтанчиком алая кровь.
– Батюшки мои! – закричал Еремей и кинулся зажимать рану, призывая во весь голос Ивашку, чтобы нес бинты, платки, все, что подвернется под руку.
– Это пустяки, – сказал, отталкивая его, Гриша. – Я готов биться дальше!
– Нет, нет! – перебил его Венецкий. – Тебе нужна помощь, не кобенься…
– Я убью тебя!
– Да хоть ты ему скажи, Андрей Ильич! – закричал Еремей. – Это ж – так же, как у поручика Гольтяева было! В минуту вся кровь выхлестала!
– Нет, я буду биться! Еще чего, царапина!.. – тут Гриша опустил шпагу, левой рукой ощупал горло и увидел, что вся рука – в крови. – Господи… – прошептал он, наконец-то испугавшись. – Да что ж это?.. Ведь царапина… Что со мной? Еремей, держи меня…
– Надо жилу пережать! – вспомнил Андрей.
Гриша покачнулся, отбросил шпагу:
– Царапина… а голова кружится…
– Еремей, Венецкий, несите его в дом! – закричал Андрей. – Уложите!.. Жилу пережмите!.. – и сам устремился на помощь другу, совершенно забыв, что стоит на крыльце.
Слетев со ступенек и оказавшись на коленях, Андрей пополз на Еремеев голос. Ему казалось, будто он знает, как пережимают кровяную жилу; казалось, будто руки сами по милости Божьей совершат все нужное. А Гриша повис на Еремее, и тот от растерянности позволил раненому опуститься на снег. Венецкий от потрясения онемел и окаменел. Андрей полз на коленях и вдруг наткнулся на Гришины ноги.
– Соломин, я умираю… – отчетливо выговорил Гриша. – Пить… Пить дай…
Андрей сгреб ком снега, наугад поднес к его губам. Это оказалось уже бесполезно.
– Соломин… – прошептал Гриша. – За Машу… ты… бейся…
– Я не желал, я не желал! – вдруг закричал Венецкий. – Господи, Гришенька… как это?.. Не желал, вот как Бог свят!..
– За меня… – еле слышно сказал Гриша. Это были его последние слова.
Потом началось столпотворение. Венецкий рыдал. Наконец-то прибежавший Ивашка поднял крик. Еремей, убедившись, что Грише уже не помочь, стал поднимать своего питомца.
– Венецкий, где вы? – спросил Андрей. – Уходите… Уходите, черт бы вас побрал!
Потом был неприятнейший разговор с появившимися офицерами-измайловцами.
– Соломин, кто был этот негодяй? – спрашивали они.
– Почем мне знать. Я не видел его. И по голосу не опознал, – отвечал Андрей. – Одно знаю точно – этого голоса я до поединка не слышал.
– Но повод, повод?..
– Честь. По крайней мере, так я понял. Я лишь вчера приехал, господа. И не имел случая как следует поговорить с Беклешовым. Одно знаю – именно он вынудил противника к бою.
Еремей, видя странное поведение барина, держался той же линии: противник ему незнаком, куда подевался – неведомо.
Наконец полковой врач освидетельствовал тело и велел везти его на съезжую – дуэль с точки зрения полиции была убийством, и жертва с убийцей отныне числились по ведомству управы благочиния. Андрей и его дядька остались одни.
– Отчего ты, Андрей Ильич, этого аспида выгораживал?
– Оттого, что молодой дурак. Не сумел отступить… Принял к сердцу беклешовские вопли… Коли захочет – сам явится в часть. Я его выдавать не стану. Понимаешь, дяденька, я в этом деле – секундант. Объяснить этого я никому не смогу – решат, что спятил. Какой из меня секундант?.. Принеси вина, – подумав, велел Андрей.
– Доктор запретил.
– К черту доктора.
Но Еремей не послушался, а помог барину раздеться, обтер его мокрым полотенцем и переодел в чистое.
– Что, коли придет Маша? – говорил Андрей. – Господи, что я ей скажу?.. Налей вина, хоть чарку. Не понимаешь, что ли?.. Ежели она придет, а меня тут не будет, то вся надежда на Венецкого. Вдруг он додумается, где ее искать?
