— Родные, помогите! — просил Шатан. — Надо спасти баржи, на них продовольствие для рабочих и машины. Надо найти этих мерзавцев, иначе мы не доберемся до цели. Надеюсь, вы не хотите, чтобы немцы остались в выигрыше. Я секретарь партийной организации, а он, — Шатан показал на меня, — вы даже не представляете кто. И нас дожидаются голодные, они убить могут, если мы вернемся с пустыми руками, и будут правы.

Все смотрели на Прокопюка, и он начал распоряжаться. Послал в отдаленный городок за милицией, отрядил группу к реке, сам же решил ехать за оставшимися в укрытии немцами, выбрав только двух сопровождающих. Мы вернулись к мосту на этот раз в повозке, вооружившись баграми, веревками, топорами и карбидными лампами. Дело предстояло рискованное, но я верил, что эти бывшие солдаты справятся, тем более что до войны некоторые из них жили на Буге и Припяти и поэтому знали речное ремесло. Двое спустились на веревках с уцелевшей фермы моста и попробовали растащить баграми зыбкий завал древесных стволов, тростника и бревен. Работая на ощупь, раскачиваясь в воздухе, они тщетно пытались расчистить проход и ослабить напор течения.

— Надо бы гранатами, иначе не выйдет, — заметил кто‑то.

— Где их взять? — спросил я. — А если бы были, то как ими воспользоваться, чтобы не повредить баржи?

— Гранат хватает. Сейчас попробуем.

Кто‑то побежал на мост, повозки отогнали за вал, кто‑то протяжно покрикивал, зажглись фонари, огоньки передвигались в густом тумане все быстрее. Какие-то темные фигуры сновали вокруг нас, кто‑то велел нам залечь в грязь, кто‑то еще объяснял, что связки гранат вполне достаточно, чтобы ликвидировать затор, что туда отправились бывалые саперы, что…

Раздался грохот. Едва он затих, я бросился к реке, но не увидел ничего, кроме первой опоры. Только шум воды внезапно изменил свою мелодию и тембр. Я хотел бежать на мост, но услышал рокот машины Прокопюка и пошел навстречу, понимая, что его товарищи во мне не нуждаются, и я только мешаю им работать. Затерявшиеся в тумане, занятые осуществлением плана, который возник без моего участия, почти не видимые, только рисовавшиеся в моем воображении как люди в солдатских мундирах, они вершили свое дело. Свое и мое.

Прокопюк привез связанных немцев.

— Прикажите им спуститься с моста, бросить нам концы и отвести баржи за опоры. По ту сторону можно пришвартоваться и подождать утра. Но за ними нужен присмотр. Лучше всего разместить на баржах своих людей. Прыгать умеете?

— Прыгну.

— Ну тогда я их развяжу, а вы говорите, что требуется.

Я повторил распоряжение Прокопюка по — немецки.

— Пуля в лоб за малейшую провинность, — сказал я, сдерживая ярость, но вдруг сообразил, что у нас только одна винтовка и одна обойма, однако я рассчитывал, что на немцев подействует присутствие солдат-переселенцев, военная форма, а остальное довершат туман и страх. Я сам здорово трусил, карабкаясь по железным конструкциям, чтобы подобраться поближе к середине реки и баржам. В свете автомобильных фар я видел немцев, которые связывали веревки и скользили по ним вниз. С моста спускавшихся подталкивали шестами, так чтобы они оказывались прямо над палубой очередной баржи. Теперь настал мой черед. Повесив винтовку на шею, я ухватился за веревку, какое‑то мгновение нащупывал ее ногами и, наконец найдя, спустился на несколько метров, потом ступни соскользнули с веревки, и я съехал вниз, до крови ободрав ладони. Но тут же стал подле немца с винтовкой наперевес, готовый стрелять в случае необходимости. На палубу спрыгнули еще двое переселенцев, немец, примостившийся у самого борта, велел отталкиваться шестами, что‑то крикнул своему товарищу, который занял место на другом конце баржи, и мы поплыли в полосе рассеянного света фар.

