— Так вот, Натан Рэдбаклер, мне хватит двенадцати миллионов, — с этими словами предводитель боевиков выстрелил парню в голову. Тот повалился на землю, дважды дернулся и затих, а дон Антонио отошел на несколько шагов от свежего покойника, повернулся к строю пленников лицом и заорал во всю глотку, размахивая пистолетом:

— Сраные ублюдки, вы думаете все можно купить за деньги! Я честный и благородный сеньор, я убиваю за идею, а иногда даже за просто так, бескорыстно!..

Примерно с полминуты главарь возбужденно жестикулировал и выкрикивал какие‑то бранные диалектизмы, значение которых Джохару было незнакомо. Зато знакомой оказалась надпись на передней двери японского джипа, с капота которого дон Антонио потреблял кокаин: "Aqui no se habla ingles".

Немного успокоившись, предводитель подошел к чернокожему молодому человеку. Тот тяжело и часто дышал, по щекам его текли слезы.

— Твоя фамилия случайно не Рэдбаклер?

— Никак нет, сеньор, — ответил чернокожий парень, — я Амабо. Хуссейн Амабо, сеньор.

— Почему ты плачешь, негрита? — участливо спросил дон Антонио. — Я убил твоего парня? Он был твоим возлюбленным, да? Вы ведь там все гомики, в вашей Корпорации. Вас там всех трахают Рэдбаклеры, Фелсхауэры и Барухи! И неважно, кем ты являешься, сутенером или президентом, тебя один хрен сношают! Ведь правда же, да? Но ты не расстраивайся, малыш Панчо заменит твоего дружка. Тебе понравится.

Главарь повернул ухмыляющуюся морду в сторону боевиков. Те, оценив шутку предводителя, отрывисто засмеялись. Все, кроме самого малыша Панчо.

— Хуже гринго могут быть только черномазые педики, — заметил дон Антонио, — ты ведь любишь, негрита, когда в твоей заднице елозит большая и толстая колбаса? Признайся нам в своих грешках.

Спутник убитого Рэдбаклера молчал, кусая пухлые губы, а из стана мексиканцев слышались смешки.

— Ну же, негрита, тебе нечего стесняться, здесь все свои, — глаза дона Антонио сверкали стеклянным блеском, — я вот, например, люблю баб. А ты?

— У меня есть жена, — наконец выдавил из себя негр.

— И как ее зовут?

— Мишель, сеньор.

— Это по — нашему, значит, Мигель? — дон Антонио воткнул пистолет в грудь парня. — Я так и знал, что ты проклятый содомит.

— Нет, сеньор, нет, это женское имя, сеньор. Я гетеросексуал, — затараторил Амабо, — гетеросексуал, как и вы, сеньор.

Главарь мгновенно побагровел и нажал спусковой крючок.

— Сам ты пидор! — яростно проорал он и еще трижды выстрелил в оседающего парня. — Все слышали, как он меня оскорбил?! Хорхито, ты заснял это?

— Сеньор Гарсия, осмелюсь заметить, — произнес юный оператор, — что гетеросексуал означает мужчину, который спит с женщинами. Исключительно с женщинами.

— Да? То есть это не то же самое, что пидор? — удивился дон Антонио.

С деланным сожалением он посмотрел на испускающего последний вздох чернокожего парня и произнес:

— Извини, негрито, я погорячился.

Затем главарь подошел к Роберту.

— А вы еще кто такие? — спросил он. — Почему ты в цепях, мучачо? За что тебя арестовали? Ты трахнул мамашу Натана Рэдбаклера прямо в синагоге? Или нассал на Тору?

— Мы работали на японцев, сеньор, и корпы нас арестовали по обвинению в сборе секретной информации.

Джохар оценил сообразительность шефа. Во — первых, он сразу перешел на сленг мексиканских повстанцев, с "вэков" на "корпов"; во — вторых, заявил, что сотрудничает с теми же силами, что и бойцы Нуэво Мехико, ведь мексиканцы оснащены японскими автомобилями и оружием, а плазмострела "Тацумаки" на черном рынке вообще нет, его возможно приобрести только с санкции самых высоких чинов Сферы Процветания; и, наконец, в — третьих, опровергнуть эту версию уже никто не мог: Рэдбаклер и его помощник мертвы, а остальные члены экипажа вряд ли хоть что‑нибудь знают об арестантах.

