— Смерть Кровавому Хоро! — закричал Нюк. — Смерть ему!

— Смерть ему! Смерть! — подхватили охотники и, наталкиваясь друг на друга концами лыж, бросились на врага.

Старик сорвал что-то с шеи и, подняв руку, закричал:

— Я Кремень! Я не Хоро! Льок обманул вас! Ему, а не мне смерть!..

Но было поздно. Передние охотники добежали до старика, сшибли его с ног. Вмиг подоспели и другие. Все сбились в кучу и, когда потом разом расступились, то на снегу неподвижно осталось лежать изуродованное тело старика.

Гул встревоженных голосов вдруг прорезал звонкий крик Тибу:

— У него нет зубов! Это не Хоро!

Старики всегда говорили, что у Кровавого Хоро острые, словно у щуки, зубы, от их прикосновения человек покрывается черными пятнами и умирает.

Старый Нюк наклонился над телом и увидел, что Тибу сказал правду.

— Это не Кровавый Хоро, — подтвердил он, рассматривая мертвеца. — Это беззубый старик. Значит, это настоящий Кремень.

Потом Главный охотник наклонился еще ниже и разжал мертвую руку. На снег упал вырезанный из кости человечек, которого в стойбище называли отцом колдунов. Голова у него была круглая, как лесной орешек, туловище напоминало короткую палочку, руки были намечены черточками. Нюк, переживший трех колдунов, много раз видел такую фигурку. Она была четвертым, самым главным из семи амулетов в колдовском ожерелье, ей полагалось всегда висеть на груди колдуна. Как могла попасть фигурка в руку Кремня?

— Где твой отец колдунов? — быстро обернувшись к Льоку, спросил Главный охотник.

Льок побелел — значит, он обронил его в хранилище промысловых одежд, когда, спасая друга, готовил гибель Кремню.

— Покажи его! — повторил старый Нюк.

Льоку перехватило горло, он рванул ворот, и пальцы его нащупали новый амулет, который он сам вырезал из кости в пору дождей. Юноша вздохнул свободнее. Он снял ремешок с шеи и протянул его Главному охотнику.

— Вот, смотри, — сказал он.

— Это не тот! — покачал головой Нюк. — Ни один колдун не носил такого! Вот настоящий. Скажи, как мог он попасть к Кремню? Скажи, почему Кремень назвал твое имя?

Льок ничего не ответил.

— Я спрашиваю тебя, колдун! — грозно крикнул Нюк.

Льок молчал.

— Пусть он спросит своих духов! — пришел на помощь брату Бэй. — Какой человек что-нибудь понимает во всем этом? И ты, Нюк, ничего не понимаешь.

— Я не понимаю, — согласился старик. — Но мы должны понять! Спроси, колдун, своих духов.

Растерянно смотрел Льок на лежавшего на снегу мертвеца. Что сказать сородичам? Как объяснить, что у Кровавого Хоро нет зубов? Как объяснить, что амулет оказался в руке старика? Почему у него, Льока, на ремешке новый человечек? Что кричал про него Кремень?

Охотники в угрюмом молчании ждали его объяснения. В этой напряженной тишине Льок почувствовал, что смерть совсем близка. Не увидеть ему восхода медленно уходящего за море солнца.

Но тут он вдруг понял, что закат солнца — это отсрочка гибели.

— Пока земля не покроет мертвого, духи не придут на беседу со мной, проговорил он, сообразив, что хоронить покойника можно лишь до заката солнца.

Смерть отодвинулась от него, но так много было истрачено сил за это короткое время, что Льок зашатался и, теряя сознание, упал на снег.

Очнулся Льок в стороне от ям, за скалой, защищавшей от ветра. Когда он открыл глаза, первое, что он увидел, было склоненное над ним лицо брата.

— Ты жив! — обрадованно проговорил Бэй. — Ты был белый как снег.

Уже совсем стемнело, и семь костров ярко полыхали на поляне в прибрежном лесу. Охотники разожгли их, чтобы дух непогребенного Кремня не мог приблизиться к ним. Пока солнце не разгонит ночную тьму, никто из них не осмелится выйти за круг огня.

«Пройдет длинная зимняя ночь, настанет утро, что я скажу тогда сородичам?» — с тоской подумал Льок.

— Бэй, — прошептал он. — Моя голова не находит ответа, посоветуй как быть?