На преодоление затора потребовалось всего несколько минут, но они показались мне вечностью. Холодный пот выступил у меня между лопатками, когда мы коснулись бортом затопленной фермы, я кричал, сам не знаю что, когда баржа, миновав мост, вдруг резко повернула и попятилась лишь у самого берега. Здесь река была спокойнее, перегоролсенная от берега и до второй опоры плотиной из обломков рухнувшего моста. Переселенцы поставили баржу на якорь у берега, надежно пришвартовали. Все обошлось благополучно, только последняя баржа, на которой плыл Шатан, получила пробоину и набрала воды. Бывшие солдаты соорудили на палубе из веток, одеял, брезента и плащ-палаток нечто вроде шатра, примыкавшего к шкиперской будке, затопили печку так, что сделалось жарко. Всех немцев согнали на вторую баржу и поставили при них охрану. На другом берегу виднелся костер. Это Прокопюк с остальными переселенцами дожидался рассвета. Шатан извлек все наши запасы и принялся угощать спасителей. Сначала они смущенно отказывались, потом наконец приняли приглашение.

— А что будет с зтими? — спросил кто‑то, имея в виду немцев. — Я бы их перетопил, как котят.

— Реку знают, нужны, — возразил другой переселенец. — А мне вспоминается, как мы эту реку форсировали год назад, и такая же паршивая, значит, погода была. Хороша водка, да слабовата, германская.

— Хороша. А в Польше‑то как сейчас?

Шатан начал рассказывать; он сидел голый, закутанный в одеяла, и деловито просушивал над печкой одежду. Я выскользнул из шатра и пошел к немцам.

— Зачем вы это сделали, негодяи? Кто вам приказал? — спросил я. — Знаете, что это вам может стоить головы?

— Не оскорбляйте нас, — отозвался один из них. — Мы снова проиграли, но это борьба. Мы защищались.

— Если бы могли, утопили бы нас вместе с грузом.

— Конечно. Если бы это было необходимо. А как бы вы поступили на нашем месте?

— Я пришел сюда не дискутировать, понятно? Хочу только выяснить, согласны ли вы теперь подчиниться приказу и доставить баржи в порт или нет?

— Нет, — ответил тот же самый голос. — Нет. Так решено: нет. Мы знаем, что вы все равно с нами расправитесь, так уж лучше кончайте сразу. Мы бы отказались еще в городе, но не хотели, чтобы ответственность пала на наших близких. А здесь мы одни.

— Кто ты такой?! — взорвался я, взбешенный спокойным тоном немца. — Почему ты говоришь за всех? Кто ты?

Он не отвечал. Я обратился к немцу, крайнему в шеренге, приказал ему выйти из строя.

— Кто он такой, говори! Гитлеровец?

— Да.

— Эсэсовец? Говори! Гестаповец?

— Нет.

— Так кто же?

— Семь раз раненный, потерял жену, троих детей, отца. Разбомбили… Иоахим Вебер.

— Ты брат человека, которого у нас убили гестаповцы за то, что он сочувствовал полякам, был человечным? — спросил я вожака.

— Иоганн был предателем, — ответил тот. — Его жена тоже. Ради денег изменил нашему делу. Гнусная свинья.

Все‑таки втянули меня в разговор! Я проклинал свое любопытство и, однако, не мог с ним сладить, даже сообразив, что проигрываю в глазах этих немцев, что растет авторитет Вебера, который и без того был достаточно силен, чтобы заставить их повиноваться.

Или Лютак, или Вебер. Черт бы побрал его «идеалы». Я подтолкнул Вебера дулом винтовки к борту. Часовой из переселенцев, немного понимавший по — немецки, сказал:

— Шлепни сукиного сына, нечего с ним болтать!

— Нет. Отведи его к нашим и привяжи покрепче. Вот и отгеройствовал, — добавил я по — немецки, когда часовой увел Вебера. — Для начала получит пятьдесят горячих по голой заднице.

О, мне не пришлось ломать голову над выбором средств пресечения — я знал их слишком хорошо. Сначала — изолировать, отделить от подобных ему людей, потом сбить спесь чем‑либо до нелепого смешным. Действительно — национальный герой, дрыгающий ногами, с голым задом — не бог весть какая выдумка. А между тем, если застрелишь — результат получится противоположный, они найдут случай утопить нас, баржи, груз, хоть и сами при этом пойдут на дно. Однако мои товарищи и переселенцы придерживались иного мнения.

— Необходимо показать силу, если хотите плыть спокойно. Для примера надо его пристукнуть. Все равно их всех расстреляют.