Девушка чувствовала резкий отвратительный запах, исходивший от навалившейся на нее туши, но страх куда‑то исчез, и она, злая и отчаянная, чуть подавшись вперед, вцепилась зубами в щеку насильника.

Боль пронзила джихадиста, и это усилило возбуждение. Он отдернулся, оторвал от себя брыкающуюся жертву и ударил ее ладонью по лицу. Несильно, чтобы она не потеряла сознание. Ведь сношать безжизненное тело нехаляльно. И видя кровь на ее губах, он задрожал в сладостной истоме. О, как же там твердо внизу! Сейчас, сучка, сейчас!..

"Умирает, но не сдается… умирает, но не сдается…", — билась в висках одна и та же мысль, и Роберт шагал дальше, и черно — зеленое знамя трепеталось на ветру. Ублюдки не видели его, они были слишком увлечены игрой…

Негр, стащивший с девушки джинсы, с азартом охотника кинулся помогать товарищу с прокушенной щекой. Он, обежав борющихся с другой стороны, схватил сопротивляющуюся жертву за руки, с силой потянул на себя. Так‑то лучше! Сейчас тебя, шлюха, отжахают по — настоящему…

И четверо остальных джихадистов с жадностью наблюдали за схваткой, чувствуя, как их накрывает эйфория вседозволенности. Вчера, еще только вчера они были никем. А сегодня, воспользовавшись революцией и надев черно — зеленые повязки, они превратились в царей этого городка. Грабь, убивай, дери, кого хочешь! Кто их остановит? Мертвые копы? Или то бледнолицое быдло, которое надеется на силу закона и ходит на мирные демонстрации с транспарантами, но разучилось защищать себя с оружием в руках. Теперь эта наша земля! И мы будем трахать и убивать кого захотим! Слава эмирату! Героям слава!

Марик осознанно шел навстречу собственной гибели. Он жаждал умереть, и каждая его клеточка источала темный ужас. Страж не видел банду, он смотрел сквозь нее. Туда, где возле автомобилей с разбитыми стеклами, среди зарубленных окровавленных тел стоял бледный мертвый малыш с черными пропастями вместо глаз.

"Убирайся! — шипел он. — Уходи! Тебе здесь нечего делать! Ты не будешь потом раскаиваться! У тебя ведь нет своего сердца! Убирайся вон!"

Но Марик упорно продвигался вперед, и неожиданно для самого себя, наверное, чтобы заглушить голос мертвого ребенка, запел считалку, которой когда‑то научился в детстве:

— Une, deux, trois: Soldat de chocolat.

Четверо негров, удивленные, повернулись на голос и увидели странную картину: к ним шли два белых. Без оружия. Это радовало. Один, с безумным взглядом, пел какую‑то белиберду. Другой, глупо улыбаясь, нес знамя евроджихада. Значит, свои. Хоть и белые, но свои…

Оба насильника, все никак не могущие справиться с жертвой, замешкались, посмотрели в сторону дороги. Два каких‑то белых чудака шагали к мотелю. Неужели из Парижа в такую глушь уже прислали координаторов революции? Это портит все планы…

Девушка услышала, как кто‑то надрывно поет:

— Quatre, cinq, six: Le roi n'a pas de chemise.

Но ей было некогда смотреть по сторонам. Воспользовавшись тем, что неизвестный певец отвлек внимание бандитов, она вырвала правую руку из ослабленной хватки первого мерзавца и тут же изо всех сил двинула коленом второго под зад. Тот завалился на товарища, стукнув его лбом по носу. Девушка с быстротой кошки ухитрилась вылезти из‑под зловонной туши, тут же вскочила на ноги и бросилась в сторону, но кто‑то накрепко схватил ее за лодыжку, и она с протяжным криком рухнула на землю, оцарапав локти в кровь.

Оба насильника мгновенно позабыли о белых чудиках и с новым азартом накинулись на брыкающуюся жертву.

Четверо негров, разделившись на пары, двинулись навстречу незваным гостям. Они чувствовали себя расслабленно. Они ведь теперь на своей земле. Дома. У каждого в руках по тесаку и пистолету за поясом. И новоявленные джихадисты с флагом и песнями из столицы, или откуда они там приехали, им не указ. Время революционное. Смутное. Если что, никто никого особо искать не будет.

— Sept, huit, neuf: Tu es un gros boeuf.

Считалка закончилась. И шипение бледного мертвого малыша вновь заполнило пространство.