— Что‑то ты совсем не похож на узкоглазого, — заметил дон Антонио, сощурившись, — если ты мне врешь, малыш Панчо отрежет тебе башку, и мы сыграем ею в футбол.

На лице гиганта — индейца не отражалось никаких эмоций, он смотрел на Роберта, как смотрит работник фермы на домашнюю птицу. Мол, надо отрезать голову, значит, отрежем, чего уж там.

Звеньевого это не смутило. Он поднял руку с татуировкой в виде тройного "К" и произнес непонятные слова:

— Kokusai Kōryū Kikin.

— Что?

— Это аббревиатура Японского фонда, под прикрытием которого мы работаем, сеньор.

— Что?! — предводитель поморщился, недобро посмотрев на Роберта. — Что ты сказал? Абри… что?

Джохар подумал, что шеф сейчас разделит участь Рэдбаклера и его спутника, так как великолепный дон Антонио Мануэль Гарсия де Тихуана Фернандес де Сан — Хосе решит, что его в очередной раз смертельно оскорбили. Но в этот напряженный момент вмешался юный оператор Хорхито.

— Сеньор Гарсия, осмелюсь заметить, — сказал он, — "аббревиатура" означает сложносокращенное слово, образованное из начальных букв.

— Ты стал слишком умным! — рявкнул главарь. — Без тебя знаю, что такое абри… бри… бри… в общем, что значит эта херня. И вообще хватит тут снимать! Сворачивайся и пошел вон отсюда!

Вызверившись на юного оператора, дон Антонио повернулся к Роберту:

— Значит, ты работаешь на япошек? Этот твой кокосай, случайно не то же самое что кокс?

— Нет, сеньор.

— Жаль, — предводитель встал напротив Марика, — а ты кто?

— Меня зовут Маркос Леонсио Берсер Аранго, сеньор, — не моргая сказал Марик, — по матери я являюсь потомком великого мексиканского революционера Хосе Доротео Аранго Арамбулы, более известного как Франсиско Вилья.

"Во, задвинул!" — поразился Джохар.

Дон Антонио, повернулся туда, где еще недавно стоял Хорхито, видимо, хотел узнать, действительно ли был такой революционер. Но юный оператор, вняв гневному совету своего предводителя, убрался с глаз долой.

— Что‑то ты не похож на настоящего латинского мачо, да и говор у тебе нечистый, — сказал дон Антонио.

— Мой отец уехал в страну Басков из‑за преследования проклятых гринго, а там именно такое произношение, сеньор. Я вырос далеко от родной Калифорнии.

Если бы предводитель знал, как разговаривают по — испански в стране Басков, то ложь Марика с легкостью раскрылась бы, но на счастье стражей дон Антонио весьма плохо представлял, о чем вообще сейчас шла речь. Лицо его выражало недоумение и злость.

— Ну знаете, песня есть такая… — сказал Марик и негромко насвистел "La Cucaracha".

В глазах предводителя боевиков впервые за время недолгого знакомства с арестантами появился осмысленный жизнерадостный огонек.

— Да… — выдохнул он, — там, кажется про дурь поется.

— Именно, сеньор, — воодушевился Марик, — и там же поется про моего любимого пращура, благороднейшего дона Хосе Доротео Аранго Арамбулу, более известного как Франсиско Вилья.

— Точно, — дон Антонио ткнул пистолетом в грудь Марика, — я вспомнил! — и, повернувшись к мексиканцам прокричал, — я что‑то ничего не пойму, почему этот парень до сих пор в цепях?!

К Марику подошел брюнет. Его пыльные щеки были покрыты недельной щетиной. В одной руке он держал японский короткоствольный автомат, в другой — универсальную отмычку. К великой радости Джохара дон Антонио потерял интерес к разговорам, и до стража не дошла очередь отвечать на глупые вопросы.

— Сеньор Гарсия, осмелюсь заметить, — послышался крик Хорхито, высунувшегося из башни плазмострела, — что нам пора уходить, поскольку авиация Word Energy Corporation скоро будет здесь, а мой "Тацумаки" не сможет обеспечить должную дисгайз — маскировку, если они подлетят слишком близко.

— Долбанный ты щенок! Самый умный, да! — заорал красный как рак предводитель. — Если бы ты не был мне двоюродным племянником, я бы тебя давно на хрен пристрелил! И не смей разговаривать на языке гринго! И не называй меня по фамилии, сукин ты сын! Для тебя я просто Антонио, просто старый добрый Антонио!