— Нет. Не знаю, заметили ли вы, но в редакции газеты продавалась книжка под названием «Ланкаширские католики: упрямые души». Ланкашир, несмотря на Реформацию, так и остался графством, где преобладает католичество. Мы же еще и самые рьяные методисты. Мы вообще всегда самые-самые, чем бы мы ни занимались. В средние века Уиган был прибежищем для беглых рабов. А во время гражданской войны мы были роялистами. Но не такими, как южане[31] .

— Какие южане?

— Лондонцы. Южане — особые люди, они привыкли делать лишь то, что им нравится. А работа на шахте вряд ли может нравиться.

— Мэйпоул когда-нибудь носил клоги?

— Да, но надевал только на игру, потому что все остальные там тоже были в клогах.

— У него в комнате я клог не видел. А вы их когда-нибудь носили?

— Боже упаси, нет, конечно.

— А когда были ребенком?

— Мой отец никогда мне этого не позволял. Не забывайте, он же стал управляющим имением еще до моего рождения. Для сына шахтера это было огромным рывком вверх: от клерка подняться до помощника управляющего, а затем и до самого управляющего. Он любил говорить: «Больше в нашей семье ни у кого не будет кривых ног». Ноги моего деда были как обручи, оттого что мальчишкой, когда кости еще мягкие, он таскал уголь. Леверетты поднялись за одно поколение.

— Своего рода эволюция?

— Мой отец называл это изменениями к лучшему, — немного подумав, ответил Леверетт. — Отец моей матери был начальником шлюза, и я, бывало, проводил целые дни на канале — замечательное место для мальчишки: рыбалка, лошади, лодки и все такое, — пока мой отец не положил этому конец. Он был большим другом начальника полиции Муна, а Мун всегда верил в пользу изменений к лучшему для рабочих вообще и шахтеров в частности. Он только считает, что такие изменения начинаются на конце здоровой дубины. Страшный человек. Но в таком городе, как Уиган, начальник полиции — важная фигура.

— Мун просто бандит в форме.

— Неплохо сказано. — Леверетт подавил улыбку.

— Видите того человека, что режет сосиску? — Блэар кивнул в сторону стоявшего в углу столика. — Лицо черно от угля. В волосах, под ногтями, в каждой складке кожи — всюду уголь. Молескиновая куртка висит на плечах. Говорит на таком языке, что ни один англичанин его не поймет. Обут в клоги. Возьмите его, отмойте, побрейте, оденьте в лондонский костюм, обуйте в штиблеты, научите говорить по-лондонски, и вы ни за что не поверите, что это тот же самый человек. Он это вам ничем доказать не сможет. Вот только можно ли это считать изменением к лучшему?

— По-вашему, одежда делает человека?

— И мыло, — ответил Блэар.

— Знаете, во что здесь верят люди? Они убеждены, что лучшая защита от тропической жары — английская шерсть. Уверены, что это истинная правда. И они верят, что это огромное преимущество английских первопроходцев. Надо родиться англичанином, чтобы быть в состоянии понять подобное мышление.

— Без сомнения. Вот я и не понимаю, с чего это епископ сейчас более, чем когда-либо, уверен, что я самый подходящий человек для его дела. Если мне до сих пор не удалось разыскать Мэйпоула, то что же тогда, по его мнению, я делаю правильно?

Леверетт мучительно размышлял, силясь найти положительный ответ.

— Не знаю, — признался он в конце концов. — И хотя мне кажется, что ваш подход отмечен воображением, все же, по-моему, мы не приблизились к тому, чтобы найти Джона или выяснить, что с ним случилось. После вашей ссоры с Шарлоттой я был уверен, что епископ вас уволит. Вместо этого он ясно дал понять, что ей следует с вами сотрудничать. По сути, он велел мне передать вам, что, если Шарлотта и будет поначалу сопротивляться, это не должно остужать ваше рвение.

— Быть может, мне повезет застигнуть его дочь в таком месте, где у нее не будет никакого оружия. Даже роз.

— Шарлотта может оставлять впечатление трудного человека потому, что у нее много обязанностей и ко всем она относится серьезно.

— Ну да, как к делу Мэйпоула. Скажите, что ее связывало с викарием?

— Их объединяло стремление изменить жизнь в Уигане к лучшему посредством распространения образования, трезвости, гигиены.

— Ну конечно, лучший способ завоевать сердце девушки, да? Меня интересует, ходили ли они когда-нибудь, взявшись за руки, целовались ли, танцевали?

— Нет, в их взаимоотношениях не было ничего низменного или физического.

Иногда у Блэара возникало ощущение, что они с Левереттом говорят на разных языках.

— Они были счастливы друг с другом? Я имею в виду не то счастье высшего блаженства, что приходит от совершения добрых дел, а низменную удовлетворенность от тепла находящегося рядом тела.

— Им это и в голову не могло бы прийти. Они были просто союзниками, соратниками в борьбе за общие социальные идеалы.

Блэар попытался зайти с другой стороны:

— Скажите, вам не доводилось видеть какие-либо размолвки между ними? Шарлотта ведь женщина со, скажем так, вспыльчивым характером.

Леверетт заколебался:

— Возможно, Шарлотта бывала несдержанна с Джоном, но только потому, что стремилась помочь очень многим.

— Возможно, еще и потому, что она дочь епископа, а он всего лишь викарий?

— Нет, она всегда испытывала отвращение к классовым различиям. Потому-то она и не живет в имении. И отказывается держать служанку.

— Конечно, она просто командует всеми вокруг. А какие отношения были у Джона Мэйпоула с Хэнни? Что думал епископ по поводу брака своей дочери с человеком неаристократического происхождения?

— Обычно у епископов не бывает общих дел с простым викарием. К тому же Джон — реформатор, а епископ это не очень одобрял. Для Шарлотты такой брак действительно стал бы ужасающим шагом вниз по социальной лестнице. Но поскольку она все равно не может унаследовать ни титул, ни имение, то вопрос о том, за кого она выйдет замуж, не так уж и важен.

— Скажите, а как получилось, что Хэнни оказался одновременно и епископом, и лордом?

— Их было три брата. Хэнни, как средний из братьев, пошел по церковной линии, а младший брат, отец Роуленда, — по военной. Когда старший брат умер бездетным — я хочу сказать, не оставив сыновей, — титул унаследовал епископ.