– Вернее, слышу. А понять этого я не могу… Если мне здесь делать нечего, то зачем я торчу здесь и зря трачу время?
– Не торопись. Придет время – узнаешь, тогда все и поймешь. Кое-что могу и сейчас сказать. Ты, надеюсь, и сам видишь некоторые новые обстоятельства… Экономический кризис, начавшийся в США в тысяча девятьсот двадцать девятом году, не утихает, наоборот – распространяется все шире. Капиталисты лихорадочно ищут выход – они понимают, что держать обнищавшие массы в рамках старой буржуазной демократии нельзя. Отсюда – стремление к открытой диктатуре. Это относится прежде всего к побежденной Германии. Там не сегодня-завтра к власти придут фашисты – придут при непосредственной помощи промышленников. И тогда начнется великая трагедия… Живя здесь, ты обязан быть в курсе умонастроений всех слоев общества – знать, как они относятся к фашистской опасности. Больше того, знать, как французское правительство намерено выполнять взятые на себя обязательства в отношении своих младших партнеров – Польши, Югославии, Чехословакии, Румынии – в случае серьезных политических осложнений в Восточной Европе… Ты пойми, нам не нужны чужие секреты – ни военные, ни экономические. Мы этим не занимаемся и заниматься не будем. Но бороться против злейшего врага рабочего класса и демократии – против фашизма – мы обязаны всеми доступными нам средствами, – он замолчал, поднял бокал, разглядывая темно-рубиновое вино на свет. Потом проговорил, словно раздумывая вслух: – Кто знает, может, настанет и такое время, когда мы поможем французам, располагая необходимыми сведениями… Откроем им глаза на то, что их ожидает в случае прихода к власти в Германии фашистов. Немцы, проглотив в восемнадцатом году горькую пилюлю – подписав Версальский мирный договор, мечтают о реванше, мечтают неустанно!.. Они готовятся отомстить Франции за свой позор, отомстить безжалостно!.. Вот так-то, друг мой… Начал ты хорошо. Но ты должен перебраться в Париж. Заводи знакомства с нужными людьми, сделай все, чтобы быть постоянно в курсе событий, – гость с удовольствием осушил бокал. – Хорошее вино, ничего не скажешь!..
– Да, вина здесь отличные. А вот к еде никак не привыкну, особенно скучаю по черному хлебу. По нашему свежему, пахучему ржаному хлебу…
– Человек ко всему привыкает, – сказал гость. – Веди себя незаметно, старайся ничем не выделяться. Каждую минуту помни: ты самый заурядный человек; кроме наживы и спорта, тебя ничто не интересует, и уж совершенно не интересует политика. Никогда, ни с кем никаких бесед на политические темы, если, конечно, это не нужно для дела… Впрочем, тебя не надо учить – сам все отлично знаешь.
– Знаю, конечно…
– Как Лиза? С ее знанием французского языка она, наверное, чувствует себя здесь как рыба в воде?
– Не совсем так… Что может быть хорошего в ее жизни? Четыре стены, кухня, церковь. Пустяковые разговоры с соседками о способах приготовления того или иного блюда. Торт по особому рецепту!.. Разве для этого она столько училась?
– Ничего, всему свое время. Передай ей от меня сердечный привет и скажи, что настанет и ее час. Как у вас с деньгами?
– Полный порядок! Я же предприниматель. Скоро, кажется, стану эксплуатировать чужой труд: мой компаньон мечтает нанять побольше рабочих – стать владельцем хоть и маленького, но все же завода. Мы и сейчас зарабатываем с ним неплохо. Возможно, в недалеком будущем накоплю те семь тысяч франков, что прислал мне «отец» из Чехословакии!..
– Вот видишь, оказывается, ты прирожденный коммерсант.
– Что ж, не боги горшки обжигают. Нужно будет – станем капиталистами. Дело, оказывается, не такое уж хитрое. К тому же уроки, полученные дома по коммерции и коммерческому праву, банковским и вексельным операциям, даром не прошли.
Условились, что сам Василий не будет делать никаких попыток связаться со своими, только в случае крайней необходимости напишет письмо или пошлет телеграмму «отцу» в Чехословакию. И терпеливо будет ждать связного. Василий просил передать привет родным, живущим под Москвой.
– Хорошо, передам. А теперь пошли. Расстанемся с тобой за углом, – сказал гость, и они вместе вышли из кафе.
– Ничего не рассказали, что делается там, у нас, – сказал Василий по дороге.
– Что же рассказывать? Трудимся, боремся с трудностями, строим…
– Завидую вам, – вздохнув, сказал Василий.
