– Отставить оружие! – рявкнул Зуга.
Индуна чувствовал себя не в своей тарелке. Из безжалостного носителя королевского гнева он превратился в просителя, ожидающего за колючей оградой, и терял достоинство с каждой секундой.
За спиной началось тревожное шевеление, ассегай с мягким стуком задел кожаный щит. Воины тоже чувствовали неловкость, теряя время перед горсткой голодных оборванцев, окруженных со всех сторон. Ганданг обернулся, окидывая ряды холодным, как камень, взглядом.
– Ганданг, сын Мзиликази, индуна двух тысяч! Подойди сюда!
Голос из-за колючей изгороди прозвучал неожиданно громко – за миг до того, как индуна готов был, потеряв терпение, кинуть в бой жаждущих крови воинов. Ганданг с достоинством двинулся вперед. Над головой его покачивались перья, в гордой осанке чувствовалась сила и уверенность, и никто не догадывался, что грозный командир не знает, как ему поступить. Однако уже через мгновение сын Мзиликази испытал глубокое облегчение и мысленно воздал хвалу богам за то, что собственная мудрость и слова маленькой голубки остановили его копье.
Перед ним возникла фигура невероятной красоты. От жалкого оборванца, стоявшего здесь минуту назад, не осталось ничего. На человеке красовалась одежда ярче свежепролитой крови, даже ярче, чем грудка сорокопута. От одного этого цвета у кого угодно перехватило бы дыхание. На груди и плечах воина сверкали золотые украшения, на поясе блестела пряжка из того же металла. Пояс и косые ремни, скрещенные на груди, ослепляли белизной, как крыло цапли. Высокий кивер спускался на лоб изящным острием, на шлеме сияла кокарда, яркая, как солнечный восход.
Сомнений не оставалось: чужеземец – очень важный человек и доблестный воин. Индуна мысленно поклялся впредь еще внимательнее прислушиваться к словам маленькой Джубы. Страшно подумать, что он мог убить такого человека, словно никчемного машона, пожирателя грязи!
Величественный чужеземец сделал шаг навстречу и приветственным жестом вскинул руку к верхушке великолепного шлема. Ганданг машинально отсалютовал копьем.
– Я, Бакела, хочу, чтобы ты передал мой подарок своему отцу, славному и непобедимому Мзиликази. Скажи ему, что я прошу права на дорогу, – важно произнес чужеземец на своем маловразумительном синдебеле.
Ганданг принял у него из рук подарок – небольшой пакет, испещренный странными значками и перевязанный лентами из ткани великолепного яркого оттенка, который наполнил бы восторгом сердце самой тщеславной и капризной женщины.
– Я сделаю то, что ты просишь, – пообещал индуна.
Стоя напротив Ганданга и его воинов, Зуга соображал не менее лихорадочно, чем индуна, оценивая свои шансы на выживание. О бегстве он и не помышлял. Даже если не считать численного перевеса противника и полного окружения, опередить эти грозные машины, идеально приспособленные для преследования и уничтожения, можно было разве что верхом.
Встреча с войском короля Мзиликази вовсе не явилась для майора чем-то совершенно неожиданным. В последние недели он не раз просыпался среди ночи и, лежа на голой земле, размышлял, что делать в подобной ситуации. Прежде всего – скрыть страх и выиграть время, чтобы надеть парадный мундир, а потом потребовать аудиенции с королем. Пока все шло как по маслу: когда вождь сказал: «Я сделаю то, что ты просишь», Зуге с большим трудом удалось скрыть радостное облегчение. Он стоял в стороне с равнодушным видом, пока Ганданг отбирал пятерых самых быстроногих воинов и внушал им, какое послание следует передать королю.
Начиналось оно, конечно, с длинного перечня официальных восхвалений: «Великий Черный Слон, Сотрясающий Землю…»
Далее шел длинный список подвигов, совершенных Гандангом с того дня, как он покинул королевский крааль в Табас-Индунас: поход на восток, битва в ущелье, смерть изменника и работорговца Бопы – все вплоть до сегодняшней встречи с белым человеком. После цветистого описания великолепного наряда чужеземца – Ганданг знал, что оно заинтересует отца, – послание цитировало требование Бакелы предоставить ему «право дороги» в Табас-Индунас.
