Ляо Шань проиграл-таки свое пари.

Осри отпрянул, ощутив мгновенный приступ тошноты. Он увидел, как Брендон уронил свой камень и отдал честь неподвижной фигуре, чьи слепые глаза увидели пасмурный дневной свет Диса впервые за три с половиной столетия.

Выждав минуту, Осри нерешительно подошел к Брендону, склонившемуся над неподвижной фигурой.

— Пожелай нам удачи, старина, — услышал он голос Брендона, — и мы вернемся за тобой как-нибудь.

Он замолчал и медленно повернулся к Осри, коснувшись своим шлемом его.

— Это ведь Ляо Шань, так ведь? — спросил Осри. Собственный голос казался ему чужим. Брендон молча кивнул.

— Брендон, — неуверенно продолжал Осри, помолчав немного, — как вы думаете, мой отец... — Он опять замолчал. — Нет, ничего.

Брендон снова пожал плечами.

— Где бы он ни был, вряд ли ему сейчас хуже, чем нам.

Он отвернулся и подошел к Деральце, продолжавшему вглядываться в цепь далеких холмов.

Себастьян Омилов сидел в полном одиночестве в опаленном огнем лучеметов помещении и пытался выкинуть события последних часов из памяти, однако два тела, лежавшие прямо перед ним, не слишком способствовали этому.

Сознание вернулось к нему в самый разгар ужасающей сцены. Рифтеры связали Танри по рукам и ногам и с гоготом смотрели, как Хрим избивает его железным прутом. По мере того как рифтерский капитан крушил кости Архона, мундир его становился из белого багровым, и все же Танри каким-то образом ни на мгновение не утратил своего достоинства. Омилов навсегда запомнил выражение лица Танри, когда тот повернулся к нему перед смертью. Один глаз вытек, но второй сиял несокрушимой отвагой. И в конце концов Архон вышел из поединка с рифтером победителем: не в состоянии добиться от умирающего большего, чем несколько сдавленных стонов боли, Хрим окончательно вышел из себя и одним сокрушительным ударом раскроил ему череп.

Через несколько минут еще один рифтер втащил в помещение Бикару и толкнул её к трупу Архона. Она упала на колени и завела жуткий скорбный плач, раскачиваясь из стороны в сторону и распустив волосы. Язык был Омилову незнаком, но песнь её пробуждала в нем первобытный трепет; в ней говорилось об утрате, о надвигающейся мгле и об отмщении, которое неизбежно настигнет злодея даже в могиле.

Рифтеры тоже это почувствовали. Хрим злобно выругался; один из рифтеров схватил Бикару за волосы и рывком поставил на ноги. Стремительным, словно выпад змеи, движением Бикара обернулась, выхватила из рукава узкий нож и прежде, чем кто-то успел пошевелиться, вспорола рифтеру живот с ловкостью потрошащего рыбу повара. Какое-то мгновение рифтер стоял неподвижно, тупо глядя на груду собственных кишок, потом осел на пол. Второй рифтер выругался, поднял лучемет, и обугленное тело Бикары рухнуло на останки Архона.

Хрим отдал распоряжение унести мертвого рифтера и повернулся к Омилову.

— Я с радостью сотворил бы с тобой, недоносок гребаный, кой-чего почище, да только кое-кто хочет первым разобраться с тобой. А теперь жди тут — и стоит тебе хоть кончик носа высунуть за дверь, и ты пожалеешь, что не помер, как эти двое.

Когда рифтеры вышли, Омилов попытался хотя бы выпрямить тела друзей, но останки Бикары едва не развалились на части при одном его прикосновении, а от одного вида её растрескавшейся кожи ему сделалось дурно. Жаль, что ему нечем было хотя бы накрыть их; ему не хотелось глядеть в их сторону, но отворачиваться от них почему-то казалось предательством по отношению к их памяти. Так он и сидел, глядя на друзей и стараясь не видеть их, ожидая возвращения своих пленителей.

Казалось, он прождал целую вечность. От запаха смерти и горелого мяса, смешивавшегося с затекавшим из коридора дымом, в горле стоял противный комок, и его начинала уже мучить жажда, когда в коридоре послышались шаги.