* * *
Василий направился было к стоянке, где оставил свою машину, но передумал. Почему бы не пройтись по бульвару? Дневной зной спал, пройтись было бы приятно, а подумать ему, слава богу, есть о чем…
Вот он просил приезжего товарища передать привет своим родным. Тот непременно исполнит эту просьбу – отправится в подмосковную деревню, отыщет сестру Василия Ефросинью и брата, колхозного механизатора, Александра.
Ефросинья удивится, встревожится: «Где ж сам-то Василий? Почему давно нет от него писем? И что это он вздумал приветы с оказией передавать – почему сам не напишет?»
В ответ приезжий товарищ скажет:
«Вы, Ефросинья Сергеевна, за него не беспокойтесь. Василий жив, здоров, того и вам желает. Не пишет потому, что такие обстоятельства у него…»
«Какие такие обстоятельства, что нельзя даже письмецо родным написать?» – не унимается сестра.
Совсем, наверно, старенькая она стала!.. Года три назад, когда он видел ее в последний раз, она уж и тогда выглядела старухой. А какая была бойкая, живая! Заменила ему мать, когда та умерла родами.
Брат Александр, медлительный, скупой на слова, промолчит – что, мол, толку спрашивать чужого человека? Раз Василий не пишет, значит, так надо, видно, есть на то причина. И, только прощаясь с приезжим, он скажет: «Передайте Василию, что мы его всегда ждем. Пусть приезжает хоть этой осенью. Боровка как раз заколем, и вообще…»
Бесконечно далек был в эти минуты Василий в своих мыслях от Парижа, от бульвара Монпарнас!.. Он видел себя маленьким мальчуганом на русской печи, под овчиной, рядом с братишкой, в закопченной, покосившейся от времени отцовской хате, крытой соломой. Сестра Ефросинья хлопочет у печи, думая всегда только об одном: чем накормить троих мужиков? Отец-здоровяк ест за троих, они с братом тоже едоки не из последних – только давай! Земли у них нет, отец занимается извозным промыслом – ездит в Москву с грузом, домой возвращается молчаливый, злой – заработка не хватает на то, чтобы сытыми быть.
С шести лет Василий ходит в церковноприходскую школу – ходит только осенью и весной. Зимой не может: школа далеко, а валенок у него нет. Но это не мешает ему через три года закончить школу с отличием. Учитель говорит на прощанье: «Большие способности у тебя и память феноменальная!.. Постарайся дальше учиться – авось человеком станешь». Он не понял, что значит «феноменальная», но учиться очень хотел. Только ничего из этого не выходит. Отец сурово говорит: «Тоже мне, новый Ломоносов нашелся. Хотел бы я знать, на какие такие шиши ты учиться собрался? Читать, писать умеешь – ну и хватит…»
Василий начинает помогать отцу – ездит с ним в Москву, ходит за лошадьми, таскает тяжелые мешки. Ему до сих пор памятен кислый запах постоялых дворов, до сих пор видит во сне пьяных возчиков, а в ушах звенят их крики, брань…
Когда Василию стало невмоготу, он заявил отцу, что хочет поступить на завод.
«Мы хоть и плохо живем, – сказал отец, – зато мы свободные люди – нет над нами ни мастеров, ни надсмотрщиков. Я не против – хочешь надеть себе на шею ярмо, надевай, только прежде хорошенько подумай…»
Долго думать не пришлось – Василий узнал, что есть место ученика слесаря в механической мастерской в Москве. Платили мало – шесть рублей за двенадцать – четырнадцать часов работы. Но для него, никогда не державшего в руках денег, и шесть рублей были богатством.
К слесарному делу у Василия обнаружились большие способности, и в учениках он пробыл недолго. Через год хозяин положил ему четырнадцать рублей в месяц. Василий справил хромовые сапоги в гармошку, суконные брюки, пиджак, белую косоворотку и картуз с блестящим козырьком. Так в ту пору одевались мастеровые, и молодой слесарь старался не отставать от моды. Он до беспамятства любил музыку, и еще он очень хотел знать иностранные языки. В этом был повинен учитель церковноприходской школы, который знал латынь и греческий и говорил, что истинно образованный человек должен знать языки. Василий купил учебники, словари и решил изучать два языка одновременно – только не латынь и греческий, а английский и французский. Парень он был настырный – ежедневно запоминал по десять слов и никогда, ни при каких обстоятельствах не отступал от своего решения. Когда ему удалось скопить денег, он купил гармошку. Какая была это радость!..
