— Значит, нам придется есть на людях?

— Да, если найдутся люди. Вряд ли там очень много посетителей в это время года. А вам что, не нравится есть рядом с чужими или еще что-нибудь?

— Вовсе нет, — ответила она тревожно, — я просто не знаю, одеты ли мы так, как надо.

— Ну, раз мы не голые, нас не выгонят.

Хаутон-Холл — это старинный помещичий дом, перестроенный в гостиницу с рестораном в расчете на клиентов, которым по карману приехать туда на вечер или на воскресенье. Он находится на равном расстоянии от трех больших промышленных городов и в пределах досягаемости еще двух. Раньше такое расположение служило своего рода социальным ситом. Но после войны, когда стало больше машин и больше трепотни о равенстве, сито заметно поредело. Два-три регбистских клуба устраивают здесь свои ежегодные обеды; в воскресенье тут можно встретить учителей, а иногда конторского служащего, который всю дорогу от города потел на своем велосипеде. Благодаря тому, что дело расширилось, а средний уровень посетителей понизился, заведение разделили на две части. С одной стороны, откуда были видны глубокая, заросшая лесом долина и озеро, сделали гостиницу и ресторан, а с другой — стоянку для автомобилей, стойку для велосипедов и кафе.

Мы пошли в ресторан. Был второй час дня и еще не очень людно. Я повел было миссис Хэммонд в бар, но, увидев тамошнюю роскошь и лавочников в дорогих костюмах, она не двинулась дальше порога. В ресторане сидела та же публика: люди, которым неохота возиться дома с воскресным обедом. Они лениво ели и пили и поднимали слишком много шуму. Но здесь было просторно, и это не так подавляло.

Одна стена была из стекла, из-за этого сидящим за столиками казалось, будто зал висит над долиной — изысканное удовольствие, за которое надо было платить.

Миссис Хэммонд было страшно — еще страшнее, чем когда я переносил Линду через реку. Она боялась, что дети будут вести себя, как поросята. Всем своим видом я старался уверить ее, что до моих футбольных бутсов никому нет дела.

Все переговоры с официантом я взял на себя. Он вовсе не старался скрыть, что мы по ошибке попали не на ту сторону. Он все время покашливал и указывал концом красивого карандаша на высокие цены. Две-три цены он подчеркнул, чтобы показать, как тут все дорого. Я заказал все самое дорогое. Он не знал, радоваться ему или огорчаться. Ему хотелось, чтобы поскорее пришла минута, когда мы будем расплачиваться. Миссис Хэммонд сидела не шевелясь, запуганная насмерть, и смотрела на него, как будто он не очень-то хорошо пах.

Но когда этой обезьяны не было рядом, мы все равно ели с удовольствием. От вкусной еды миссис Хэммонд все шире открывала глаза. Ей уже казалось, что мы не зря пошли сюда, хотя тут и смотрят на нас сверху вниз.

— В таких местах ведь полагается пить кофе после сладкого? — спросила она, как будто давным-давно знала все такие места. Она только что запихнула последнюю картофелину в рот Йену. Когда я сказал: «Да», — она многозначительно кивнула.

— Может быть, в таком случае вы хотите кофе? — спросил я, потому что надеялся обойтись без него. На мне не было носков, и кое-кто из этих пижонов уже поглядывал на мои бутсы. Один какой-то тип даже указал на них официанту.

— Ну… — сказала она и поглядела на меня, проверяя, не из-за денег ли эта заминка, — нас не выгнали, и к ней вернулась уверенность.

Я заказал два кофе.

Когда его принесли, Линда тоже захотела кофе и в своей собственной чашке. Вместо кофе я заказал для нее апельсиновый сок; официант немедленно дал понять, что это чрезвычайно сложно. Мы сели свободнее и минут пять любовались видом, пока детям это не надоело. Линда отошла от нашего столика и теперь внимательно разглядывала какого-то солидного мужчину, евшего цыпленка. Я сказал миссис Хэммонд, чтобы она забрала Йена и Линду и ждала меня у машины.

Официант вышел, чтобы заставить меня подождать счет. Я дал ему три минуты. Потом быстро пошел к двери. Он перехватил меня, сделав основательную пробежку по длинному залу, извиваясь и ныряя между столиков, словно ему жгло пятки.

— Вы получили счет, сэр? — спросил он, задыхаясь.

Я хотел ответить ему как-нибудь поязвительней, но сумел выдавить из себя только: «Нет».

