Я паркуюсь возле шестиэтажного дома, беру с заднего сидения чемоданчик и выхожу на улицу. Холод и терпкий аромат заставляют на мгновение растеряться. Все‑таки есть нечто извращенное в липах, цветущих осенью. От такой противоестественности мозги напрочь отказывают. Да уж… это действует покруче любых масс — медиа.
Однако я беру себя в руки и неторопливо осматриваюсь. На здании, на рекламных щитах, на дорожных знаках, на деревьях, везде понатыканы камеры. Понятно, что я конкретно засвечусь и никогда больше не смогу посещать Германию. И не только ее, но и любую страну, где есть филиалы Всемирной Энергетической Корпорации. Но эта миссия — дело личной чести. После нее я стану куратором, после нее я могу получить даже орден "Серебряного воробья", и в мои обязанности не будет входить личное участие в выполнении заданий. Однако преференции — вовсе не самоцель.
Я подхожу ко входу одного из подъездов. На двери сканер. Я прислоняю к нему ладонь. Руки мои покрыты тончайшей пленкой. Сканер опознает меня как герра Дурана Вестервалле, живущего на четвертом этаже в квартире номер одиннадцать. Сейчас он находится в Закрытом Гамбурге на Всегерманской Конференции по проблемам копрофагии и копрофобии, и потому я могу смело воспользоваться его личными данными, вряд ли он появиться на Унтер ден Линден в ближайшие несколько часов. Дверь автоматически открывается, и я захожу в подъезд. Возникает мысль, что меня снова преследует семерка, ведь если от номера квартиры отнять этаж…
Я усмехаюсь собственной глупости и не спеша поднимаюсь наверх. Мне нужна соседка герра Вестервалле. На четвертом этаже я останавливаюсь перед квартирой номер двенадцать. Здесь живет некая фройляйн Маргарет Хазе. К ней‑то в гости я и собираюсь. Я открываю чемоданчик. Внутри электронный аппарат, видом схожий с ноутбуком. Называется он "Фаг Лямбда". В честь одного замечательного вируса. Все киберконы в Закрытом Берлине объединены в единую систему и обладают антиплазмоидной защитой. Если я сейчас вырублю с помощью плазмоида один конкретный квартирный киберкон, то в Центр безопасности поступит сигнал о несанкционированном вторжении, и спустя пять минут сюда приедет группа быстрого реагирования. "Фаг Лямбда" действует по — другому. Он встраивается в электронный мозг киберкона.
Сначала я подключаюсь к квартире номер одиннадцать. Пятнадцать секунд и все готово. В Центр пошел сигнал, что герр Вестервалле внутри. Теперь я проверяю номер двенадцать. Фройляйн Хазе дома. Сердце екает. Это не Роберт Джордан, это другой Роберт, Гордеев, дает о себе знать. Полминуты и управление киберконом перехвачено. Я отключаю "Фаг Лямбда", закрываю чемоданчик — вирусные программы теперь действуют автономно.
Я бесшумно открываю дверь, вхожу в квартиру. Я слышу шум падающей воды. Она в ванной. Принимает душ. Как тогда, последним утром…
Роберт Джордан уступает место психозаготовке по имени "Роберт Гордеев". У меня начинают трястись руки. Я останавливаюсь в коридоре, ставлю чемоданчик на пол. Жду. Молча. Чуть дыша.
Так проходит какое‑то время. Долгие мучительные и сладостные одновременно минуты. Наконец, шум воды утихает. Я представляю, как она вытирается. Медленно, наслаждаясь собственной свежестью. Затем обматывается полотенцем, сушит волосы феном. Мне чудится, что я ощущаю запах чистого тела. Ее запах.
И вот наступает момент, который часть моего "я", зовущаяся Робертом Гордеевым, ждала больше двух лет…
Она выходит из душевой и меня пробивает озноб. Я незаметен в полутьме коридора, но мне прекрасно видна стройная женская фигурка. Тростиночка… такая же, как и раньше, нисколько не изменилась. И все та же короткая стрижка, каштановые волосы… босая… обернутая в махровое полотенце…
Я собираю волю в кулак и пытаюсь хоть что‑нибудь произнести, но слова застревают в горле. Я трясусь, будто в лихорадке, на глаза наворачиваются слезы.
— Маша… зайчонок… — бесшумно выводят мои губы.
Я не слышу собственного голоса, но она вздрагивает, поворачивается…
— Was… wer sind… — она испуганно щурится.
