Ребенок снова кивает, разглядывая родинку возле левого уголка рта.
— Я люблю тебя, Марик, — произносит мама, целует мальчика, затем спешно что‑то говорит по — французски девчушке и закрывает шкаф.
Между дверцами остается щель, и мальчик смотрит в нее. Мама прячется за диван.
Стрельба становится все громче. Где‑то вопят, где‑то плачут, где‑то бахает. Все время слышится непонятное слово: «алахуаба! алахуаба! алахуаба!».
Он чувствует, как к нему прижимается трепещущее тельце девочки, как оно отрывисто дышит. У мальчика чешутся глаза, отчаянно стучит сердечко, но он помнит наказ мамы: нельзя плакать, нельзя бояться.
В комнатенку кто‑то заходит. Мальчик слышит шаги, но пока никого не видит. Откуда‑то сбоку доносится тяжелое дыхание. Какая‑то возня…
Наконец, в просвете появляются чьи‑то ноги в военных ботинках, таких же, как у дяди Бори. Но мальчик знает, что это никакой не дядя Боря, потому что видит длинный — предлинный толстый нож, вымазанный в красное. А в другой руке этот кто‑то держит за ухо голову негретенка. Того самого, что недавно ревел, сидя в пыли. С головы капает черная кровь. Раз, два, три — и на полу уже вязкая лужица. Веки негретенка полуоткрыты. Кажется, сейчас голова откроет глаза и зарыдает, и мальчик разревется вслед за ней.
Не плакать, и не бояться…
Ноги исчезли. Все также где‑то слышаться шаги, но никого не видно. А потом наступает могильная тишина. Даже на улице никто не кричит, не воет, не стреляет. Слышно только как бьется сердечко. То ли у мальчика, то ли у девчушки. А, может, у обоих сразу. В одном ритме, в одном такте. И вдруг заиграла музыка. Мальчик вздрагивает и видит мобильник на полу. Мамин мобильник. Она его обронила, когда пряталась за диван.
«Раз, два, шли в лес зайцы, три, четыре, шли домой, — поет веселый детский голос, — а за ними плелся пятый, впереди бежал шестой…»
Кто‑то звонит. Кто‑то может помочь, спасти всех: и его, и маму, и девочку. Нужно просто вылезти из шкафа, пробежать совсем чуть — чуть, мимо черной лужицы, оставленной головой негретенка, взять телефон, прислонить его к уху и сказать: «Алло».
Мальчик смотрит на девчушку, а она смотрит на него, моргает испуганными глазенками. Тогда ребенок снова переводит взгляд на мобильник. Он ведь лежит совсем рядом. Ничего ведь не стоит выскочить, схватить его и позвать на помощь.
«А седьмой от всех отстал, — продолжает звучать мелодия, — испугался, закричал…»
Ребенок не отрывает взгляда от непрестанно поющего и вибрирующего мобильника. Ведь это может звонить папа. Папа всегда звонит маме и спрашивает, как дела. А мама отвечает, что хорошо. Папа их ищет, чтобы забрать. Это папа…
Мальчик отстраняет от себя девчушку, касается рукой двери шкафа, надавливает на нее, и дверь слегка приоткрывается. И вдруг прямо на мобильник что‑то шлепается, заглушая веселую детскую песенку. Ребенок вздрагивает, отдергивая руку. И только потом видит голову негретенка. Телефон продолжает играть и вибрировать, отчего нижняя губа головы непрестанно дрожит, будто поет:
" — Где вы, где вы? — Не кричи! Мы тут рядом, помолчи!"
Мальчик жмурится и отворачивается, упираясь лбом в плечо девчушки. Хочется закричать, зарыдать, забиться в истерике и, захлебываясь слезами, позвать маму, уткнуться в подол ее платья. Чтобы она присела, обняла, утешила, сказала, что ничего страшного, что это дурной сон, а сейчас уже взошло солнышко, и они позавтракают и пойдут гулять…
"Не плакать и не бояться… не плакать и не бояться… не плакать и не бояться…"
Ребенку кажется, что это мама нашептывает, буквально умоляет его поступать так, как она велела. Только шепот этот идет изнутри головы, а не наоборот. Тогда мальчик открывает глаза. Он видит перепуганное личико девчушки и вдруг понимает: сейчас она завизжит. Недолго думая, ребенок засовывает ей в рот ребро ладошки. И девочка стискивает зубы. Мальчику становится очень больно, но он помнит, что плакать нельзя. Он отворачивается и смотрит в щель. Там снова появились чьи‑то ноги и длинный нож. Армейский ботинок отфутболивает, точно мячик, голову негретенка, наступает на мобильник. Слышится хруст, и телефон замолкает.