— Что я могу сказать, — проговорил Бэй. — Я ничего не понимаю. Кто же лежит там у ям — Кровавый Хоро или Кремень?

— Это Кремень, — тихо ответил Льок.

— Как же попал к нему твой амулет?

— Я потерял его в хранилище промысловых одежд.

Бэй схватил Льока за руку.

— Ты был в хранилище?!

— Был…

И Льок рассказал всю правду.

Бэй в ужасе отодвигался все дальше и дальше от брата. Льоку показалось, что Бэй хочет уйти совсем, и он торопливо заговорил:

— Вспомни, что ты сказал, когда надо было спасти Ау от верной смерти: «Ты хитрый, ты придумаешь!» Я придумал, а ты теперь отворачиваешь свое лицо. Разве Ау не был твоим другом? Разве лучше было, чтобы погиб Ау, а не Кремень?

Бэю нечего было возразить на это. Он подвинулся к Льоку и медленно, едва выговаривая слова, взволнованно прошептал:

— Завтра тебя задушат! Убьют и меня, и наших братьев. Тебя за обман, нас за то, что мы дети женщины, давшей жизнь обманщику рода.

Оба долго молчали.

Когда затихли голоса охотников у костров, Льок проговорил:

— Давай убежим.

Бэй задумался.

— Убежим, — наконец повторил он. — Тебя не будет, — кто поймет, как все произошло?.. Наши братья останутся живы.

Лыжи обоих лежали рядом. С дротиком Бэй никогда не расставался. Братья подвязали лыжи и стали на лыжню.

Взглянув в последний раз на костры, на сородичей, среди которых им больше никогда не жить, они бесшумно заскользили по накатанному следу.

Зимняя ночь длинна, и к утру беглецы успели пройти немалый путь. Уже рассвело, когда братья остановились у каменной гряды, с которой ветер сдул снег. Здесь они свернули с лыжни, сняли лыжи и пошли, не оставляя на голом камне следов, в глубь леса. Потом беглецы опять надели лыжи и побежали дальше.

Братья не побежали на восток — там простиралось Белое море. Не пошли они и на запад — там, по рассказам стариков, жили «лесные люди» — медведи, зорко следившие, чтобы нога человека не ступала в их владения. Беглецы не повернули свои лыжи и на север. Зачем идти на север, где стоит вечная ночь? Они направились на юг, откуда летят весною лебеди, гуси, утки.

Бэй бежал впереди. Он был сильнее и прокладывал лыжню. Путь был нелегким. Приходилось то пробираться сквозь чащу молодняка, то перелезать через огромные стволы рухнувших от старости сосен, то подниматься на крутые холмы, то спускаться с откосов.

Когда смерклось, они забрались на дерево, и пристроившись, как птицы, спали до рассвета в развилке толстых сучьев. Потом снова двинулись на юг.

Днем братья увидели лыжню. Значит, близко какое-то стойбище. Идти ли туда или пробираться дальше? Они хорошо знали — незваных пришельцев встречают, как врагов, и потому решили идти вперед, пока хватит сил. Еще дважды попадались беглецам следы чужих лыж, однако, ни разу не встретились люди.

Со вчерашнего дня они ничего не ели, но Льок напрасно уговаривал брата подстеречь олененка, когда им случилось набрести на изрытую оленьим стадом лужайку. Бэй не соглашался. Он боялся волков, всегда круживших зимой вблизи облюбованного ими стада. Дротик — не защита от волчьей стаи, и Бэй круто свернул в сторону.

Выйдя на большое, поросшее редкими сосенками болото, Бэй заметил, что ветер начинает по-особому, с тихим посвистом, нести поземку. Над дальним лесом быстро вырастала темная полоса. Льок не понимал грозившей беды, но для Бэя год жизни среди охотников не прошел бесследно, он знал по опыту, что означает этот посвист и почерневший небосклон. Будет пурга! Спастись от нее можно, построив укрытие из снега, чтобы отлежаться в нем до конца вьюги. Но времени было совсем мало, пурга близка, и Бэй повернул назад в лес.

На счастье братьев, это был ягодник, и кроме сосен, здесь было много поваленных бурей елей: под корнями одной из них оказалась берлога, покинутая медведем. Это было лучшим убежищем от пурги. Братья успели наломать ельника, завалили ветками вход в берлогу и улеглись на груде мха, заботливо натасканного прежним хозяином этого жилья.