Гонцы по очереди пересказывали длинное послание, и Зуга, хоть и не подал виду, с изумлением отметил, что каждый запомнил его слово в слово, – впечатляющий пример необыкновенной памяти, заменяющей письменность первобытным народам.
Получив от индуны запечатанный конверт с рекомендательными письмами, гонцы, сидевшие на корточках, вскочили на ноги, отсалютовали индуне и гуськом побежали на запад.
Ганданг повернулся к майору:
– Ты останешься стоять здесь лагерем, пока король не пришлет ответ.
– Когда это произойдет? – спросил Зуга.
– Когда королю будет угодно! – сурово отрезал индуна.
С тех пор охотникам никто не досаждал. Вокруг лагеря, карауля посменно днем и ночью, расположилась дюжина воинов-амадода, однако ни один из них не пытался проникнуть за колючую ограду. Пленники и их собственность были неприкосновенны – пока не поступит приказ убить их.
Основная часть импи матабеле стала лагерем в четверти мили ниже по течению реки. Каждый вечер индуна приходил к белому человеку и проводил с ним час-другой у костра за неторопливой серьезной беседой.
Дни ожидания сливались в недели, и взаимное уважение двух мужчин постепенно переросло в нечто вроде дружбы. Оба были воинами и любили поговорить о былых походах, стычках и сражениях, оба умели ценить достоинства человека, живущего в согласии с законами своего народа, пусть даже законы у каждого свои.
«Я считаю его джентльменом, – писал Зуга в своем дневнике, – прирожденным джентльменом».
Ганданг, лежа на циновке рядом с Джубой, отозвался о майоре еще короче:
– Бакела – мужчина.
Носильщикам Зуги позволялось передвигаться за пределами лагеря, рубить деревья и собирать листья для строительства хижин – впервые за много дней майор проводил ночи в тепле и сухости. Относительный комфорт и вынужденный отдых от бесконечных переходов быстро поправили его здоровье. Глубокая рана на щеке полностью зажила, оставив после себя блестящий розовый шрам. Плечо срасталось, ушибы почти не болели, он забросил костыль и снял перевязь с руки. Через неделю он был уже в состоянии справиться с тяжелым слоновым ружьем.
Однажды вечером майор предложил индуне поохотиться вместе, и Ганданг, которого затянувшееся безделье тяготило не меньше, охотно согласился. Амадода окружили стадо капских буйволов и погнали топочущую черную волну туда, где ждали вожди. На глазах у Зуги стройный индуна поднялся во весь рост и на бегу, даже без щита, свалил матерого быка, вонзив широкий наконечник ассегая между ребрами огромного животного. У Зуги для такого подвига не хватало ни умения, ни мужества.
Ганданг, в свою очередь, наблюдал, как майор вышел с ружьем навстречу разъяренному ревущему слону. Грянул выстрел, и слон, подняв облако пыли, рухнул на колени. Индуна подошел к нему следом за Зугой и коснулся небольшой черной дырки в толстой серой шкуре, чуть выше первой кожной складки в основании хобота.
«Хау!» – благоговейно произнес Ганданг, рассматривая окровавленный палец.
Это было выражение глубочайшего восхищения. У него самого был мушкет марки «Тауэр», изготовленный в Лондоне в 1837 году. Индуна пробовал стрелять из него в буйволов, слонов и машона, но те убегали без единой царапины.
Ганданг знал, что при стрельбе необходимо плотно закрывать рот и глаза, задерживать дыхание и не забыть выкрикнуть заклятие, чтобы отпугнуть демона, живущего в пороховом дыму, иначе злой дух проникнет через глаза или рот и овладеет стрелком. Чтобы послать ружейную пулю как можно дальше, на спусковой крючок надо давить сильно и резко, словно бросая копье, а чтобы уменьшить отдачу, следует не прижимать приклад к телу, а отводить его на расстояние. Ганданг неукоснительно соблюдал все эти правила, однако ни разу не сумел поразить ни зверя, ни человека и в конце концов забросил ружье, предоставив ему покрываться ржавчиной, хотя регулярно полировал свой ассегай до зеркального блеска.