Затем этот кто‑то приседает на корточки, и мальчик видит бритого наголо негра с зеленой повязкой на лбу. Его широченные ноздри раздуваются, втягивая в себя воздух. И, кажется, они чуют детей, сидящих в шкафу, и, кажется, говорят: "От меня не убежишь! Вы пахнете! Вы очень сильно пахнете!"
Глаза у негра красные, налитые кровью будто смотрят прямо в щель между дверьми, будто тоже говорят: "Я знаю, где вы прячетесь! И я сейчас вас найду!"
И верно, черный мужчина поднимается и медленно идет к шкафу. Шаг за шагом он приближается. Сердце мальчика отчаянно колотится. Дрожа, он смотрит в просвет как завороженный. Теперь видны только камуфлированные штаны, ботинки и длиннющий нож, с которого стекают красные капли. Раз, два, три — и на полу темная лужица. И резкий, неприятный запах бьет в носик. Мальчик морщится и слышит, как негр касается дверной ручки шкафа. Девчушка еще сильней кусает ладонь. Широко раскрыв глаза, сжимаясь в маленький комочек, ребенок поднимает голову. Он готов закричать…
И вдруг комнату оглашает отчаянный вопль. Ботинки отступают на несколько шагов. С вибрирующим звоном падает длинный нож. Негр вертится на месте, теряя равновесие, опускается на одно колено. И мальчик видит маму. Обхватив черного мужчину руками и ногами сзади, она с хрустом вгрызается в его ухо. Помещение заполняет протяжный рев. Негр, по шее которого бежит красная струйка, с силой тянет женщину за волосы, пытаясь сбросить с себя, но лишь с корнями вырывает длинный локон. Борющиеся шумно валятся на пол. Черный человек орет, катается на спине, пытаясь раздавить маму своим весом, однако она не сдается, и все также крепко держа его за шею, откусывает мочку. Негр яростно вопит, неистово работая локтями, переворачивается на живот, поднимается на четвереньки, хватает маму за загривок, яростно дергает, но все равно не может сорвать ее с себя. Из его глотки вырываются режущие гортанные звуки, от которых у мальчика бежит холодок по спине, а на щеку сползает горячая слеза.
В этот момент кто‑то забегает в комнату. Еще одни армейские ботинки и камуфлированные штаны. А потом приклад автомата дважды обрушивается на мамину шею. Слышится хруст — женщина мгновенно обмякает и валится наземь. Мальчик видит ее угасающий взгляд и шевелящиеся губы, под которыми чернеет родинка.
"Не плакать и не бояться… не плакать и не бояться… не плакать и не бояться…"
Но мальчику страшно и слезинки одна за другой бесшумно скатываются по щечкам к подбородку и срываются вниз. Раз, два, три — и на дне шкафа крохотная лужица.
Негр с залитым кровью лицом, продолжая реветь, садится на недвижную женщину и начинает молотить ее кулачищами по голове. Каждый новый удар уродует маму. С хрустом ломается нос, стесывается кожа на скулах и на лбу, лопаются губы, заплывают глаза. Вместо лица теперь уже одно сплошное бесформенное алое месиво, а черный человек все бьет и бьет, бьет и бьет, бьет и бьет, выкрикивая что‑то жуткое и нечленораздельное.
Наконец, выжав из себя всю ярость, он поднимается, отряхивается и, пошатываясь и бормоча себе под нос, хватает женщину за ноги и тащит к выходу. А ребенок в гробовом молчании провожает взглядом безвольно болтающиеся мамины руки, оставляющие на грязном полу темно — красный след…
Только на следующий день миротворцы обнаружили в шкафу изможденных и запуганных детей: пятилетнего мальчика и темнокожую малышку. Марика привезли домой, на родину, отдали в интернат, а девчушка осталась где‑то в далекой страшной Африке и в жутких воспоминаниях…
Много позже некая африканская студентка Даниэла Локоту, живя в Новосибирске по обмену, пыталась найти того мальчика, который в самый страшный момент засунул ей в рот свою ладошку, чем спас от неминуемой гибели. Однако молодой страж — практикант не пожелал ее видеть. И студентке сообщили, что граждан с такими данными в Советской Конфедерации не имеется.
