Выбравшись из-под груза бездыханного тела, Локлан перевернул девушку на спину, подцепил под мышки и выволок из чулана в спальню. Сперва он хотел уложить ее на свою кровать, но побрезговал и оставил лежать на полу. Сев рядом, внимательно осмотрел бледное лицо, пощупал едва различимый биение пульс на шее, провел все еще испачканными собственной кровью пальцами вдоль позвоночника, убеждаясь, что все кости на месте, вытянул плети безжизненных рук вдоль тела и принялся развязывать тесемки безрукавки. Пальцы не слушались. Тогда он вернулся в чулан, подобрал кинжал, на всякий случай не тронув меча, и, нагнувшись над неподвижной пленницей, больше похожей сейчас на огромную куклу, чем на живого человека, несколькими точными взмахами распорол на ней одежду.

Стараясь не смотреть на то, что получилось, и отвлекая себя мыслями о грязи, которую ему еще только предстояло смыть, Локлан отошел к большой купальной кадке, обычно доверху наполненной водой. Так и оказалось: служанки заранее приготовили для него ванну, заполнив кадку до половины и расставив несколько ведер с водой и миски с целебными травами на деревянной лавке поодаль. Хорошо же он отблагодарил их за исполнительность: жалобные крики несчастных до сих пор слышались из подвальных помещений.

В сундуке у окна Локлан отыскал моток прочной веревки. Отрезав два куска в локоть длиной каждый, он одним туго связал щиколотки девушки, а другим — запястья сложенных под грудью рук. Теперь, даже очнувшись после удара, она бы не могла ни причинить ему вред, ни обратиться в бегство. Все, на что она была бы способна, — это ругать своего мучителя и покорно следить за его действиями.

Собственно, мучителем Локлан себя вовсе не считал. Напротив, он рассуждал, что оказывает чужеземке высочайшую честь тем, что не без труда усаживает ее в кадку, подливает в воду целебных снадобий и принимается мыть и тереть жесткой мочалкой, как слуга — любимую госпожу.

Над поверхностью оставалась лишь ее взъерошенная голова, так что он не видел, что именно моет в данный момент и лишь с блаженством ощущал под пальцами то упругую мягкость, то укромную ложбинку, то твердую мышцу бедра, то выступающую кость таза, то ровный рельеф тонких ребер. Потом он перешел к ее волосам и первым делом намочил их как следует из ковшика. Вода в кадке и ведрах была принесена из колодца и еще не успела нагреться, однако девушка ничего этого не замечала. Положив ее запрокинутую голову на край кадки, Локлан пальцами распутал волосы, кончики которых легли в лужицы на полу, и долго расчесывал их деревянным гребнем, удивляясь пышности, мягкости и цвету. Отложив гребень, он стал водить по ним ладонями, испытывая при этом давно забытое чувство неспешности и покоя.

Пленница застонала. Действие удара заканчивалось. Девушка приходила в себя. Локлан окатил ей лицо водой из ковшика. С восхищением пронаблюдал, как трепещут длинные ресницы и приподнимаются веки. Захотел поцеловать в губы, но счел непозволительной слабостью. В любое мгновение в спальню мог войти кто угодно, хоть тот же Олак с донесением об успешно выполненном поручении.

Первое, что она сказала, открыв глаза, было снова произнесено на ее чудном языке и показалось Локлану ругательством, хотя проговорила она это тихо, чуть слышно. Вероятно, она еще не осознала, где находится, и холодная вода была для нее лишь приятной прохладой.

И правда, подняв руки к лицу, она увидела, что связана, метнула взгляд на замершего в ожидании юношу, оскалилась, и стала рвать зубами веревки. Локлан сообразил, что недооценил ее гнева и решимости. Он попытался ей помешать, но был обрызган водой и укушен за палец. Нет, ему все же не стоило вести себя так опрометчиво. Хотел, видите ли, уединиться со своей пленной красавицей! Ну вот, теперь сам расхлебывай кашу, которую с такой безоглядностью заварил.

У девушки был настолько разъяренный вид, что, казалось, наставь он на ее сейчас меч или арбалет, она бы не прекратила извиваться и заламывать руки в тщетной — пока — надежде освободиться. Сама кадка грозила опрокинуться, так сидевшая в ней пленница металась и неистовствовала.

