Робин выбралась на берег и натянула рубашку и брюки прямо на мокрое тело – в такую жару одежда высыхала за несколько минут. Закручивая волосы жгутом на макушке, она окликнула Джубу, но девушка не обратила на нее внимания и, тихо напевая, продолжала плести венок из цветов ползучей лианы, нависшей над прудом. Робин оставила ее в покое, вскарабкалась по склону и скрылась за поворотом тропы.
Джуба посмотрела вслед и вдруг заволновалась. Она не понимала, почему вдруг не послушалась доктора, и немного боялась оставаться одна. Настроение было непривычным – странное смутное волнение, словно она ждала сама не зная чего. Она встряхнула головой, снова запела и вернулась к своей забаве.
На берегу, полускрытый ползучей листвой, к стволу дикой смоковницы прислонился высокий воин. Косые лучи солнца, падающие сквозь лесную листву, делали его похожим на пятнистого леопарда. Он стоял так уже давно, невидимый и неподвижный, привлеченный к водоему плеском воды и веселым пением. Воин наблюдал за двумя женщинами, невольно сравнивая бескровную белизну с лоснящейся темной кожей, тощую угловатую фигуру – с обильной нежной плотью, маленькие острые груди и соски цвета сырого мяса – с идеально круглыми пышными полушариями, темными и блестящими, как мокрый уголь. Узкие, мальчишеские бедра смотрелись жалко рядом с великолепным широким тазом, способным вынашивать славных сыновей, а маленькие тощие ягодицы не выдерживали сравнения с истинно женственными – полными и лоснящимися.
Ганданг понимал, что впервые в жизни пренебрегает своим долгом. Ему следовало быть на расстоянии многих часов пути отсюда, вести отряд воинов на запад, но в крови взыграло безумие, и он не устоял – остановил отряд и в одиночку вернулся по Дороге гиен.
– Я краду время короля так же, как Бопа крал его скот, – говорил он себе. – Но это лишь небольшой отрезок одного дня, и после стольких лет, которые я посвятил отцу, он не будет сердиться.
Молодой индуна знал, что это не так. Сын или не сын, любимый или нет – для непокорных у короля Мзиликази было лишь одно наказание.
Чтобы вновь увидеть девушку, Ганданг рисковал жизнью. Несколько лишних слов с незнакомкой, дочерью человека, умершего смертью предателя, грозили ему той же позорной смертью.
«Сколько мужчин вырыли себе могилу своим собственным умтондо!» – вздохнул он, дожидаясь, пока белая женщина покинет водоем.
Наконец она прикрыла тощее, мальчишеское тело тесными уродливыми одеждами и позвала за собой прелестное дитя. Индуна напряг всю свою волю, пытаясь внушить Джубе остаться. Белая женщина, рассердившись, исчезла за деревьями, и воин немного расслабился, с наслаждением наблюдая за купающейся девушкой. Бледно-желтые цветы сияли на темной коже, на груди и плечах блестели капли воды, как звезды на полуночном небе. Джуба напевала детскую песенку, которую Ганданг хорошо знал, и он невольно стал беззвучно подпевать.
Девушка поднялась на берег и, стоя на белом, как сахар, песке, принялась отряхивать воду. Не переставая напевать, она наклонилась, длинные тонкие пальцы с розовыми подушечками обхватили ногу и медленно спустились от бедра к лодыжке, стряхивая влагу…
Ганданг, стоя у нее за спиной, громко ахнул. Джуба мгновенно выпрямилась и повернулась к нему. Она дрожала, как вспугнутая лань, глаза расширились и потемнели от страха.
– Я вижу тебя, Джуба, дочь Тембу Тепе, – произнес он обычное приветствие.
Голос воина звучал хрипло, дыхание перехватывало.
Страх исчез из глаз девушки, в них загорелись золотистые огоньки, как солнечные лучи в чаше с медом.
– Я посланник короля и требую права дороги, – промолвил Ганданг и коснулся ее плеча.
Джуба вздрогнула, по коже поползли мурашки.
Право дороги – обычай, пришедший с южного побережья, с древней родины матабеле. Такого права Сензангакона потребовал от Нанди – Сладостной, но Сензангакона не чтил закона и проник под запретный покров. Вследствие этого проступка у него родился незаконный сын Чака, Червь в животе, будущий король зулусов и бич этой страны, тот самый Чака, от тирании которого увел свое племя на север вождь Мзиликази.
– Я верная служанка короля, – робко ответила Джуба, – и не могу отказаться утешить того, кто следует по дороге с королевским поручением.
