Судья засвистел изо всех сил, и схватка распалась.

— Я видел! Я видел! — кричал он; возмущенные вопли с трибун подхлестывали его стремление восстановить справедливость.

Зрители повскакали с мест, кричали и махали руками. Гоуэр прижал ладони к лицу, но кровь просачивалась у него между пальцами, пока тренер и еще два игрока, как поводыри, уводили его с поля.

— Тебе это даром не пройдет, подлюга! Больше тебе не придется играть! — и прочее, что полагается, кричал судья. Он со злостью ткнул пальцем в центра противников. Рев толпы достиг предела — подожги кто-нибудь церковь, они бы никогда так не бушевали.

Центр, молодой парень, замотал головой.

— Я к нему даже не прикасался, — возмущался он, оглядываясь и ища сочувствия у своей команды. — Клянусь богом, я к нему даже не прикасался.

— Скажешь это председателю лиги!

Ни в чем не повинный нападающий выходил из себя.

— Да вы посмотрите на мой кулак! — кричал он. — Вы посмотрите, есть на нем кровь?

— Я не собираюсь с тобой пререкаться.

Судья записал его фамилию и отправил с поля.

Я никогда не видел такого, представления. Весь стадион дрожал от ярости, когда этот паренек в детском костюмчике проходил перед главной трибуной.

— Таким нечего делать на поле, — судья обращался ко мне, потому что я стоял к нему ближе всех. Не знаю, о ком он говорил: о тех, кто был на трибунах, или о центре. Штрафной удар дал нам два очка.

Во время перерыва мы столпились у выхода из туннеля, пили из бутылок воду и слушали, как Дикки разматывает рулон наших ошибок. Мы помалкивали. Как ни верти, после ухода Гоуэра я часто получал мяч, и не всегда только благодаря счастливому случаю. Я смотрел на трибуны, стараясь разглядеть в комитетской ложе фетровую шляпу Джорджа Уэйда, и тут ко мне подошел Дикки. Он взял меня за руку и стал разглядывать пальцы.

— Ну и синяки же ты заработал, старик! Что это на тебя нашло? — Он смотрел не на меня, а на других игроков.

— Про что ты?

— Про Тэффа Гоуэра. Со скамьи все было отлично видно.

— Он не давал мне мяча.

— Брось, приятель. У нас такие штуки не выходят.

— Теперь, конечно, это так.

Он поморщился, недовольный тем, что я еще отшучиваюсь.

— Ты придешься к месту в нашем клубе, — сказал он. — Я, конечно, не скажу ни слова, если только Уэйд не спросит меня с глазу на глаз.

— Ты, значит, за меня? — спросил я.

— Запомни, приятель. Я за себя. — Он многозначительно подмигнул и хлопнул меня по плечу. — Действуй так и дальше, Артур, — сказал он громко и пошел давать советы беку.

В начале второго тайма, пока мы стояли на поле и ждали, когда введут мяч в игру, я, внимательно глядел по сторонам, говоря себе, что должен полностью насладиться каждой из этих секунд. Я не спускал глаз с двойной шишки охладительных башен электростанции и смотрел, как облачко белого пара проходит над долиной и приближается к полю. Мяч взлетел прямо к нему и, описав дугу, начал падать в мою сторону. Я хорошо взял его и, сбив двух игроков, бросился к центру поля. Кто-то кричал, чтобы я пасовал. Я не стал. Вырвавшись на открытое пространство, я вдруг подумал, что, пожалуй, смогу добежать до линии. Я ринулся прямо на бека и, когда он оказался рядом, ударил его запястьем по носу. Хряск, стон, его руки разжались, и у меня внутри все взвилось от радости. Я пробежал между стойками и, приземляя мяч, видел, как ликуют трибуны.

Все светилось и сверкало. Дома позади башенок стадиона, силуэты сэндвудских деревьев, льдисто-голубое небо, толпы людей — все жаждали увидеть меня. Я двигался, до предела заряженный энергией, без малейших усилий, готовый разорвать на куски кого угодно, и еще улыбался зрителям. Я уходил с поля, чувствуя себя сильнее, чем перед матчем. Мне все было нипочем.

Джорджа Уэйда в кафе не было, зато Джонсон был. Он впился в меня восторженным взглядом, обнимал своей короткой рукой и так радостно тараторил, что привлекал в нашу сторону множество глаз.

— Какая игра, Артур! Чудо!

Он нес такую околесицу, что мне пришлось увести его в бар, чтобы как-нибудь успокоить. Как только мы пришли туда, он сразу же отправился в уборную — терпел, пока не дождался меня. Я заказал пару пива.