В комнату вошел новый рифтер — худой мужчина с голубыми глазами слегка навыкате и длинными волосами, зачесанными на манер героев древности. Вид он имел довольно напыщенный. Одет он был пестро и двигался с подчеркнутым изяществом, отчего показался Омилову похожим на шута. Ноздри Омилова уловили слабый, необычный аромат духов, и это только добавило внешности незнакомца фальши.

Рифтер окинул взглядом помещение и, брезгливо обойдя трупы, встал перед Омиловым так, чтобы держаться к ним спиной.

— Доброе утро, гностор, — осторожно обратился он к Омилову, не отводя пальцев от расстегнутой кобуры. — Надеюсь, вы приятно провели ночь?

Омилов молча смерил его взглядом. Он сразу распознал в рифтере социального онтолога, черпающего смысл бытия и собственную значимость из окружающих, и решил, что от него тот не получит ничего для себя ценного.

Лицо незнакомца покраснело, и рука сжалась на рукоятке лучемета.

— Что это с тобой, Омилов? — рявкнул он голосом, в котором не осталось ни тени почтительности. — Язык проглотил? — Он хохотнул; звук вышел похожим на отрыжку. — Ничего, ты еще соловьем запоешь, как только тебя доставят на Артелион.

— Артелион? — вздрогнул Омилов.

— Ага. Тебе предстоит аудиенция у нового Панарха.

Омилов болезненно сглотнул, пытаясь унять сухость в горле. Теперь он окончательно ничего не понимал. Семион, конечно, был далеко не деликатным человеком, но это уже не укладывалось ни в какие рамки.

— Что нужно от меня Семиону?

Рифтер снова расхохотался.

— Семиону? В Семионе кто-то продырявил новую дырку — авось посвистит. Нет, ты будешь говорить с Джерродом Эсабианом Должарским. Изумрудный Трон принадлежит теперь ему.

Омилов от изумления лишился речи; рифтер протянул руку и выдернул его за ворот из кресла. Гностор растянулся на полу, рифтер пинком поднял его на ноги и подтолкнул дулом лучемета к двери.

— И он не любит ждать, так что пошевеливайся!

Появление мотосаней застало Деральце врасплох. Они вынырнули из-за небольшого бугра всего в нескольких сотнях ярдов от них. Осри дернулся назад; Деральце с одобрением отметил, что Брендон медленно встал и повернулся лицом к гостям, чуть отведя руки от тела.

Подняв целый фонтан воска, сани лихо развернулись и замерли перед ними. Деральце успел отвернуться, Брендон — тоже, а вот Осри отреагировал слишком медленно. Он попытался смахнуть воск с забрала, но вместо этого только размазал его по прозрачному пластику. Деральце поморщился при мысли о том, как это, должно быть, разозлило его; он надеялся только, что Омилов не предпримет ничего такого, что поставило бы под угрозу всех троих.

Впрочем, опасность грозила им и так — по крайней мере до тех пор, пока их не опознают. Фигуры в скафандрах взмахами лучеметов скомандовали им садиться на грузовую платформу. Весь путь от места посадки до ничем не примечательной кособокой горы никто даже не пытался с ними заговорить. Пожалуй, Деральце был благодарен им за это: усталость и физическая реакция на посадку мешали даже думать, не говоря о том, чтобы что-нибудь делать.

Глядя в дула нацеленных на них лучеметов, он напомнил себе, что от него еще может потребоваться действовать, возможно, без времени на раздумья. Первым делом он оценил свое самочувствие. Все тело болело с головы до ног, но заслуживающая внимания боль была вроде бы только в груди. Сломанные ребра? Будем надеяться, у Маркхема найдется медик.

Он откинулся на борт платформы, заставляя себя дышать медленнее, а думать — внятно. Очертания окружающих его предметов казались четкими, словно в вакууме, с резкими переходами между светом и тенями.

Прямо перед его забралом раскачивался на ходу шлем Брендона. Интересно, о чем думает он сейчас? Какое решение примет? С одной стороны, на это решение не могут не повлиять перстень Архона и присутствие хмурого Осри Омилова; с другой — есть ведь еще он, Деральце. И, возможно, Маркхем. Деральце мрачно усмехнулся про себя: как бы ни обдумывал он сейчас возможный баланс сил, окончательное решение зависит от Маркхема Л'Ранджи.