— Я их спасаю, потому что они несвободны, потому что они простые работницы, брошенные своими кавалерами или страдающие от приставаний собственных отцов. В противном случае их дети попали бы в сиротский приют, а матери, которые сами еще почти дети, покатились бы вниз через три стадии на этом пути: вначале забота о них преподобного Чабба, затем фабричный цех, а потом проституция. Мы делаем их свободными.

— Ну, преподобный Мэйпоул считал Розу свободной и без ваших усилий. Он был по-настоящему увлечен ею.

— И пользовался взаимностью?

— Нет. Полагаю, Розе льстили знаки внимания со стороны Мэйпоула, но и только. Не думаю, что она имела какое-либо отношение к его исчезновению. Их роман существовал главным образом в его воображении.

— Вы говорите с такой уверенностью, будто были лично знакомы с Джоном Мэйпоулом.

— Я лишь хочу сказать…

Еще один стебель оказался срезан. Шарлотта легонько отбросила его в сторону:

— Позвольте мне догадаться. Вы хотите сказать, что если вы не прекратите сейчас же своего расследования, то правда о романтической привязанности преподобного Мэйпоула к другой женщине — простой работнице — выйдет наружу и я окажусь скомпрометирована? Так?

— Более или менее; но вы сами сформулировали это подобным образом.

— Поскольку я, как некоторые думают, начисто лишена всяких чувств, то с такой ситуацией как-нибудь справлюсь.

— Хорошо. Помните, ваш отец говорил, что он закроет «Дом», если разразится публичный скандал? Полагаю, известие об увлечении Мэйпоула вполне может стать таким скандалом. И вся ваша богоугодная деятельность пойдет прахом.

Шарлотта подошла к кусту, уже обрезанному до такой степени, что от растения оставалась только торчащая из земли шишка. Пока она снимала рукавицы, чтобы голыми руками ощупать ростки, смесь воды и компоста залилась ей в туфли.

— Давайте уж выкладывать все до конца. Вы готовы заставить меня выйти замуж за Роуленда, лишь бы самому получить деньги с моего отца и вернуться в Африку? Если дело только в этом, я дам вам деньги и билет.

— Но вы не сможете дать мне в Западной Африке ту работу, которой распоряжается ваш отец и которая мне необходима.

— Вы хуже, чем червяк. Вы вымогатель.

— Мне нетрудно им быть. Я не видел с вашей стороны ни одной слезинки, ни одного знака чисто человеческого сочувствия к бедняге Мэйпоулу. Не слышал ни одного слова в помощь мне. Ну так ищите его сами, если он вам нужен.

— Возможно, вы просто слишком невежественны и сами не понимаете масштабов того вреда, который можете причинить. Этот «Дом» — единственное во всей северной Англии место, где с незамужними, но беременными женщинами обращаются не как с преступницами или отбросами общества. Мы превращаем их из жертв в полезных обществу, способных найти себе работу людей. Это вы можете понять?

— Это кукольный домик, где вы наряжаете бедных девушек в серые платья. Ваш собственный маленький мирок. А вы тут — серая принцесса, принцесса угля. Уверен, девушкам эта игра доставляет массу удовольствия.

— И вы готовы все это порушить, только бы досадить мне?

— Да, если вы не скажете отцу то, что он хочет от вас услышать, а я не получу от него то, что мне нужно. Я уеду, и можете забирать свои слова обратно. Или не забирать, как хотите.

Шарлотта повернулась к Блэару спиной и направилась к растению, от которого уже оставались только голые палки, торчащие в форме единственной буквы «Y». Она принялась легко водить рукой по колючкам, медленно и машинально отыскивая молодые побеги. Блэар постоял немного и только тогда понял, что ему позволено уйти: Шарлотта ничего больше ему не скажет.

Заткнув за пояс гаечные ключи, Блэар опустился по веревке в шахту и пошел тем же маршрутом, что и накануне вечером, старательно ощупывая пол лучом своего «бычьего глаза»: не натянуты ли там новые шнуры. Пружинное ружье по-прежнему лежало в конце штольни; стержень, которым оно выстрелило, торчал из угля. С настоящим ружьем оно имело мало общего и походило скорее на какого-нибудь пасынка пушки. При виде его Блэар содрогнулся.

Он внимательно, словно археолог, изучающий древнее захоронение, осмотрел оставленные на стене кайлом зарубки. Шахтеры работали в стесненных условиях и потому пользовались кайлами с короткой ручкой; поэтому, при прочих равных условиях, высота отбоя угля обычно указывала на рост человека. Здесь отметины были на необычно большой высоте от пола; их явно оставил человек высокий, как Билл Джейксон, притом нанесший их очень профессионально: прямые следы ударов походили на туго натянутую струну, и лишь в отдельных местах внезапно меняли характер. Оставались на той же высоте, но шли неровно, криво и было плохо нанесены: слишком сильно, чересчур слабо или не в нужное место. Однако со временем ошибок становилось меньше. И Джейксон, и Мэйпоул были крупными и рослыми. Блэару нетрудно было представить себе, как шахтер обучал викария точности и ритмичности ударов, древнему искусству рубки угля. Но зачем? Если Мэйпоул стремился попасть под землю только для того, чтобы там помолиться, ему достаточно было бы просто выглядеть как шахтер, а не работать за него. Рубке угля кайлом невозможно научиться за день или неделю. Настоящие шахтеры сразу же раскусили бы его и выгнали вон как самозванца и опасного в забое неумеху.

«Этой тайне суждено оставаться нераскрытой», — решил Блэар. Он вернулся в шахту исключительно за пружинным ружьем. Весило оно добрые сорок фунтов — массивная деревянная опора и стальной ствол, закрепленные на основе, сделанной из железного колеса. Даже когда он отвернул болты и снял ружье с основания, ствол нелегко было тащить под кровлей, снижавшейся местами до четырех футов. Он оставил ружье у подножия шахтного ствола, сходил за основанием и уже возвращался, когда в зеве ствола возникло, зависнув в воздухе, нечто похожее на паука размером с человека.

— Кто здесь? — Преподобный Чабб, моргая, всматривался в темноту, делая руками и ногами плавающие движения в воздухе. Его волосы, галстук и двойной подбородок свисали вниз, раскачиваясь вместе с их обладателем из стороны в сторону. Сверху чья-то рука держала священника за пояс.