Она улыбнулась ему – улыбкой не бесстыдной, не вызывающей, а ласковой, доверчивой и полной восхищения. Сердце молодого воина сжалось.
Воин был с ней ласков, очень ласков, так спокоен и терпелив, что девушке самой очень хотелось оказать ему услугу, о которой он просил. Она желала этого так же сильно, как и он. Ганданг показал ей, как сделать гнездо для него между скрещенными бедрами, и Джуба легко откликнулась на его прикосновения, но отчего-то у нее перехватило дыхание, и она не смогла ответить ему.
Он был в ее гнезде, и она чувствовала, как сердце и все тело переполняет странное незнакомое беспокойство. Девушка пыталась пошевелиться, высвободить плотно сжатые бедра и раскрыть их для него, пыталась впустить его в себя. Она не могла больше выносить это сухое, дразнящее трение его тела о внутреннюю поверхность бедер. Ей хотелось ощутить, как мужчина погружается в теплую зовущую влагу, которую она дарит ему, ощутить, как он скользнет глубоко внутрь ее тела. Но уважение к обычаям и законам было в нем столь же сильно, как его мускулистое тело. Ганданг держал ее, не выпуская, и вдруг Джуба почувствовала, что его объятия ослабли, – на белый песок мощной струей брызнуло семя. В этот миг девушку охватила такая горечь, что она едва не расплакалась.
Индуна не выпускал девушку из объятий, его грудь вздымалась, по темной гладкой спине и жилистой шее блестящими ручейками стекал пот. Джуба приникла к нему и крепко обняла обеими руками, положив голову на плечо. Никто из них не произнес ни слова.
– Ты нежная и прекрасная, как первая ночь новой луны, – после долгого молчания прошептал Ганданг.
– А ты черный и сильный, как бык на празднике чавала.
Джуба воспользовалась сравнением, наиболее почетным для матабеле. Бык был символом богатства и мужественности, а для праздника чавала избирался лучший бык из королевских стад.
– Ты будешь одной из многих жен! – ужаснулась Робин.
– Да, – согласилась Джуба. – Самой первой – другие будут почитать меня.
– Я заберу тебя с собой, научу очень многому и покажу великие чудеса.
– Я уже видела величайшее из чудес.
– Ты всю жизнь будешь только вынашивать детей.
Джуба кивнула со счастливым видом:
– Если повезет, я принесу ему сотню сыновей.
– Мне будет не хватать тебя.
– Ты моя мать, Номуса, и я бы ни за что на свете не покинула тебя ни ради кого – кроме одного человека.
– Он хочет подарить мне коров.
– Моя семья погибла, ты теперь моя мать, – пояснила Джуба. – Это плата за невесту.
– Я не могу принять плату, ты не рабыня!
– Тогда ты унизишь меня. Я из рода Занзи, и Ганданг говорит, что я самая красивая женщина в стране матабеле. Ты должна назначить лобола в сто голов скота.
Робин велела позвать индуну.
– Плата за свадьбу – сто голов скота, – сурово произнесла она.
– Ты продешевила, – надменно ответил Ганданг. – Джуба стоит во много раз больше.
– Держи скот в своем краале до моего возвращения, – продолжала Робин. – Хорошо ухаживай за ним и следи, чтобы стадо приумножалось.
– Все будет, как ты скажешь, амекази.
На сей раз Робин не могла не улыбнуться в ответ – в улыбке индуны больше не сквозило насмешки, его зубы сверкали белизной, и он был, как и сказала Джуба, по-настоящему красив.
– Береги ее, Ганданг.
Робин обняла и расцеловала подругу – их слезы смешались. Не оглядываясь, Джуба поспешила за высокой стройной фигурой молодого индуны. На голове девушки возвышался узел с пожитками, ее ягодицы под короткой бисерной юбочкой весело подскакивали.
Жених и невеста поднялись на холм и скрылись за перевалом.
Дорога гиен уходила в горы, в туманные безлюдные долины, поросшие вереском и усеянные серыми камнями причудливых очертаний. Она шла мимо частоколов и бараков для невольников, о которых рассказывала Джуба, мимо рынков, где белые и черные вели отвратительный торг человеческими жизнями, где невольники меняли деревянное ярмо на кандалы и цепи. Однако сейчас бараки пустовали, тростниковые крыши просели и обвисли неопрятными лохмотьями, над прогнившими частоколами витал тошнотворный дух неволи. Робин велела поджечь бараки – ничем другим она помочь не могла.