Он скорчил гримасу, довольно вежливую, и на подносе подал мне счет. Набралось около двух фунтов шестнадцати шиллингов. Я спросил, откуда взялась эта цифра. Он старательно объяснил, чувствуя, что настал, наконец, долгожданный миг; он перечислял все, что мы съели, отмечая цену в меню своим красивым карандашом и предвкушая удовольствие позвать управляющего. Я спросил, не ошибся ли он, подводя итог.

Карандаш мотнулся вверх по столбцу пенсов, соскользнул вниз по шиллингам и стремительно набросился на фунты. Я сказал, что, по-моему, он ошибся в пенсах. Он снова сложил их, немного медленнее, взглядывая на меня каждый раз, когда набегал шиллинг. Я высказал предположение, что не мешало бы сверить цены, стоящие в счете, с ценами в меню. Он сверил — цифры счета были теперь похожи на детский рисунок — такие они стали толстые оттого, что он множество раз их обводил. Его карандаш затупился. Он весь кипел. Я все еще не был уверен, что он не ошибся. Он начал снова проверять счет и не мог разобрать несколько цифр.

Я аккуратно отсчитал деньги и положил сверху шесть пенсов на чай.

— Благодарю вас, — сказал он; его глаза горели как угли.

Они ждали около машины. Линда плакала, а сонный Йен прислонился к крылу. Когда я подошел, он сердито посмотрел на меня, как будто я был виноват во всех его бедах.

— Что случилось с нашей малышкой? — спросил я миссис Хэммонд.

— Ее отшлепали за то, что она бегала между столами, — ответила она.

Я укоризненно кивнул Линде и отпер дверцы. Мы расстались с Хаутон-Холлом, чувствуя себя победителями.

Я поехал назад кружной дорогой по тем местам, где я ездил только мальчишкой на велосипеде. Словно чемпион, совершающий круг почета. Лин заснула. Пришлось остановиться, чтобы положить ее на заднее сиденье; миссис Хэммонд села рядом с ней. Мы вернулись на Фэрфакс-стрит, когда уже вечерело.

Несколько недель я был слишком занят, чтобы раздумывать, какое впечатление произвела эта поездка. Миссис Хэммонд как-то притихла. Я возвращался поздно, и мы почти не разговаривали. Я увеличил плату, она не возражала. Зато я больше не мыл посуду и не помогал ей во время стирки. Изредка я приносил уголь.

Большую часть времени я тратил на то, чтобы освоиться в новой компании, и здесь моим лучшим помощником был автомобиль. Хотя бы потому, что мне стало легче избегать Джонсона. Раньше это было трудное дело: возвращаться домой можно было только на автобусе, а идти пешком — только через парк. Теперь я видел Джонсона лишь после матчей на нашем стадионе да иногда на вечерних тренировках. Вокруг меня всегда толкалось много новых друзей, и я быстро научился находить способы улизнуть от него.

А Уивер всегда был готов сделать мне какую-нибудь любезность. Я стал уже совсем своим, и мы с ним были прямо приятели. Когда я получил пятьсот восемьдесят фунтов за «хамбера», он помог мне купить «ягуара» и одолжил недостающие сто пятьдесят фунтов, чтобы я не трогал денег в банке. К его удивлению, я расплатился с ним уже через пять недель. По очень простой причине: несколько недель подряд я выигрывал фунтов до двадцати на собачьих бегах в Стокли, в шахтерском поселке ниже в долине, где жил капитан городской команды Фрэнк Майлс.

С машиной и свободными деньгами пришла уверенность, к тому же я становился известным, и вдруг оказалось, что у меня есть дар легко сходиться с разными полезными людьми вроде местных фабрикантов, управляющих стадионами, футбольных звезд из окрестных городов и членов парламента от нашего округа. Правда, такая дружба продолжалась обычно недолго. Не считая Мориса, только с Тэффом Гоуэром у нас было что-то прочное. С тех пор как я расплющил ему нос — он так и остался свернутым на сторону, — мы стали приятелями, никак специально этого не показывая. Мы никогда не делали друг для друга ничего особенного. Как ни странно, но что-то тут пошло от истории с носом — из-за того, что я тогда разбил ему лицо. Я часто встречался с Тэффом, даже когда он перестал играть и купил пивную недалеко от Примстоуна, — вечерами по четвергам он помогал тренировать молодых.