— Ты не узнаешь меня, зайчонок, — я делаю шаг вперед, выхожу из полутьмы.
Маша, вертя головой, отступает, прислоняется к двери ванной.
— Я искал тебя, милая, так долго искал…
— Роб? — наконец, выдавливает она из себя.
Я всматриваюсь в ее глаза и понимаю, несмотря на стройную фигурку, каштановые волосы и короткую стрижку, она изменилась. Нет озорного блеска. Погасший, матовый взгляд. Значит, в тебе, моя хорошая, живет не только Маша Зайцева, но и другая психозаготовка: фройляйн Хазе.
— Я нашел тебя, любимая, — по моей щеке течет слеза.
А, может, Маши Зайцевой, и вовсе больше нет. Может, она растворилась в другой, чужой, холодной, расчетливой стерве, которая наплевала на страну, на отца, на свой НИИ… и на меня.
— Ты стал… — она смотрит на мои волосы.
— Я перекрасился, так надо, зайчонок… так надо… ведь ты бросила меня, исчезла, ничего не сказав…
А была ли вообще Маша Зайцева? Не плод ли это моего воображения? Психозаготовка, которую я же сам и создал, а потом полюбил, которая не имела никакого отношения к этой девушке.
— Роб, — ее голос, мягкий, заволакивающий, туманит взор, — я не могла по — другому, прости. Кем я была? И намного ли больше могла, чем какой‑нибудь рабочий? А какие у меня были перспективы? У меня папа министром был… что такое министр в Советах?.. что такое бизнес в Советах?.. никто… никто и ничто… там не ценят таланты, не на себя они работают… а здесь… здесь, все иначе, пойми, Роб… все инач…
— Не нужно ничего объяснять, зайчонок, — я поднимаю руку и показываю ей ладонь с вытатуированной буквой "М", — я прощаю тебе все, потому что не могу без тебя. Помнишь свои последние слова в аэропорту?
— Если я угадала насчет буквы, ты обязательно сделай татуировку… — задумчиво произносит Маша.
От счастья я несколько секунд не могу дышать — она не забыла, мой зайчонок, мой маленький зайчонок…
— И вот смотри… вот она, буква… я помнил о тебе все это время…
Она кусает нижнюю губу, и я начинаю слышать гулкие удары своего сердца.
— Ты… ты… — она смотрит на меня как будто с нежностью… или нет — с сожалением.
— Я хочу быть с тобой, — я говорю тихо, но отчетливо, — хочу…
Маша медлит, ее взгляд бегает из стороны в сторону. Наконец, она что‑то решает для себя, глаза ее соловеют, она делает шаг вперед. Легкое движение руки, и полотенце спадает на пол.
Маша обхватывает мою шею, мы целуемся. Левой рукой я ласкаю ее грудь — аккуратную, маленькую, восхитительную. Правой глажу спину, а потом зарываюсь носом в ее волосах.
— Я могу все устроить, — шепчет она, — я всегда знала, что ты не просто ботаник, не просто биолог, я помогу тебе устроиться, такие спецы всегда нужны. Всегда и везде…
— Конечно, любимая, так и сделаем, — говорю я.
Роберт Гордеев не сможет причинить зла своему маленькому зайчонку. Но я знаю, что обнимаю вовсе не Машу, а фройляйн Хазе, и играть последний акт этой пьесы будет совсем другая психозаготовка. И имя ее — Роберт Джордан. Он не такой глупец, как его теска, он точно знает, что сейчас его пытаются просто охмурить, одурачить, чтобы потом в очередной раз обмануть.
Мысленно я отделяю от себя Гордеева. Внутренним взором я его вижу стоящим возле двери ванной — жалкого, проливающего слезы и счастливого одновременно. Я представляю, как отработанная психозаготовка сгорает, растворяется в эфире. Бестелесный Гордеев пытается сопротивляться, взмахивает руками и исчезает в пламени.
Теперь я ласкаюсь с совершенно чужой мне женщиной. Да, конечно, бедовая бабенка… и сиськи у нее нечего, хотя я люблю на размер больше… эх, жалко времени нет, а так можно было бы и порезвиться…
Голая девушка, она же Мария Александровна Зайцева, она же фройляйн Маргарет Хазе чувствует, как что‑то изменилось, пытается отстраниться, но не успевает. Я отвожу мизинец в сторону — из рукава в правую руку выпадает инъекционный минипистолет. В следующее мгновение я вгоняю красотке смертельную дозу под лопатку.