Локлан взирал на нее издалека, потирая палец, и буквально не знал, что ему делать. Не бить же ее еще раз. Тем более что второй такой расчетливый удар у него явно не получится.

В порыве негодования девушка встала было из воды, однако, увидев себя со стороны, поспешно плюхнулась обратно, подняв бурю брызг.

Локлан расхохотался, чем только еще сильнее раззадорил ее.

Похоже, он принял единственно верное в подобной ситуации решение: ничего не предпринимать и терпеливо ждать, когда буря уляжется.

Поначалу он даже опасался, что девушка от отчаяния захочет утопиться прямо в кадке, но та как будто забыла о подобной возможности избавления и продолжала молотить по воде связанными руками и поджимать ноги, чтобы не высовываться над поверхностью выше плеч.

— Ну красавица, побаловалась и будет с тебя! — сказал он через некоторое, довольно продолжительное время, за которое успел вдоволь натешиться зрелищем и вспомнить, что, в конце концов, он мужчина, имеющий дело с привлекательной, разъяренной, опасной, но все же девушкой.

Выбившись из сил, она наблюдала, как он подходит к кадке, наклоняется и вынимает деревянную затычку, расположенную у самого дна. Из дырки прямо на покатый пол хлынула струя воды. В мгновение ока образовавшаяся лужа стала стекать в сторону, к стене, где обнаружился желобок, по которому вода зажурчала в специально проделанное для подобных целей в полу отверстие. Куда вода девалась дальше, девушку не заинтересовало, поскольку в этот момент она заметила, что сидит в кадке, лишенная теперь всякого прикрытия.

— Вот уж не думал, что ты умеешь краснеть! — воскликнул Локлан, со смехом протягивая к ней руки, чтобы помочь выбраться.

Девушка отчаянно завизжала и попыталась снова его укусить. Не тут-то было. Локлан ловко зашел ей за спину, подхватил под мышки и в два счета вытащил через край кадки, которая угрожающе накренилась, однако почему-то не перевернулась.

— Если брякнешься на пол, — предупредил он, — придется тебя снова мыть.

Дотащив извивающуюся и упирающуюся девушку до постели, он бросил ее прямо на одеяло и, пока она поспешно поворачивалась к нему спиной и съеживалась калачиком, сорвал со стены чистое покрывало, которым сам пользовался после мытья, и набросил на нее. Она вздрогнула, осознав, что ее не тронули, а, напротив, помогли укрыться.

— У вабонов не принято применять к женщинам силу, — слукавил Локлан, останавливаясь в изножье постели и готовясь к любому выпаду. — Не знаю, что там наговорили тебе твои соплеменники, но предлагаю не верить им и испытать все самой. В том смысле, что испытывать тебе ничего не придется. Если не хочешь. То есть я хотел сказать, если будешь вести себя подобающим образом.

Сана лежала тихо, словно прислушиваясь к тону его голоса, и не шевелилась. Вероятно, приступ отчаяния благополучно закончился, разница между каменным холодом пола и мягкой кроватью сделала свое дело, и она впервые за последние дни обрела здравомыслие. А оно подсказывало, что наступают моменты, когда сопротивление, подстегиваемое слепой гордостью, бесполезно, потому что ты толком даже не знаешь, где находишься и уж тем более сколько вооруженных стражей тебя охраняют. Разумеется, ты можешь постараться распутать или перегрызть эти веревки, можешь усыпить бдительность — интересно, правда, как? — этого насмешливого юнца, мнящего себя победителем. Можешь снова завладеть оружием и броситься с мечом наперевес прочь из этого огромного дома, вниз по склону, через посты вражеских воинов, через мост, в гущу мелких домов, между которыми не так давно тебя везли сюда, но едва ли все это закончится иначе, чем бесславной гибелью вдали от Леса, где никто и никогда не услышит о твоей жертве. Нет, это хоть и выход, но вряд ли лучший.

Локлану показалось, будто он читает мысли своей присмиревшей пленницы. Она больше не будет оказывать сопротивления. Во всяком случае, до тех пор, пока не будет хотя бы отчасти уверена в том, что имеет преимущество. А он постарается, чтобы этого не произошло. Никогда. Ради нее же самой, хотя она об этом и не догадывается.