— Позвольте мне, — раздался у меня за спиной чей-то голос. Я обернулся и увидел расплывшееся, улыбающееся лицо. — Нет, нет, разрешите мне. Я решительно настаиваю. — И хотя я не мог знать, кто это, я знал, что это Уивер. Он отодвинул мои деньги и вместо них протянул бармену фунтовую бумажку. Сняв шляпу, он заказал пива себе тоже.

— Вы сегодня хорошо играли, Артур, — сказал он дружески, как будто мы с ним были сто лет знакомы. — Как вам нравится городской клуб? — Его маленькие выпяченные губы раздвинулись, и открылись маленькие ровные зубы, которые казались вставными — и напрасно.

— Это моя третья игра. Пока вроде все идет хорошо.

— Да, — сказал он. — Насколько мне известно, вы начали весьма удачно, позвольте вам сказать. — Он кивнул на матовые стекла комнаты комитета. — Уэйд говорил там о вас. По-моему, сегодня для этого вполне подходящий день. — Он снова кивнул, на этот раз в сторону окна, выходящего на поле. — Вам нравится жесткая тактика?

— Куда ж денешься?

Он расхохотался во все горло. Я видел, что Джонсон вышел из уборной и остановился в стороне. Я поманил его, но он не подошел.

— Вы играли в других клубах… в какой-нибудь другой лиге? — спросил Уивер, словно не заметил, как я подзывал Джонсона.

Я покачал головой.

— По-моему, я прежде не слышал вашей фамилии — Мейчин. — Он произнес ее как-то пренебрежительно, и мы посмотрели друг на друга с инстинктивной настороженностью.

— Жаль беднягу Тэффа Гоуэра.

— А что с ним? Я его не видел после матча.

— Разумеется. Его увезли в больницу, чтобы сделать рентген. Кажется, у него сломан нос. Для такого щуплого юнца у их центра тяжелый удар! — Уивер улыбался, почти смеялся, его голубые глазки моргали.

— Не повезло.

— Вот именно. — Он взял шляпу, так и не притронувшись к пиву. — Ну, мне пора. С вами уже подписали контракт?

— Я должен сыграть еще один матч, прежде чем они решат.

— Не думаю, чтобы им было так уж трудно это сделать. А как по-вашему? — Его младенческие глазки снова заморгали и провалились в напухшие подглазья. — Пока, Артур.

Как только он ушел, я повернулся к Джонсону.

— Кто это? — спросил я.

— Неужто ты не знаешь, Артур? (Он знал, что я знаю.)

— Кто это?

— Угадай… ну-ка, попробуй угадай. — Он улыбался — эта игра доставляла ему удовольствие.

Я схватил его за руку, за кисть, и крепко сжал.

— Кто это, папаша?

Я сам удивлялся, что так себя веду из-за Уивера. Наверное, иначе я не мог сладить со своим волнением.

— Это подло, Артур! Это подло. — Я стиснул его руку еще сильнее, так что побелели скрюченные пальцы. — Это подло, — простонал он.

Я отпустил, и Джонсон принялся осторожно потирать запястье, не спуская с меня глаз.

— Зачем ты это сделал, Артур?

— Не знаю.

Все невысказанные упреки подступили ему к горлу.

— Зачем ты так схватил меня за руку?

Я мотнул головой.

— Это был Уивер? — спросил я.

— Мне больно. Ты из-за него так меня схватил? — Он прикрыл запястье здоровой рукой. — Только потому, что это был Уивер?

Я удивился, что Джонсон вдруг обиделся оттого, что ему причинили боль. Он ведь был из тех, кому всегда причиняют боль и всегда будут причинять боль, что бы он ни сделал. Мне было противно слушать его жалобы. Не я, так другой сделал бы ему больно. Что же тогда меня попрекать, как будто я какой-нибудь бандит?

— Ты слишком разгорячился, — сказал он устало, поглаживая горевшую кисть. — Я думал, ты знаешь, что это Уивер.

— Я удивился, что он так со мной говорит. Ведь это чего-нибудь да стоит, если он сам к тебе подходит и начинает вот так разговаривать. Значит, он меня заметил.

Джонсон продолжал дуться. Он хотел затеять ссору, но не знал, как это сделать. Причинив ему боль, я отнял у него свой недавний успех — вот что он чувствовал. Я бросил его и пошел в город пешком. Огни вспыхивали беззвучными взрывами. Наступил час, когда все руки тянутся к выключателям. Я видел огни долины до самого Хайфилда — ряд громоздился за рядом, словно огромный военный лагерь занял все пространство до смутно чернеющей громады Райдингской больницы на высоком гребне. Туман полз от реки, затягивая долину позади парка, в центре которого стоял одинокий холм; темные силуэты кустов и деревьев по его склонам казались зверями, присевшими на задние лапы. Оглянувшись, я увидел, что Джонсон бредет ярдах в пятидесяти позади меня.