"Уходи! — слышалось в голове Марика. — Убирайся отсюда, ты здесь не нужен! У тебя нет сердца и тебе все равно! Я твое сердце, я приказываю тебе!"

Верзер остановился. К нему подходили двое. Неторопливо. Вразвалочку. Тупые. Толстоносые. Наглые. Один чуть опередил другого и что‑то сказал. Но Марик его не слышал. Он лишь смотрел, как с тесака негра капала еще не успевшая свернуться черная кровь. Раз, два, три — и на асфальте маленькая лужица.

"Умирает, но не сдается… умирает, но не сдается…", — все также грохотало в висках Роберта. Он перевел взгляд с отчаянно сопротивляющейся девушки на парочку чернокожих, идущих на него. Потные. Мускулистые. Самоуверенные. С тесаками и пистолетами. И оттого слишком неосторожные…

Шипение мертвого малыша стало невыносимым. Марика крутило. Будто в грудь вставили нагреватель или раскаленный бур, или еще что‑то вроде этого, и теперь там, внутри все плавилось, скукоживалось, сжималось. Так больше нельзя. Пора прекратить все это. Пора встречать смерть.

Негр с окровавленным тесаком почти вплотную подошел к стражу. Верзер сделал шаг вперед и нанес сокрушительный удар ублюдку в подбородок…

Боковым зрением Роберт увидел, как Марик ринулся на противника. И тут же сам пошел в наступление. Гордеев метнул флаг в одного из бандитов. Тот, поддавшись рефлексу, поймал древко свободной рукой, а страж уже оказался рядом с джихадистом и выхватывал у него пистолет из‑за пояса. В следующий миг Роберт выстрелил в мерзавца в упор. Второй негр не успел ничего предпринять и схлопотал пулю в лицо. Роберт направил ствол на насильников…

Ублюдок рухнул наземь со сломанной челюстью. Марик подскочил к нему, поднял тесак. Страж мог бы действовать быстрее, но он хотел умереть, хотел, чтобы кусок раскаленного свинца занял то место, где должно находиться сердце. И призрак прошлого, наконец, заткнется, и больше никогда не будет мучить его считалками. У меня будет сердце!

Дух, паривший над отелем, наблюдал за причудливой игрой таких же психозаготовок как и он, но только с телесными оболочками. Он был вне, но и внутри их всех, каждым из актеров этого действа, часть из которых должна навсегда исчезнуть со сцены. Вот уже два чернокожих лицедея покинули подмостки. Актеришки весьма посредственные, способные вживаться лишь в один образ — быдловатой гопоты. Они неинтересны. То ли дело стражи и француженка. Тут может получиться нечто интригующее. Пусть они останутся! Дух сконцентрировал внимание на психозаготовках Марке Верзере и негре с пистолетом, и бесплотному режиссеру, а он вдруг ощутил себя режиссером, возжелалось, чтобы победил первый, или, во имя пафоса и трагедии, погибли оба. Но психозаготовка афроотморозка, чьи предки жили на пособие вот уже пять поколений, и играли все ту же роль преступников и сутенеров, в любом случае должна уйти со сцены. Дух приказал стражу сражаться.

Роберт смотрел сквозь прицел на насильника, сидящего на ногах девушки и открывшего от страха и удивления рот.

"Пощады не жди, говнюк", — просквозила мысль, и Гордеев выстрелил.

Увидев, как разнесло затылок товарищу, второй насильник слез с жертвы. На него смотрел преобразившийся белый чудик. Теперь уже без черно — зеленого флага, без глупой улыбки, но с пистолетом и бескомпромиссно жестоким взглядом. Негр понял, что сейчас умрет, и внутри него что‑то съежилось и запротестовало. Спина покрылась ледяным потом, мышцы живота сковало ужасом, а еще ниже напряжение достигло такой силы, что он начал кончать…

Девушка вскочила на ноги, но никуда не побежала. С яростью она взглянула на того, кто пытался надругаться над ней. Теперь он был жалок. Стоял на коленях, вытаращив налившееся кровью глаза, вытянув вперед руки и мыча что‑то неразборчивое. Из расстегнутых штанов торчал дергающийся эрегированный кусок мяса. Раз, два, три — и на асфальте маленькая лужица…

Тошнота подступила к горлу девушки, а нестерпимый гнев сжал сердце. С размаху она влепила ступней горе — насильнику между ног. Тот взвыл, а в следующий миг грянул выстрел. Негр повалился на землю с отверстием во лбу…