Ничто в нем не поражает так сильно, как это постоянное, почти беспрерывное преобладание ясной, рассчитывающей мысли; но сила его воли кажется еще более непостижимой, чем сила его разума; прежде чем стать госпожой над другими, она становится ею у себя. Чтобы постигнуть всю
________
1 ) Nouvelle Relation de l'itinéraire de Napoléon, de Fontainebleau à ГЦ e d'Elbe, par le comte de Waldburg-T r u с h s e s s, commissaire nommé parle roi de Prusse (1815), стр . 22,24, 25 26, 30, 32, 34, 37. — По видимому , ужасные сцены отречения и его попытки отравиться , к которым он прибегал в Фонтенбло , уже нарушили его обычное равновесие . После прибытия на Эльбу, он говорит австрийскому комиссару Коллеру: «Что касается вас, мой милый генерал, перед вами я предстал во всей красе». — Сравните у M-me de Rémusat, I , 108, одно из его признаний Талейрану, где он с циничной откровенностью определяет то расстояние, которое отделяет в нем природные инстинкты от преднамеренности. — Здесь, как и всюду, в нем чувствуется отчасти актер, или даже итальянский buffone; Прадт называл его «Юпитером Скапином». Прочтите его размышления, которые он излагает в присутствии Прада, После своего возвращения из России: точно комедиант, который скверно исполнил свою роль, потерпел полное фиаско на сцене и, вернувшись за кулисы, обсуждает свою роль и взвешивает впечатления публики, (De Pradt, стр. 219).
57
мощь этой воли, недостаточно указать на ее обаяние, сосчитать тысячи покоренных ею душ, учесть чудовищное количество внешних препятствий, которые она преодолела, — необходимо еще главным образом вообразить себе всю силу и безудержность его внутренних страстей, которые она держит в узде и ведет точно запряжку взмыленных и взбесившихся лошадей. Его воля — это тот возница, который постоянным напряжением своих мышц сдерживает и покоряет этих почти неукротимых коней, который направляет их порывы, соразмеряет бег, умеет использовать все, вплоть до неверных шагов, чтобы беспрепятственно нестись на своей грозной колеснице над бездонными пропастями.
Если чисто рассудочные идеи могут иметь такую постоянную власть и силу, то это значит, что все жизненные соки организма направлены на то, чтобы их питать; в глубине его сердца и темперамента скрыт их главный источник; этот подземный источник, который доставлял его идеям их суровую и жесткую энергию —это его основной и первоначальный инстинкт, более могуч, чем его ум и, даже, чем сама воля его, инстинкт —стать самому центром и свести все остальное к своей личности, другими словами — э г о и з м .
II.
Этот эгоизм, не инертный, а деятельный и всепоглощающей, пропорциональный энергии и богатству его дарования, разросшийся благодаря воспитанию и обстоятельствам, раздутый успехом и всемогуществом до размеров какого-то чудовища, — воздвигает, наконец, среди человеческого общества одно колоссальное Я, которое постоянно расширяет круг своих упорных, хищных захватов, негодует на всякое сопротивление, не переносить никакой другой независимости и на всем огромном протяжении присвоенного себе пространства не терпит никакого проявления жизни, если только она не является дополнением или орудием его собственной.
Уже в юноше и даже в ребенке сказывались задатки этого всепоглощающего самодовления. «Характер властный, повелительный, упрямый», таковы отзывы о нем Бриеннской школы 1).
_______
1 ) Bourrienne , I, 21.
58
«Необычайно эгоистические наклонности», продолжаются эти отзывы и в Военной Школе 1), «очень самолюбив, честолюбив, все считает своим, любит одиночество», оттого, конечно, что в обществе равных ему не удается быть господином, а там, где нельзя повелевать, он всегда чувствует себя стесненным.
«Я жил особняком от моих товарищей», говорит он позднее 2); «за школьной оградой я облюбовал себе местечко, куда постоянно забирался и где мог мечтать вволю. Когда мои товарищи хотели посягнуть на мои права в этом углу, я отстаивал их всеми силами; у меня тогда уже было инстинктивное чувство, что моя воля должна брать верх над всякою другою и что все приглянувшееся мне должно быть моим». Возвращаясь в своих воспоминаниях к более раннему периоду своей жизни, еще под отцовской кровлей, в Корсике, он сам о себе говорит, как о маленьком злостном дикаре, непокорном, не знающем никакой узды и лишенном совести 3). «Я ничего не признавал и никого не боялся; бил одного, царапал другого, нагонял страх на всех и каждого. Избив, искусав брата Иосифа, я шел на него же жаловаться, как только тот приходил в себя». Великолепный прием, к которому он неуклонно прибегает всю жизнь: это уменье лгать с выгодой для себя ему присуще от рожденья. Впоследствии, уже сложившимся человеком, он кичится им и считает его признаком и мерилом политического превосходства; он с удовольствием вспоминает, как один из его дядей еще в детстве предрек ему славу и господство над миром, основываясь на его привычке постоянно лгать 4).
_________
1 ) Yung, I, 125.
2 ) M-me de Rémusat, I, 267.—Yung, II, 109. Вернувшись в Корсику, он силой берет верх над всей семьей. «С ним нельзя было спорить, говорит его брат Люсьен; он сердился на малейшее замечаете и выходил из себя в ответ на самое незначительное сопротивление; даже Иосиф (старший) не смел возражать своему брату».
3 ) Mémorial, 27—30 августа, 1815.
4 ) M-me de Rémusat, I , 105.—Нельзя себе представить более искусного, и более упорного софиста, более настойчивого, убедительного и красноречивого в тех случаях, когда ему нужно было доказать свою правоту и справедливость. Отсюда все, что он диктовал с острова Св. Елены, его прокламации, послания и дипломатическая переписка; отсюда сила его слова, столь же могучая, как и сила его оружия, его влияние как на подданных, так и на противников, а также и то посмертное влияние, которое он оказывает на потомство. — Он в такой же
59
Отметьте это словечко дяди: в нем выразился весь опыт человека того времени и той страны. Вот чему научала общественная жизнь в Корсике; в силу неизменной связи, мораль здесь применяется к нравам. Действительно, такова мораль, ибо таковы нравы, во все времена и во всех странах, где полицейская власть бессильна, где правосудие отсутствует, где общественное дело принадлежит тому, кто его забрал, где междоусобные войны свирепствуют, не зная ни удержу ни пощады, где каждый носит оружие, где допускаются все способы обороны, обман, притворство, плутовство, на ряду с ружьем или кинжалом. Так было в Корсике в XVIII веке, так было и в Италии в XV веке.
Вот первые впечатления Бонапарта, точно взятые из времен Борджиа и Макиавелли; вот где зародились его первые полу-идеи, которые впоследствии послужили основой его зрелым мыслям; здесь же заложен фундамент его будущего умственного здания и тех представлений, которые он составил себе о человеческом обществе. В дальнейшем, по окончании французских школ, при каждом его посещении родины и пребывании там, впечатления эти удваиваются и укрепляют в нем ту же конечную идею. «В этом краю» — пишут французские комиссары народ не имеет никакого абстрактного понятия «о принципе», чего бы он ни касался, социальных интересов или правосудия. Правосудие не отправляется; в два года совершено сто тридцать убийств... Институт присяжных парализовал последнюю возможность наказания преступников; никогда самые неопровержимые доказательства и даже сама очевидность не заставят присяжных, набранных из членов одной и той же партии или даже семьи обвиняемого, вынести
